Когда обо мне доложили, из открытой двери кабинета послышался обрадованный голос:

— А я-то думал: кто командует дивизионом? Зовите же его поскорее!

И вот передо мной все тот же Коровин — высокий, сухощавый. И хоть постарше стал, все с тем же задорным блеском в глазах. Мы обнялись как старые друзья.

После короткой беседы о том, как каждый из нас жил и летал с 1914 года, Коровин рассказал о положении на фронте. Красная авиация в этом районе имела лишь три отряда: 3-й и 13-й Казанский — на станции Сокологорное, в непосредственной близости от укреплений противника, и 48-й разведотряд — в Большом Утлюге.

— У нас на сегодня всего восемь исправных самолетов. А белые имеют шестьдесят, совершенно обнаглели в последнее время! — с раздражением сказал Коровин. Медленно прохаживаясь по кабинету, он продолжал: — Понять не могу, Иван Константинович, почему в штабе Юго-Западного фронта, даже в Москве недооценивают Врангеля вообще и его авиацию в частности? По имеющимся у нас данным, белые не столько совершенствуют оборону, сколько готовятся к наступлению… В один далеко не прекрасный день они могут вырваться из «крымской бутылки». Наша 13-я армия слаба и растянута по огромному фронту. Резервов нет. А что касается белогвардейской авиации, она просто душит нас.

Коровин признался, что «вдрызг» переругался со всем начальством, без конца атакуя телеграммами штаб фронта, авиадарм, штаб Воздушного флота Реввоенсовета Республики, требуя немедленного усиления авиаотрядов 13-й армии. Он так и сказал: «Атакуя телеграммами». И горячо добавил:

— Не о карьере же думать мне? Не о дипломатии с вышестоящим начальством, Иван Константинович? Я убежден: если там, наверху, не примут мер, белая авиация здорово нам напакостит!

Прибытие 48-го разведотряда и нашего дивизиона было первым результатом решительных требований Коровина. Вот, к примеру, его рапорт № 390 от 21 мая 1920 года. Этот документ Коровин адресовал начальнику Воздушного флота Юго-Западного фронта, а копию направил командующему авиацией действующей армии Сергееву:

«…Сознательный человек, находящийся на фронте, где от него требуют усиленную боеработу, имеет право напомнить тем, от кого это зависит, что пора бы наконец дать армии часть требуемых и обещанных пополнений. Форма же этих напоминаний зависит от остроты положения на фронте, усугубляемого требованиями летчиков, брошенных без самолетов и несущих по своей малочисленности непосильную боевую работу…»

Этот и другие гневные рапорты, докладные записки, телеграммы Коровина требовали срочного усиления авиации, действующей против Врангеля. Время подтвердило, что Коровин был прав.

Владимир Иванович, чрезвычайно довольный нашим прибытием, спросил:

— Сколько же аппаратов в ваших отрядах? Сколько максимально можете поднять для отражения воздушного противника?

— Десять самолетов.

Замечательно! — оживился Коровин. — С вашим приездом силы нашей авиации увеличиваются вдвое! Причем вы — истребители, значит, Ткачев не останется безнаказанным, как раньше…

— Какой Ткачев? — спросил я, настораживаясь.

— Позвольте-ка, а я и впрямь не сообщил вам, что врангелевских летчиков возглавляет сам генерал Ткачев. — Владимир Коровин нахмурился. — И еще один наш общий «друг», конечно, с белогвардейцами — бывший командир 7-го корпусного отряда и бывший штабс-капитан, а ныне… генерал Степанов!

— Ну, этот аварийщик вряд ли станет летать лучше, даже если ему присвоят чин фельдмаршала… — откликнулся я. — А вот Ткачев, верно, может нам насолить…

— Уже солит: недавно сцепились с его летчиками в районе высадки белого десанта. Он же ввел в систему дальние разведывательные полеты своих английских «хэвилендов» — прочесывают весь театр военных действий, все видят, как на тарелке. Кроме того, Ткачев приказал сбивать наши аэростаты наблюдения, столь важные в степной местности…

— А кто еще из знакомых летчиков у Ткачева?

Коровин ответил:

— Шебалин… в роли боевого командира ведущего авиаотряда, известные в мировую войну Гартман, Антонов. Помощником по строевой части у Ткачева — Туношенский…

«Туношенский, Степанов, Шебалин… Все хорошо знакомы мне и один другого хлестче! Так вот с кем придется встретиться в небе», — подумал я и неожиданно вспомнил:

— А как наша Севастопольская школа? Неужели верно служит белым?

— По агентурным данным, — сказал Владимир Иванович, — школа в целом надежд Врангеля не оправдала, числится в резерве армии. Но несколько летчиков вошли в боевые отряды… — И Коровин тут же спросил: — Надежны бывшие офицеры в вашем дивизионе?

— Да, — ответил я, — за все время после 1917 года у нас отсеялся лишь один подпоручик Свешников…

— Каким образом? — поинтересовался Коровин.

— Отличный летчик, а свихнулся на ненависти к немцам. Для борьбы с ними решил пробраться к бывшим союзникам. Поехал на Север, в Архангельск. Там англичане вместо Европы послали его в белогвардейский британо-славянский авиационный корпус. Свешников сгорел во время аварии…

— Ну что ж, Иван Константинович! — Коровин подошел к карте-десятиверстке, занимавшей всю стену. — Давайте знакомиться с районом полетов. Вот смотрите, станция Сокологорное на железной дороге Александровен — Джанкой. Здесь базируются 3-й и 13-й Казанский авиаотряды. В связи с вашим прибытием за ними будет закреплена вся зона боевых действий к востоку от указанной дороги, — показал Коровин широким жестом руки. — То есть их общая цель, если мы начнем наступление, — Чонгар, восточные ворота в Крым. Ваша задача другая — закрыть вход на полуостров с запада, перекопское направление. Ваш район простирается от разграничительной железной дороги на запад, вплоть до Днепра. Давайте же, Иван Константинович, вместе подумаем о выборе места для аэродрома…

Мы говорили часа два. Бывший моторист Коровин поразил меня. Я понял, что командующим авиацией он стал не случайно. Владимир Иванович не только детально знал ближайшие задачи, но и умел смотреть далеко вперед. Он сознавал, что численное, техническое и организационное превосходство за противником. Но ясно видел и его слабые стороны. Прямота и деловитость у Коровина сочетались с революционной страстностью, с чувством личной ответственности перед народом за все, что делается на порученном ему участке работы. Отсюда его высокая требовательность к себе и другим.

Коровин сам провожал наш эшелон. Видимо, хотел своими глазами увидеть прибывших к нему людей, познакомиться с командирами, политработниками, механиками, летчиками.

Радостной, хорошей была наша встреча. И вдруг в последние минуты перед отходом эшелона Владимир Иванович сообщил страшную новость: белогвардейцы расстреляли моего любимого учителя Михаила Никифоровича Ефимова. Это сообщение потрясло меня, я ни на минуту не забывал о нем на протяжении всей ожесточенной борьбы с врангелевцами.

10 мая первый наш эшелон подкатил к станции Сокологорное. Из теплушек высыпали люди.

Вокруг, сколько глазу видно, лежала расшитая весенними цветами степь. На юге, у самого горизонта, она сливалась с синей полоской моря. Рядом находились и Сиваш и перешейки, через которые открывался вход в Крым… Там, за укреплениями, засел Врангель с отборными офицерскими полками. А здесь, около станции, стояло лишь несколько разнотипных самолетов с красными звездами. Это и была почти вся наша авиация, действующая против барона…

С аэродрома к нам бежали летчики и мотористы в замасленных гимнастерках. Ребята из нашего дивизиона бросились им навстречу. Еще минута — и людские потоки слились воедино. Объятия, разговоры… Слушая рассказы о жестоких боях с белой авиацией, мы сразу почувствовали напряженность обстановки на этом участке фронта.

Первым долгом я познакомился со здешними командирами Феликсом Ингаунисом и Петром Межераупом. Возглавляемые ими 3-й истребительный и 13-й Казанский разведывательный авиаотряды прошли славный боевой путь, внесли немалый вклад в дело разгрома войск генерала Деникина сначала под Орлом и Кромами, затем — под Воронежем и Касторной. В конце 1919 года они вместе с другими частями вышли на подступы к Крыму. Всю зиму, как и мы, ремонтировали донельзя изношенные планеры и моторы. Самолетов не хватало.