Возможно, размышляла она, если бы я была замужем и имела семью, я бы думала совсем о других делах. Волновалась бы за детей, за мужа… У меня просто не оставалось бы времени на чужие горести. А так… вот мучаюсь сама по себе. Мучаюсь из-за каждого дерева, подумала она с горечью.

Хорошо еще, что я такая взрослая и самостоятельная женщина, продолжала она свой внутренний монолог, что могу со всем справиться сама. Абсолютно со всем.

И только с одним не могу справиться — с тем, что я одинока. Глупо, безнадежно и бессмысленно одинока.

Мариан Валент, заведующий международным отделом, пытался сосредоточиться на редакционных делах, но у него ничего не получалось. Он убеждал себя, что ему мешает непрерывный стук пишущей машинки, доносящийся сюда из соседней комнаты, а кроме того, раздражала барабанная дробь дождевых капель по окнам Пресс-центра. Он выпил кофе, выкурил несколько сигарет, походил по комнате и полистал иностранные журналы. Его вывел из этого состояния звонок ответственного секретаря, после которого он с досадой отодвинул кипу рукописей и вытащил из ящика стола маленький кассетный магнитофон, которым пользовался иногда на пресс-конференциях. Он вставил кассету с меланхоличными песнями французских шансонье, которую привез из Парижа и которую слушал всегда, когда у него было плохое настроение или когда хотелось пожалеть самого себя.

Кассета щелкнула, и раздался голос Жана Ферака, поющего песню «Моя Франция». Эта песня всегда рождала в Валенте одни и те же образы: улицы парижского Сен-Жермена и Латинский квартал, бульвар Сан-Мишель и здание университета, Люксембургские сады и маленькое кафе на Пон Нёф, воскресные прогулки по Монмартру пешком до самого Пляс дю Тертр и обед в «Катарине» прямо на маленькой площади, над которой торчали купола Сакре-Кёр.

Валенту никак не удавалось избавиться от мыслей о Даше и о своем неудавшемся браке. Всегда, когда он слушал эту музыку, как и на этот раз, он пытался объяснить сам себе, почему же он развелся. Ведь все-таки они жили нормальной спокойной жизнью, так, как живут тысячи других семей, без волнений и ссор, с устоявшимся стереотипом отношений, без материальных проблем, поскольку он всегда прилично зарабатывал и получал высокие гонорары, о них никогда не ходило никаких сплетен… Может быть, за эти годы, подумал Валент, они все-таки надоели друг другу? Жизнь без детей утомила их своим однообразием?

С первых дней супружества его жена мечтала о детях, но у Валента на детей не было времени.

А кроме всего, он просто боялся. Боялся мира, в котором жил. Он, комментатор-международник, он, заглянувший за кулисы политических течений, он, Педантичный Читатель Последних Известий, не мог себе представить, как в этот мир тревог, неуверенности, раздоров и гонки вооружений ввести ребенка. Зачем продолжать человеческий род, если он сам себя истребляет?! Каждый день в его сознание вторгались тревожные сообщения со всего мира, радио и телеволны доносили картины насилия, взрывов, убийств, террора, похищений и покушений. Ежедневно проходили процессы, бесполезные конференции, вырабатывались обращения, коммюнике, призывы, а в его представлениях мир катился в пропасть, и в этом уничтожительном апокалипсисе для детей не было места.

Он вспомнил Дашу, свою бывшую жену, вспомнил, как сидит она на краю постели уже в ночной сорочке, светлые длинные волосы распущены по плечам, сидит и пытливо смотрит прямо перед собой в тихом ожидании, как будто таит в своем теле тысячелетнюю мудрость женщины, хранительницы жизни. Она сидит и молча ждет. Но ее муж не может идти спать, не может ласкать ее и шептать на ухо всякие сладкие глупости, не может, потому что надо к утру написать комментарий, за который он так и не взялся в течение дня, потому что еще надо посмотреть телевизор и почитать иностранную прессу. Он должен все знать, потому что мир находится в постоянном движении, рвется в свое неопределенное будущее, все время меняется и развивается на своем сложном и противоречивом пути. А он, Мариан Валент, должен все время наблюдать за этим движением, он должен понять его. Ведь он в первую очередь журналист, и типография ждет, крутятся машины, чтобы насытить информационный голод, направить мышление масс и объяснить логику движения и суть вещей. Ну, кто при этом может думать о детях?

И даже когда он уже лежит рядом с женой и ничто не мешает им, в нем снова просыпается Педантичный Читатель Последних Известий и снова срабатывает его озабоченное сознание, рисуя образы миллионов пушек, танков, ракет, горящих домов, разбегающихся детей с вытаращенными глазами, фигуры, стоящие у стенки, казни, разбитые нефтепроводы и сжатые кулаки в свете молний… Эти образы настолько ярки и сильны, что он ни на что не способен, а жена грустным голосом просит его, чтобы он сходил и показался психиатру.

Если бы… если бы у них сразу появились дети… Даже ценой отказа от учебы в Париже, даже при том, что он не стал бы корреспондентом в Нью-Йорке, что он не уследил бы за переменами в испанском правительстве, итальянскими кризисами, арабскими конфликтами и английской безработицей.

Он с горечью подумал, что газета и есть главная причина его неудавшегося брака.

Он нервно выключил магнитофон и запихнул его в ящик стола. Нет времени на то, чтобы жалеть себя. Надо работать. Газета ждет, словно ненасытный молох, словно алчный вампир. Она сжирает мозг журналиста Мариана Валента, пьет его кровь, а он добровольно отдает себя на заклание, принимает условия игры, которая его погубит. У него нет выхода.

Он подпирает голову руками и уже не думает ни о чем, кроме своей работы.

Климо Клиштинец, заведующий экономическим отделом, со злостью шваркнул телефонной трубкой и в отчаянии подумал, что такого неудачного сына лучше было бы вообще не производить на свет. Минуту назад позвонила жена и взволнованным голосом сообщила ему, что Борис без разрешения взял отцовский «Фиат» и где-то возле Сенса врезался в заграждение. Разбито правое крыло и фара, с мальчишкой, к счастью, ничего не случилось.

Несчастье Клиштинца было в том, что Борис рос единственным ребенком в семье. Сразу же после родов, а они были необычайно тяжелыми, врачи единодушно сказали, что его жена больше детей рожать не сможет, скорее всего, она просто не перенесет следующих родов. Родителям очень хотелось, чтобы их сын стал врачом, ученым, артистом, а уж раз он не стал ни тем, ни другим, ни третьим, то пусть будет хотя бы журналистом.

И более удачливым, чем его отец.

Климо Клиштинец был реалистом, он очень скоро понял предел своих возможностей, равно как и то, что ему никогда не стать действительно хорошим публицистом. Он относился к тем журналистам, которые находят себя в организационной работе, а не за письменным столом.

Долго, очень долго он не желал считаться с тем, что журналистская работа его сына вообще не интересует. Юные увлечения Бориса — дискотека, танцы, машины и спорт — он приписывал возрасту и безрассудству. Он верил, что со временем сын поумнеет.

— Мне это неинтересно, папа.

— А что тебе интересно?

— Не знаю.

— Как так не знаешь? Что-то тебя должно увлекать?

— Не знаю. Меня ничто не увлекает. Давай не будем об этом говорить, оставь меня!

— Но все-таки чего-то ты должен хотеть?!

— Я хочу пойти на дискотеку…

— Ты никогда не думал о том, что мог бы стать журналистом?

— Нет, папа.

— Почему?

— Журналисты все врут.

— Ты хочешь сказать, что и я вру?

— Не знаю. Оставим это, папа!

Разбитое крыло и фара! Это значит, что машина как минимум полгода простоит в гараже, ведь во всем городе не достанешь запчастей для «Фиата»!

Нет, из его Бориса не выйдет ни врача, ни ученого, ни артиста, не выйдет даже журналиста. Учился Борис плохо, и только по большому знакомству его приняли в профессиональное училище, где он мог получить аттестат. Учителя жаловались, что у молодого Клиштинца нет никакого стремления к учебе, что он упрям и нахален.