Гид взял из протянутых рук фильтр, надел маску. Поднялся с колен.

— Клара, ты видела... Дверь была заперта? Снаружи?

— Я не смотрела. Хочешь — иди, взгляни.

Осколок зеркала на крыше и полумертвый Дару... И шанс узнать наверняка — виноват неизвестный дух или один лишь человек, решивший исключить любую возможность раскрытия правды.

Гид повернулся в другую сторону и увидел только песок. В голове звучали недавние слова Клары. Пусть они живут, как им нравится. Пусть будет город-рай. С затерявшимися на крышах осколками зеркал.

Разбитые стекла до сих пор снились ему. Когда он ступал на них изуродованной своей конечностью, которую привык считать ногой, в них успевало отражаться море. Невозможного цвета — синее. Он такого не видел еще нигде, но отчего-то помнил название. Осколки впивались в черные от мозолей и грязи подошвы, заставляя чувствовать немного болезненные уколы.

Сначала он думал, что в стеклах отражается небо, и задирал голову, рассматривал, но находил лишь голубую пропасть и палящий белый шар на самом ее дне. Значит, в стеклах было море. Точно — море. Нарисованные на оскаленных останках каменной стены синие волны. Плавные идеальные изгибы. Белые шапки пены. Неполный набор букв, по которому можно было восстановить надпись — «Музей океана».

Он не представлял, что такое «музей», а об океане вскоре догадался — это очень большое море.

Возможно, стекла помнили картины, что хранились за ними, и животных, что за ними жили. Возможно, стекла помнили море. Он тоже запомнил.

Когда он шел, под ногами попадались и кости — он отодвигал их в сторону ступней. Аккуратно, с почтением. Обглоданные хищниками, выбеленные солнцем, кости попадались реже стекол, и это радовало.

Его тяжелые вздохи в музее привлекли монстров. Три прыгучие длинноногие твари с дрожащими острыми ушами и вытянутыми мордами кинулись к нему с разных сторон. Он помнил таких — не в первый раз видел, — и не боялся уже давно. Вернее, он вообще уже не знал, что это такое — страх. Такими кулаками можно было расшибать, наверное, и камни... Шеи сворачивались легко. А прокушенная шкура — не такая уж большая беда.

Когда он нашел полуистлевшие тонкие книги с большими картинками, он метался среди руин, отыскивая тех, кого недавно убил, а затем сравнивал изображения с трупами, долго, тщательно, пытаясь отыскать хоть какое-нибудь сходство. Но эти, ушастые, явно не знали, каково это — быть в море. Они не продержались бы в нем и часа.

И он бы не продержался, но повезло — отыскал специальный костюм. Три болта крепили металлический рыжий шлем с прозрачными иллюминаторами к костюму из грубой материи. Правда, одно стекло пришлось вынуть, чтобы дышать, да и костюм был маловат — пришлось распарывать и вставлять куски ткани... Работа длилась весь день. И тот, и следующий. Распухшие, огромные, неповоротливые пальцы с трудом держали толстую кривую иглу и белую нить.

И нить, и иглу, и даже ткань — черный кожаный плащ, — он нашел. Он не помнил, где. И подозревал, что много, много событий просто выпало из его памяти, когда он увидел то, самое важное, самое удивительное и прекрасное... Синие волны на полуразрушенной каменной стене. Он очень многого не помнил.

Например, своего имени.

Он всего лишь знал, что всегда шагал вот так, находил что-то и забирал. Потом выбрасывал — если видел что-то занимательней.

Теперь он нес с собой контейнер из небьющегося стекла с плавающими в нем цветными рыбами. Он их, рыб, нашел уже после Музея, уже в пустыне, на могиле чьего-то дома. Валялись они в обломках, в хламе, рядом с разломанной кроватью, в которую поместилась бы разве что треть обычного человека. Разноцветные маленькие рыбки — синие, красные, зеленые, желтые... Сколько цветов он вспомнил!

Кто-то глупый и жестокий вытащил их на сушу и привязал к деревяшке с крючком, подвесил на лески... Кто-то, наверное, смотрел на них и даже не догадывался, что рыбы не могут жить без воды. Наверняка ведь никогда не бывал в Музее.

Как он спешил, заполняя контейнер водой из ржавой колонки, как торопился! Как радовался, когда рыбы стали плавать. Не очень уверенно, правда, не решаясь опуститься под воду, но все же.

— Когда мы придем к морю, — сказал он, вытирая слезы, — вы сможете вернуться домой. Я выпущу вас, а вы покажете мне, как красиво плаваете. Вы только доживите до этого дня, вы только не оставляйте меня.

Там же ему вновь повезло — он нашел друга. Осьминожку. Он так и назывался в другой книжке с картинками — она нравилась ему больше первой. В этой рисунки были ярче и смешнее, а кроме животных попадались и маленькие забавные люди, каких он еще ни разу не встречал в жизни. Или уже не помнил.

Осьминожка был фиолетовым, с тремя светлыми пятнышками и большими, черными, блестящими глазами — ну точь-в-точь как на картинке! Просто чудо. Осьминожке вода не понравилась и плавать там он отказался — опустился на дно контейнера и вдруг показался очень-очень грустным. Ему подходит только настоящая морская вода — понял он. И тоже успокоил:

— Не бойся, мы дойдем до моря. А пока, раз ты не можешь ходить на своих щупальцах, я тебя понесу.

Осьминожка был совсем легонький и очень мягкий. Он нес его на сгибе руки и рассказывал про море. И хоть Осьминожка не мог говорить, иногда рот его открывался.

Он быстро научился понимать своего друга и отвечать на его непроизнесенные вопросы. Им и весело было — ведь всегда весело, когда можно поговорить о любимом море.

А потом он встретил людей и закрыл Осьминожку собственным телом, потому что у него-то кожа не кожа, почти броня, а Осьминожка — он маленький, мягкий и гораздо более несчастный. Что бы сделала с ним одна-единственная пуля!.. Да и тогда он очень испугался за контейнер с рыбками, который, перехваченный ремнями, носил за спиной. Но стекло не подвело, разве что сами рыбки перепугались.

А ведь сначала он пытался говорить, но пришлось снова уйти. Люди — с ними вообще случалось что-то страшное, когда они видели его. Они словно забывали разом все слова и переставали понимать его речь.

— А может, они не умеют говорить? — задумчиво спрашивал он у друга. — Может, это они мутировали, а не я?

«Наверное, — соглашался Осьминожка. — Я же тебя понимаю, хотя вообще животное».

— Ну да, — говорил он. — Но ты из моря, а там все красивое и умное.

И он вновь и вновь показывал Осьминожке картинки из прихваченных книг и читал вслух. Только с каждым днем последнее, отчего-то, давалось ему все труднее. И когда буквы не желали складываться вместе, он начинал говорить по памяти — хотя это тоже было не слишком легко. Но — он подозревал, — именно поэтому он вообще еще способен помнить. И думать.

— А знаешь... Ведь сначала мне дали имя — Мутант. Но потом я понял, что это не имя совсем, а сказали мне так, потому что я мутировал. И потому что я страшный.