В стычке с десятком носитель меча выходил победителем, с сотней — мог расправиться за обозримое время, тысяча солдат при поддержке лучников наверняка убивала его, завалив трупами.

Властелин имел немного больше запасов своих личных сил, и крепость тела, позволявшие ему вести бой очень долго. Но, вступив в сражение, он не мог остановиться и выйти из него — меч привычно выполнял заложенные в него при создании команды, первой из которых было «ни шагу назад». А второй — «биться до последнего врага».

Зато у Морстена было время подумать, и просчитать свои шансы. Пеленгас, как бы силен он ни был, не отважится на прямое столкновение, и даже армия скорпионов, приведенная им, имела свой предел. Больше наличных сил у повелителя Смерти не было. Если не считать призраков, вышедших из подземелий.

Но за обозримое время, если не случится ничего выходящего за рамки, их можно было перебить.

«Вопрос в том, проживу ли я достаточно, чтобы изрубить и сжечь магией все эти мириады насекомых, — подумал Морстен, отметив протянувшиеся от скалы к нему огненные дорожки, угасшие спустя десяток секунд. Золотистая пыль от сгоревшего воздуха и сухой травы продолжила висеть в воздухе, сохраняя путь для отступления. Но северянин не мог воспользоваться им, пока не справится со своим клинком. — Вот такая ловушка. Замок предупреждал».

Он увидел, как увернулось от очередного броска насекомого, источающего вонь смертного яда, его тело, испепелив скорпиона, на место которого встало с десяток тварей. Искры огоньков наверху склона подсказали ему, что там находятся союзники, пришедшие на помощь. Среди темноты он почувствовал огни сознаний верных тхади, которые, басовито жужжа одной из своих песен, связывались с ним, стучась в броню, скрывавшую разум.

«Бойцы, — подумал он с горечью, — я слышу вас, но не могу ответить. Не тратьте сил».

Один из тхади, взревев, прокричал что-то на своём наречии, и варвар, подошедший к Лаитан, резко развернулся к слугам Тёмного Властелина.

— Что он говорит? — спросила Лаитан, безучастно смотрящая на загоравшийся пламенем восток.

— Ничего особенного, — поморщился варвар, затыкая непривычно безоружные пальцы за пояс, и приседая рядом со Змеёй. — Что-то насчёт долга.

Десятник попытался остановить своего воина, но тот, не прерывая песни, помотал головой, и без долгих разговоров укрепил меч рукоятью между камней. Остальные одобрительно усилили напев, который звучал, словно рокот боевых барабанов. Рослый тхади, чья зеленоватая кожа была исчерчена синевой множества татуировок, посмотрел вниз, где сражался его повелитель, и, не меняя яростного выражения лица, одним движением бросился на свой меч. Лезвие с хрустом пропороло плоть, выставив окровавленный конец из спины. Кровь на клинке казалась чёрной, и пузырилась, словно расплавленная лава. Отделившийся от мёртвого воина призрачный сгусток, заметный варвару и госпоже, сверкая, мгновенно пересёк расстояние до окружённого тьмой Морстена, и скользнул внутрь его доспехов силы. Словно клинок или стрела, находящая уязвимое место между пластинами брони.

Лаитан тот час вскочила на ноги и бросилась обратно к обрыву, заглядывая за край. Медноликая видела сотни казней. Кровавые и изощрённые, они не имели ничего общего с войной, где удары иногда значили не больше, чем брошенные обидные слова, а боевой транс мог бы поспорить по силе с заклинаниями Мастеров.

Госпожа видела ритуальные жертвоприношения, где взращённые и подготовленные для единственной цели девушки добровольно, как казалось всем, отдавали себя во имя милости богов и стихий. Ужас и безмолвная мольба во взглядах этих жертв оставались незамеченными никем, кроме Мастеров и самой Лаитан.

Она видела своих жриц, готовых отдать жизнь за нее и любого из Мастеров, ибо так приказывал их долг. И они, не знающие иной жизни вне стен дворца, не имели выбора, не знали иной возможности служить.

Теперь Лаитан увидела совершенно другое. Бросившийся, вопреки уговорам и прямому приказу на меч, тхади отдал жизнь за своего господина с той же готовностью, с какой шли на жертву только друзья и близкие.

Лаитан ощутила себя совершенно чужой в этом мире. Жизнь, проведённая во дворце, в окружении прислуги воительниц, интриг и постоянных соревнований за место Мастера Мастеров отняли у женщины представления о доброй воле.

Так было нужно. Нужно быть сильнее, привлекательней, выше, искусней и безупречней всех, кто мог бы посягнуть на её место. Традиционные празднества урожая и чтение стихий, даровавших плодородным годам семена и плоды, оканчивались схватками лучших из лучших, по итогам которых сама Медноликая выходила и доказывала своё превосходство.

Ложь, фальшь, притворство и золотой блеск поддельного света — окружение госпожи Медноликой Лаитан.

И увидев истинное самопожертвование, не побоявшегося расстаться с жизнью, презренного всеми народами, уродливого тхади, Лаитан оглянулась по сторонам совсем другими глазами. Киоми о чём-то тихо шепталась с варваром, который смотрел на нее так, как должен был смотреть на свою жену. Надира, искренне обеспокоенная всеми наравне, включая саму Лаитан, поила водой своих и чужих, изредка сталкиваясь плечом с одним из местных, неотступно следующего за ней.

Одиночество, зябкий предрассветный ветерок и догорающие золотом дорожки выжженной травы на склоне, будто мостики в прошлую жизнь, проведённую в иллюзии. Лаитан прикусила губу, борясь с острым желанием расплакаться от досады и тщательно скрываемой зависти — ради нее можно было убить, но не пожертвовать собой. А жизнь другого всегда ценилась в Империи не столь высоко, как своя собственная.

К своему сожалению, Морстен никак не мог помешать совершившему ритуальное самоубийство воину. Но, чувствуя, как в замедлившемся времени растягивается в струну вырванная из тела жизнь и душа тхади, которого звали Муршун Кхааба. И который принёс себя в жертву, чтобы вырвать своего повелителя из плена черного меча…

Гравейн почти физически ощутил зловещий хохот Замка, представив его ухмылку. «Именно так тхади, бывшие первыми, кто взял в руки мечи Тьмы, останавливали своих легендарных воителей, не давая им умереть, — понял он, и испытал неподдельное уважение к силе их духа. — Ненавидящие зряшные потери, не связанные с победой, и не терпящие жертвоприношений, ради своих вождей они переступили через эту особенность, вложенную в них их создателем. И именно так обошли заложенные в клинки непревозмогаемые приказы, делающие из воинов машины для перемалывания армий»…

Теперь у него оставалось гораздо меньше времени на обдумывание, и гораздо больше шансов получить раны. Скорпионы и не думали кончаться, а вот доспехи темноты истончились, когда потоки силы из меча Тьмы иссякли, превратившись в тонкий ручеек. Отбивая атаку за атакой, уже не сжигая хитин потоками холодного пламени, а орудуя лезвием, Морстен нащупал сознания тхади, и приказал, жестко и сильно, прекратить жертвы. Он снова был хозяином себя и своего тела.

«Никогда, — рвано думал он, отходя к мерцающей золотистой пыльцой тропке, — никогда не доставать этот меч, если есть другие способы решения проблем. Если мне дорог я сам — а я сам себе очень даже дорог, Тьма побери! — то придётся потерпеть. И стать гибче. Морально».

Медленно, шаг за шагом, он отступал. Откуда-то сверху, рассыпая огненные искры, неторопливо летели горящие мешочки с травами, рассыпавшиеся в местах падений взрывами дыма и еще чего-то, очень напоминавшего силу Мастеров Империи. Только более злую, и направленную на разрушение, а не на созидание. Свет умеет не только дарить жизнь, но и отнимать тоже.

На западе, где ночь задержалась перед моментом рассвета, она набухала темными тучами, в которых расцветали вспышки далёких молний. Грохот грома терялся в стрёкоте и треске панцирей насекомых, в шипении их крыльев и языков пламени, выжигавших проплешины в редеющем потоке членистых тел. Посмертник молчал уже давно, а призрачная фигура, составленная из скорпионов, рассыпалась, смешавшись струями серого тумана с потоками тварей.