В самых глухих, потаенных местах, где ни единой тропки нет, стоят березовые леса и болота, и строят там свои запруды и шалаши звери, коих именуют бобрами. Прозывают их еще водяными собаками. Вот уж искусники, вот мастера! Дома свои и плотины не хуже людей возводят.

Порой забредут с севера в здешние леса лоси, и кто их воочию видел, говорит, что страшны они видом, будто демоны: заместо рогов у них на головах целые деревья растут. А ближе к днестровским лугам живут тысячи тысяч кабанов, нигде на свете нет этакой прорвы!

Когда путники сделали к полудню первый в дороге роздых, к Подкове подошел атаман Агапие для совета.

— Дозволь, государь, — сказал он, — еще слово молвить. По совету жинки, я дал деду Митре наказ ехать от села к селу и беседовать с рэзешами. Дед поедет, будто разыскивая свояков и родичей. Поговорит он с людьми, они ему кое о чем поведают. Так многое можно узнать. А хлопцы-пастухи Косороабэ и Вицелару словно бы ищут волов, пропавших с лэкустенских пастбищ. И будут они делать привалы у пастушьих костров. Ветер нынче дует в сторону Ваду-Рашкулуй, и вести туда летят, точно жар-птицы. А завтра ветер подует от Ваду-Рашкулуй сюда и принесет на крылах своих вести для нас. Пастухам Косороабэ и Вицелару только надо слушать да мотать на ус. А мы знай себе держим путь к нашему броду в Липше около Кодрен.

Подкова слушал сбивчатую речь рыбацкого атамана; хотелось ему понять все пояснее.

— А знаешь, друг Агапие, — сказал он. — Пока что слышу я одни слова, а привык к делу. От капитана Петри, дедушки нашего, узнал я, что брод Липши находится недалеко от города Могилева, стоящего на той стороне Днестра.

— В точности так, государь. Кашлянешь в Липше — слышно в Могилеве.

— Так вот, хотел бы я, друг Агапие, послать весточку в Могилев, к друзьям.

— Можно. Друзья твоей светлости ожидают, надо полагать, и у других бродов. А коли хочешь, государь, послать весточку в Могилев, погоди до завтрева; приведу я тебе надежного человека, деверя моего Козмуцэ из Негрен.

— Где мы переночуем нынче, друг Агапие?

— Точно сказать невозможно, государь. Посмотрим, как полетит жар-птица.

Дед Митря, молчаливый лэкустенский рэзеш, покачал головой и хмуро взглянул на племянника.

— Ты, видать, Агапие, еще не все советы присоветовал?

— Ничего, дед Митря, — рассмеялся атаман. — Нынче ночью придет ко мне Серна и все мне подскажет. Сердце от радости из груди рвется. Хотелось бы постелить государю в белой горенке, в княжьих хоромах, чтобы почил он там спокойным сном; у ворот бы стояла, опершись на копья, верная стража, и никто б не беспокоил его.

— Отойти бы лучше от нас такому болтливому атаману! — пробормотал дед Петря.

Но, казалось, Агапие и не слышал деда.

Нахмурился и дед Митря.

— Сказывай, где заночует его светлость. Уж не думаешь ли повести его на постоялый двор Пинтиляи? Там у нее воры блох разводят да деньги проматывают.

— Как ты говоришь, дедушка, перед государем? — опечалился атаман.

— Ответь же, Агапие, нашел ты горенку в княжьих хоромах?

— Нет. Стыдно и сказать его светлости: придется ему переночевать в негренской сыроварне. Я уж послал вперед Косороабэ и Вицелару, чтоб увели оттуда овец, пастухов и старшего чабана.

— Эй, парень, на своей сыроварне старший чабан сильней государя.

— Будем честью просить, а уж коли не захочет, — заставим.

Улыбнулся Подкова.

— Не стоит нарушать овечьих прав, друг Агапие, как нарушают властители человеческие права.

Атаман покачал головой и почесал за ухом.

— А в селе нельзя заночевать?

— В каком селе? Ведь сам знаешь, ночь в пути нас застанет.

— Коли так, то хоть и стыдно мне, а придется государю ночевать внизу, у Черных Срубов.

— Ну вот, так бы и сказал. Не стыдно. Государь-то наш — воин и, думаю, привык спать под звездным небом.

— Конечно, привык, — весело отвечал Подкова. — Положу в изголовье думы всякие, заботами укроюсь, да и сплю.

И снова двинулись под знойным летним солнцем. По обеим сторонам проселка до самого края небосклона тянулись к югу цветущие луга. Кое-где медленно передвигались по ним белые овечьи отары, и будто в полуденной истоме лениво звякали их колокольцы. Налево тянулась вереница деревьев, отмечая русло какой-то речки.

«Далеко ли от проселка до той речки?» — размышлял дьяк, ехавший рядом с Алексой впереди своего господина. Измучившись от жары, он вдруг захотел узнать, какого мнения об этом Тотырнак.

Но только он собрался спросить Алексу, на повороте дороги показались оба стража лэкустенского скота — Косороабэ и Вицелару. Они неслись на конях во весь дух и с гиканьем гнали впереди себя волка. Он мчался, поджав под себя хвост, и в ослепительном сиянии дня пропадал порою среди серебристых метелок ковыля. Зверь встретился им подле густых зарослей кустов. Один из парней с силой швырнул дубину и попал в волка. Серый заскулил, встряхнулся и замедлил бег. Дьяк достал лук и стрелу, остановил коня. Но тут кинул в зверя дубину второй хлопец и уложил его. Подобрав свои палицы, парни спешились и били врага, пока не вытянулся он и не застыл, оскалив зубы. Потом охотники откинули назад длинные волосы, закладывая их за уши, и подошли к Никоарэ.

— Ну, чего добились в негренской овчарне? — спросил дед Митря. И сам ответил: — Ничего не добились.

— Верно, — подтвердил Косороабэ, тот, что был поразговорчивей. Ничего не добились.

— Говорил же я!

— А что ты мог говорить? Тебя ж там не было, — произнес, лениво двигая толстыми губами, большеротый Косороабэ. — Дед Никита закричал на нас — почто, мол, опять ведем к нему ратников. Только сегодня утром нагрянули к ним служилые из воеводства да турки, нанесли великий урон. И кричали они, чтобы дед Никита немедля сказал, не проехали ли мимо люди, которых они выслеживают — либо воины, либо купцы. А что им скажет старший чабан? Ничего. Осердились тогда воеводские служители, велели одуматься. Пока, дескать, оставляют его с миром, а в скорости нагрянут они сюда из Ваду-Рашкулуй со многими саблями, и тогда горе пастухам, да и скоту, да и селу, коли не найдут тех проезжих, коих ищут. И забрали они у старшего чабана весь сыр из плетенки, а нам уж нечего было взять для ваших милостей.

— Запутываются дела, — сказал дед Митря.

— Не бойся, распутаем, — заверил атаман Агапие, глядя на него горящими глазами.

— Не знаю, что скажет государь.

— Государь скажет «добро», — отвечал неугомонный Агапие. — Поведем его пока к Черным Срубам.

В том месте, которого так стыдился атаман Агапие, под невысоким холмом, поросшим молодым лесом, били из земли семь родников. Семь черных срубов из обгорелых дубовых бревен, с желобком в сторону ската, поднимались на два локтя над родниками; вода на дне бурлила, пошевеливая мелкий песок, и вываливалась в ручеек среди цветов душицы и мяты. Все семь колодцев стояли в ряд, и солнечные зайчики сверкали в холодной их воде.

Несколько в стороне зеленела лужайка, расстилавшаяся позади ряда старых елей, когда-то привезенных с гор и посаженных над родниками на помин души семерых сыновей Негри, старейшины рода.

Там, не мешкая, сошел с коня на мягкую траву Никоарэ, за ним спешились и остальные. Распустили подпруги и дали коням немного остыть перед водопоем. Люди устроили господину своему постель из целого вороха веток, покрыв их черепками, потом и сами расположились в тени у колодцев.

Один только Агапие Лэкустэ не расседлал лошадь. Он ласково потянул ее за уши, погладил по глазам и постоял в задумчивости, держа лошадь под уздцы.

Потом подошел к спутникам, поклонился Никоарэ и сказал деду Митре:

— Поеду я, дед, в Негрены за капитаном Козмуцэ. Приведу его нынче же вечером, раз он нужен его светлости.

— Езжай, племянник Агапие, — мягко отвечал дед.

Агапие тут же вскочил на коня и отъехал.

Дед Митря оборотился к Никоарэ и покачал головой.

— До села два часа пути. Государь, — добавил он после короткого раздумья, — не гневись на молодца нашего за неразумные, путаные его речи. Нападет на него такой черный день, он и делает все в горячке, словно выпил.