Машина тронулась.

— Сделайте то, что я приказал, — сказал он Добиашу, перейдя вдруг на «вы», когда машина уже затряслась на неровной дороге. Уже второй раз за сегодняшний день он сказал себе, что надо взять себя в руки и что он это сделать сумеет. Подумаешь, какой-то там журналист! Что он может изменить в его положении!

— Позвоните туда, — проворчал он, не глядя на инженера, поскольку не сомневался, что у того на лице будет написано крайнее удивление. Но когда он на него покосился, ему показалось, что по лицу Добиаша скользнула тень сочувствия и понимания.

Когда сотрудники «Форума» и шофер оставили свой багаж в отеле «Грнад», а это была старая обшарпанная гостиница с неуютными и холодными комнатами четвертого разряда, они отправились осматривать Банскую Каменицу. На улицах чувствовалась сырость, лужи блестели на тротуарах, но сверху, от Кальварии и Парадайза, спускался к городу теплый воздух, неся с собой запах цветущих яблонь и аромат трав. Город был шумным и суетливым, повсюду сновали люди и машины, толпясь в узких крутых улочках, которые резко сбегали от Пиарских ворот вниз к костелу, и снова круто поднимались вверх мимо Каммергофа, и дальше мимо школы уводили прочь из города. Крыши домов собирались в причудливые узоры, будто кубики, разбросанные игривой рукой какого-то веселого великана. Они рассыпались на холмах, прятались в низинах, а между домов протиснулись узкие улочки, проложенные без всякой системы, то поднимающиеся вверх на холмы, то неожиданно сбегающие вниз по склону, изломанные на поворотах и внезапно упирающиеся либо в стену, либо в какой-нибудь сад. Да и дома стояли притиснутые один к другому, вытянувшись в неровную судорожную линию, зарывшись в морщинистые каменистые пригорки со стиснутыми плечами, как будто их осадили в момент разбега. Фасады домов были облупленными, грязными, куски штукатурки давно поотвалились, обнажая стенную кладку. Некоторые здания обросли строительными лесами, а кое-где попадались и заново светло оштукатуренные по фасаду. Город производил странное впечатление чего-то незавершенного.

Матуш Прокоп вместе с Ивашкой и Катей петляли между людьми по узким тротуарам, загроможденным лесами, мешками с цементом и прочими стройматериалами, направляясь к Троицкой площади. Даниэль старался перекричать шум города, пытаясь что-то объяснить уставшему Прокопу.

— Напротив отеля здание с новой крышей — это Каммергоф. Крыша была вся дырявая, сквозь нее текло, потолок гнил… Стены отсырели, и гибли фрески… Никто даже пальцем не шевельнул, хоть мы и писали об этом, и собрания созывали… Все зря. Пока не вмешался мэр города и не нашел где-то бригаду плотников из Оравы… Пообещал им кучу денег, и через две недели крыша была готова…

Прокоп кивал.

— Взгляни на эти фасады, — Ивашка показал на дома, мимо которых они проходили в этот момент.

— Смотрятся красиво, — отозвался Прокоп.

— Обман зрения. Они только оштукатурили их, чтобы хоть немножко законсервировать… Иначе они рассыплются… Через два года их придется раскапывать…

Прокоп смотрел на дома, и ему казалось, что он видит все словно сквозь покачивающуюся воду аквариума: контуры то прояснялись, то расплывались. Рассказ Даниэля никак его не взволновал, и у него не было никакого желания заниматься проблемами этого большого города.

Ивашка с выражением горького упрека огляделся вокруг и сказал:

— Совершенно запустили город. Теперь наверстать будет трудно…

Прокоп снова кивнул.

— Посмотри на этот дом, — не унимался Даниэль, указывая на здание, мимо которого они проходили: фасад был покрашен тусклой зеленой краской, а оконные проемы были желтыми. — Этот фасад покрасил один человек. Самостоятельно. Он просто уже не мог видеть, как ветшает дом, хотя леса уже вокруг него возвели. Купил краски и в свободное время малярничал…

— Странно, — пробормотал Прокоп.

Они шли по площади мимо костела.

— Храм святой Катарины, — объяснил Ивашка. — Он уже давно отреставрирован. Его отремонтировала церковь. А иначе… Иначе давно бы рассыпался.

Прокоп запрокинул голову: костел был выкрашен белой краской, а железная крыша — зеленой.

— Памятник умершим от чумы. Восемнадцатый век, — сказала Катя. — Его реставрировали поляки.

Прокоп оглядел высокие тонкие колонны, увенчанные позолоченным куполом.

— Почему же не наши?

— У нас нет таких реставраторов. — Катя усмехнулась. — А может, и есть, да им неохота за это браться. Наверное, им кажется, что тут не заработаешь…

Она повернулась и медленно двинулась вверх по крутому подъему площади. Они зашагали за ней мимо здания шахтерского музея.

— Все это, — заговорил снова Дано Ивашка, описывая рукой дугу, которая захватила всю площадь, — будет выглядеть совершенно иначе. Небольшие отели, стилизованные ресторанчики, кафе.

— Не могу себе представить, — поддел его Прокоп.

— А ты все же попробуй! — настаивал Ивашка, и в его голосе чувствовалось неподдельное волнение. — Попробуй представить себе эту площадь красиво оформленной, обновленной и вымощенной только для пешеходов… Что-то похожее на средневековье… Здесь отель, тут крошечное кафе со столиками на тротуаре, там бистро… как на узких парижских улочках. Атмосфера далеких и спокойных лет…

Однако Прокоп глядел в землю, себе под ноги, на потрескавшиеся камни, сквозь которые пробилась трава, и где валялись обломки кирпичей, мешки засохшего цемента и разбитая черепица.

— А ты этому веришь?

— Хочу верить, — пробурчал Ивашка.

— А… когда все это должно быть готово?

Они на минуту остановились, глядя друг на друга, потом Даниэль снова двинулся каким-то колеблющимся, неуверенным шагом, осторожно переступая через раскиданные бревна, и растерянно ответил:

— Через пятнадцать лет.

— Господитыбожемой! — выпалил Прокоп.

— Если ты будешь ездить сюда столько, сколько мы, ты поймешь. — Плечи у Ивашки обмякли, руки повисли вдоль тела, и во всей его фигуре было что-то безнадежное и грустное. — Люди не дорожат историческими памятниками, — голос его звучал неуверенно. — Не дорожат своей историей. Как будто у нас не было прошлого… Ну что, повернем обратно?

Они вышли в конец площади, остановились возле здания бывшей гимназии и смотрели вниз на крыши и башни Каменицы. Солнце отражалось в окнах, пронизывало воздух и заливало светом окрестные пригорки. Они смотрели на этот бывший когда-то славным город, который теперь медленно и неохотно пробуждался от сна и забвения.

Матуш Прокоп любовался оригинальной архитектурой города, улиц и домов, и ему казалось, что он слышит топот копыт древних всадников, слышит, как дрожит земля и как стучат сердца искателей золота, которое было здесь, под ногами.

— Пошли, — кивнул он своим спутникам.

Телефонный звонок из Буковой в редакцию «Форума» застрял на коммутаторе Пресс-центра: телефонистка пыталась перевести разговор на отдел социальной жизни, но в трубке раздавались гудки. Она сообщила Буковой, что отдел не отвечает. Из Буковой потребовали соединить с секретариатом главного редактора. Телефонистка не помнила наизусть добавочные номера и вместо секретариата включила кабинет ответственного секретаря.

Трубку взял Оскар Освальд. Он записал телефонограмму на бумажке, пообещал, что все передаст кому надо и повесил трубку. Бессознательно потянулся за сигаретами, но тут же остановился — ведь он решил с первого июня бросить курить. Он очень толстел, и врач посоветовал ему сесть на диету и бросить курить, поэтому он развернул жевательную резинку. Он жевал жвачку и отсутствующим взглядом смотрел на записанный текст, не вникая в его смысл. Он пришел в редакцию в хорошем настроении. Газета была отпечатана. Оскар Освальд готовился к следующему номеру. Сейчас он снова начнет подгонять редакторов, одних отругает, других осторожно похвалит… Он был доволен собой и беззаботно насвистывал.

Когда он подошел к дверям своего кабинета, хорошего настроения как не бывало. Кто-то написал фломастером на табличке его инициалы О. О. — буквы были большими, бросались в глаза издалека, и он уставился на них, сам себе не веря. В бешенстве сорвал табличку. Он пришел в редакцию одним из первых, так что был уверен, что над шуткой успели посмеяться немногие, но знал также, что она быстро разнесется по редакции.