Скиталец, прибывший из ляшской страны, продолжал:

— Когда случилось это, мы все, бывшие в том краю, заскрежетали зубами и выругались, в точь-точь, как брат Пахомий. А Ботгрозный не скрипнул зубами, не выругался. Прихватив с собой двух братьев Гырбову, Некиту и Доминте, сели они на коней и подстерегли пана Барбэ-Рошэ. Когда во второй раз явился в ратушу пан Барбэ-Рошэ да вышел ни с чем от бургомистра и, сердито бормоча, что его только за нос водят с обещанной платой, прошел через толпу, Некита и Доминте накинули на него арканы и пустились в скачь по улице, волоча пана-предателя в пыли, а Ботгрозный скакал за ними следом. «Держите! Держите!» — вопил Ботгрозный, пришпоривая коня и обнажая мечь. Мечь у него древний, со времен потопа. Догнал Ботгрозный братьев Гырбову, взмахнул мечом, и дальше уж всадники поволокли одну только голову, а тело осталось на пустыре. И тут же собрался вокруг народ и растерзал на клочки тело.

А в это время вершили суд над государем Никоарэ. Ратники же его собрались под Львовом, стали совет держать, как спасти его. В день казни возвели государя нашего на помост в крепости, и он без обиды и страха взглянул на толпу. А народу собралось тьма-тьмущая. И крикнул он теснившимся вокруг людям:

«Знайте, добрые люди, что казнить меня велели королю турки. Живем мы в такую пору, когда язычники сильнее короля и король казнит витязя за веру. Как же теперь Стефану Баторию в глаза людям глядеть после такого позора? Исполнен долг мой, — прибавил еще государь. — Теперь могу и умереть. Из крови моей родится возмездие, как из малого зерна растет пшеница. Не весь я умру. Прощайте и помните!»

Так говорил государь Никоарэ, и такой шум поднялся и так заволновался народ, что палач оробел и не сразу решился отсечь государю голову. Потом в смятении ударил топором дважды, чего дотоле с ним никогда не бывало.

Тогда прискакали ратники Никоарэ, да уж поздно было. Поднялись они на сотнях лестниц на стены крепости и влезли на помост. Юрий Ботгрозный и братья Гырбову и некий Копье, которого вы не знаете, а я знаю, и капитан Козмуцэ, и атаман Агапие рубили ратников саблями и гнали их прочь. Учинилась во Львове небывалая сумятица. Много крови было пролито, и немало наших пало, больше, чем в Молдове…

И Юрий Ботгрозный с товарищами умчал тело и голову его светлости Иона Никоарэ. Временные владетели Львова стараются уверить мир, что Подкова похоронен в молдавском храме, но уверения их лживы, ибо тело государя нашего Никоарэ было силой отвоевано удальцами. Заставили они знаменитого врача Билбое забальзамировать тело преславного Никоарэ, омыть его настоем трав и умостить маслами. Прорвавшись силой, добрались воины до свободной земли запорожцев, отвезли государя в Черную Стену и похоронили его в тайной пещере днепровских скал…

Батяня Некулай умолк и гневно оглянулся. У бедных селян слезы капали из глаз и падали в пыль, устилавшую двор.

Седой пастух тихо спросил:

— Отчего ты осерчал, добрый человек?

— Оттого, что иные глупцы едут туда, откуда я прибыл. Скажите-ка мне, люди добрые, что я буду делать на богомолье в пустыни? Надену юбку и платок? Брошу саблю и возьмусь за метлу? Опять глядеть на злобу и притеснения? А в нашей вольнице живут свободные люди. Без тех порядков, какие я у них узнал, жизнь мне не мила.

— Поступай, как душа велит, — лукаво заметил пастух Пахомий.

— Поступлю, как душа велит, — с расстановкой произнес батяня Некулай, в упор глядя на него. — Я возжаждал покоя. Иные пошли служить на жалованье шведскому королю Юхану либо немецкому кесарю. Побывали там, да вот уж начинают приходить обратно. Не по вкусу им тамошняя еда, ни речь чужая. А я вот думал угомониться в обители, да, видно, не придется — иначе поступлю.

— Думаешь, добрый человек, воротиться к Порогам?

Батяня Некулай раздраженно крикнул:

— Да! И будь проклят, трижды проклят тот, кто поступит иначе!

Пахомий снова подошел к нему, взял за правую руку и поцеловал.

Оба путника, приехавшие с севера, взглянули друг на друга блестевшими от волнения глазами.

Батяня Некулай уселся, положив на землю седло.

— Тут мы заночуем, брат Иле, — говорил он, — а через три недели постучимся в ворота Черной Стены, попросим приюта у матушки Олимпиады, около новой часовни, которая возводится в память усопшего Иона Никоарэ Водэ. Там найдем мы и дьяка — он читает в книгах и сторожит могилу в скале.

И добавил, глядя вдаль:

— Братья пастухи и братья крестьяне, поведал нам дьяк Раду, что государь Никоарэ промелькнул, точно сон народа. И, свет от света, возгоримся мы от его неугасимого духа и другие возгорятся после нас.