1

Из открытого окна тянула резкая струя осенней прохлады, колебала пламя свечей, но не могла преодолеть их устоявшийся чад. Зябко потирая руки, король стоял возле камина и поворачивался к огню то одним, то другим боком.

— Нет, — говорил он, раздвигая фалды полукафтана, — я никогда не смогу понять маркизу. На охоте прохлада неизбежна. Но почему нужно мерзнуть в собственном дворце? Впрочем, от холода страдаю, кажется, только я, а вам, граф, все нипочем?

— Здесь совсем не холодно, ваше величество, — сказал высоколобый мужчина в темно-голубом полукафтане, — напротив, скорее, жарко.

— Ну вот, ну вот — из этого следует, что король избалован, король изнежен… Хотя так ведь и должно быть? — Граф склонил голову, как бы соглашаясь. — А вы, я вижу, остаетесь верны себе — закалены, как истый спартанец, неизменный простой кафтан и все то же странное кольцо?

— Да, ваше величество.

— Вы как-то говорили, кто вам его подарил, но я запамятовал.

— Чандрагупта Викрамадитья, глава великой империи Гупта.

— Почему я о нем ничего не знаю? Где это?

— В Индии, ваше величество.

— Может быть, с его помощью мы сможем вернуть там свои потери?

— Это весьма затруднительно, ваше величество.

— Почему?

— Он умер. И довольно давно: тысячу триста сорок восемь лет назад.

— Как? А кольцо? Вы говорите, он сам подарил вам кольцо. Что же он, с того света приходил к вам?

— Нет, зачем?! Мы виделись, когда он был жив.

— Вот как? Ха-ха… У вас странный способ шутить, граф. Вы что, считаете меня дураком?

— Что вы, ваше величество!.. Я просто верю в силу вашего воображения. Вам достаточно небольшого усилия, и вы прекрасно представите себе, как это произошло…

— Вы думаете? — Король искоса посмотрел на него. — Хорошо, я как-нибудь попробую…

Заметив, что опущенные кисти рук побагровели от притока крови, король поднял их до уровня лица и начал ими потряхивать, сгоняя кровь.

— Чанда… Нет, произнести это немыслимо! Если он был таким великим правителем, как вы говорите, ему следовало выбрать другое имя. Такое потомки непременно забудут или переврут, и он перестанет быть великим…

Вообще быть великим — ужасно утомительно. Прежде всего эти проклятые деньги, которых почему-то всегда мало. Хорошо было Мидасу… Кстати, граф, вы еще не изобрели способа превращать все в золото? Он бы мне очень пригодился…

— Это бесполезно, ваше величество. Оттого что у вас будет больше золота, вы будете не богаче, а беднее…

— То есть как?

— Оно станет дешевле… Представьте, что в стране золота столько же, сколько, например, железа. Оно не будет иметь никакой цены. Чем бы вы платили своим поставщикам, слугам? На что содержали армию и флот?

Свой двор, наконец?

— Да! Это было бы ужасно… Нет уж, пусть все остается по-старому. Хотя иногда это раздражает… Все считают, что у короля денег куры не клюют. Вот на днях я посадил к себе в коляску герцога Шуазеля и спросил, как он думает, сколько стоит моя коляска.

Он сказал, что купил бы такую за пять-шесть тысяч ливров, ну а мне, как королю, очевидно, пришлось заплатить за нее тысяч восемь… Как бы не так! Тридцать тысяч она стоила для меня! Крадут, крадут чудовищно, и помешать этому никак нельзя. Вот совсем недавно я узнал… Только прежде скажите, вы не пишете мемуаров? Или, может быть, собираетесь писать?

— Нет, ваше величество, не пишу и не собираюсь.

— Тогда ничего, тогда можно рассказать… Ужасно боюсь мемуаристов. Никогда не известно, что о тебе потом напишут. Короли, конечно, — короли, но они ведь и люди! Мы не можем поминутно изрекать высокопарную чепуху в назидание потомкам. А проклятые мемуаристы обязательно подслушают, подсмотрят что-нибудь этакое… или даже придумают какую-нибудь гадость и сразу — в свой брульон. А потом? Ведь после смерти даже короли бессильны… Так вот, — но между нами, граф! — я сам только на днях узнал. Чтобы выносить мою ночную посуду, в придворном штате состоят два человека. Они одеты в бархат и вооружены шпагами… Бархат — я еще понимаю, но для чего им шпаги?.. Вы не знаете? И каждый получает двадцать тысяч ливров! Но ведь столько же получает и министр… И потом — только это уж совсем между нами! — у меня теперь случается по два-три дня — ничего… Им же выносить нечего! А деньги идут.

— Этому легко помочь, ваше величество. Перестаньте ужинать и принимайте на ночь настойку ревеня.

— Вы думаете?.. Нет, невозможно! Я ведь не могу опубликовать рескрипт — ужины при дворе отменяются, так как король страдает запорами. Как я буду выглядеть перед дамами?.. А если не объяснить, все подумают, что я просто скуп! Хорошенькое дело — войти в историю с таким прозвищем! Был Людовик Девятый Святой. Это почетно! Был Людовик Десятый Сварливый. Малоприятно, однако терпимо. Но Людовик Пятнадцатый Скупой?

Скупость — это уже не характер, это порок, не правда ли? Нет, я предпочитаю более приятные пороки… Или слабости. Например, вкусно покушать. Кому мешает эта невинная слабость?

Сверкающие белым лаком двери, на которых резные позолоченные амуры резвились среди цветочных гирлянд, бесшумно распахнулись. В салон вошла маркиза де Помпадур. Ее роба из бледно-розовой, шитой серебром, тафты, перехваченная в тонкой, по-девичьи, талии, крупными волнами ниспадала к парчовым туфелькам с перламутровыми пряжками.

— Ваше величество, — сказала маркиза, склоняясь в реверансе, — карточная партия составлена и ждет вас.

— Благодарю вас, мой друг, — галантным полупоклоном ответил король. — Уверен, что она составлена наилучшим образом. Что бы я делал без вас?! Что бы делала бедная Франция?! Вы видите, граф, — повернулся король к своему собеседнику, — мы так и не смогли поговорить о деле. Вот так всегда — ни одной свободной минуты.

А еще говорят: короли — повелители… Они — невольники, рабы своих бесчисленных обязанностей… Но вы можете быть уверены, граф: я заранее одобряю все, что скажет маркиза. Мне повезло больше, чем древним: у них были особые богини — мудрости и красоты. А мой трон украшает женщина, в которой соединились мудрость Минервы и все прелести Венеры… — сказал король, целуя руку маркизы.

— Вы слишком добры, ваше величество, — сказала маркиза.

— Я только справедлив, мадам. Никакие комплименты не отразят ваших достоинств… Как ни жаль, я вынужден вас покинуть. Не провожайте меня.

Маркиза и граф склонились в поклоне. Маркиза звякнула колокольчиком, двери распахнулись. Помавая бедрами, скользящей походкой записного танцора король выплыл из салона. Маркиза колокольчиком указала появившемуся лакею на приоткрытое окно. Камерлакей закрыл окно и плотно притворил за собой двери.

— Только что король уверял меня, — сказал граф, будто вы любите прохладу.

— Прохладу, но не чужие уши. Их слишком много вокруг. Говорят, Фридрих тратит на шпионов больше, чем на армию. Садитесь, граф.

Маркиза села на пуф возле подзеркального столика с гнутыми ножками и, опершись локтями о столешницу, автоматическим жестом стареющей женщины разгладила морщины в уголках глаз.

— Что еще говорил король?

— Жаловался на несварение желудка.

— Это кажется, единственное, что его на самом деле беспокоит… Вы удивлены, граф, тем, что я просила вас приехать?

— Нет, мадам, я был бы удивлен, если б этого не случилось.

— Тем лучше. Тогда вы должны понимать, о чем пойдет речь.

— Я весь внимание, мадам.

— Вы знаете наши потери. Величие Франции рушится.

Мы потеряли Канаду, теряем индийские владения, наши войска в Европе терпят поражение за поражением, Великая Франция все еще блистает, задает тон… Но чем блистает? Праздниками, фейерверками? Задает тон в покрое женских платьев и мужских камзолов? Версаль набит придворными бездельниками, галантными пустомелями. Кто окружает короля? Вот сейчас против него сидит герцог, в его жилах течет голубая, почти королевская кровь. Он умеет все, что нужно при дворе, — играть в карты, кланяться, танцевать и плести комплименты. Но жеребец, на котором он скачет во время охоты, умнее своего хозяина… И все гребут, хватают, выпрашивают подарки, пенсии, награды…