Заводской юрист одной рукой придерживалась за приборную доску машины, а другой — старательно сжимала свои бумаги.

— Мне кажется, будет дождь, — сказала она с тревогой в голосе, а когда инженер удивленно взглянул на нее, быстро добавила: — Ямы переполнятся и потекут, — и лишь через минуту, словно отвечая на вопрос Добиаша, продолжала: — Бардак? Но план-то ведь выполняем!

Добиаш наклонился к рулю и через лобовое стекло взглянул на небо: тяжелые грозовые облака теперь уже не метались по небу, как стадо без пастыря, они неуклонно густели и темнели, создавая впечатление, что растет на глазах некая неодолимая преграда. К тому же и ветер, разгонявший до этого тучи, утих, и вся эта чернота приближалась, словно гонимая собственной тяжестью и необходимостью избавиться от накопленной и так долго сдерживаемой влаги.

— План выполняем, — отозвался Добиаш. — Но какой ценой? Все оборудование работает с перегрузкой, а люди — на износ. Не удивляйтесь, что станки все время ломаются, а люди допускают ошибки.

— Надо было бы снизить план, да?

В том месте, где чернота коснулась холмистых вершин, все пространство вдруг рассекла узкая изломанная линия молнии, залившая на мгновение мертвенным сиянием склоны гор. И тут же послышалось протяжное отдаленное рокотание грома. Вера Околичная невольно вздрогнула.

— Все намного сложнее, — продолжал инженер Добиаш. — План рассчитан правильно. Мы можем его не только выполнить, но и перевыполнить. Но не с нашей технологией и не без очистной станции. Если бы у нас хватило времени на ремонт испорченного оборудования, мы могли бы работать продуктивнее. Но мы не можем сейчас выключить фильтры, поскольку они и так работают с перегрузкой за станцию, а ту мы никак не в силах закончить, вот и получается заколдованный круг…

— Значит, легко может случиться, что фильтры выйдут из строя и не смогут задержать отходы, которые погубят Грон, — рассуждала заводской юрист. — Тогда-то и придется потрудиться над законами. — Она чувствовала себя увереннее, когда речь шла о законах и параграфах.

— Ничего нам не будет, — проворчал Добиаш. — В худшем случае заплатим штраф. — Он устало усмехнулся. — Ведь, в конце концов, эти штрафы предусмотрены сметой. Мы обо всем подумали…

— Да это же смешно! Предприятие наперед подсчитывает будущие штрафы… да еще включает их в смету!

— Скорее, это грустно, — ответил Добиаш.

Они помолчали, а между тем машина выбралась на невысокий бережок, уже издали был виден проволочный забор и белые таблички со светящимися красными буквами: «Вход строго запрещен!»

Газик подъехал прямо к этому забору, и Добиаш выключил мотор. Он наслаждался плотной безбрежной тишиной, все замерло, не было слышно ни птиц, ни шелеста деревьев — ничего, что нарушало бы этот общий покой.

— А что нам скажут наши дети? — Неожиданно он повернулся и посмотрел на Веру. — Папочка, что же вы тут наделали? Что вы нам оставили? Вот в этом свинстве мы должны жить?!

— У вас есть дети? — Верины губы тронула слабая улыбка.

— Пока нет. Но, говоря откровенно, когда вот так смотрю на вас, хотелось бы их иметь.

От этих слов, сказанных инженером так непосредственно и недвусмысленно, Вера покраснела и быстро проговорила:

— Мы ведь пришли посмотреть на ямы, не так ли?

Он быстро выскочил из машины и со связкой ключей подошел к железной калитке, с некоторой нервозностью отыскивая нужный ключ.

— Может быть, все не так уж плохо, — сказала Вера за его спиной.

— Будем надеяться, — пробормотал он. — Но сейчас я вам покажу кое-что, что вас не обрадует. — Он открыл калитку, пропустил Веру и снова запер дверцу. От него не ускользнуло, что при этом она почти заговорщицки улыбнулась, у него было такое чувство, что они вошли в квартиру, где все только их и ожидало.

На этом огороженном пространстве, принадлежащем комбинату, куда имели доступ только несколько из его служащих, были врыты в землю две огромные цистерны, каждая метров пятьдесят в диаметре. Обе наполнились отходами производственных масел. Поверхность этой маслянистой каши лишь на двадцать-тридцать сантиметров не доходила до верхнего края цистерны и сверкала, словно это были воды глубокого озера.

К цистернам вела узкая заросшая травой дорожка, видно было, что ходили по ней не часто. Добиаш шагал первым, за ним Вера. Они остановились метрах в трех от цистерны.

— Самая большая глупость, какую мы только смогли выдумать. Эти емкости невозможно как следует заизолировать, и масло все равно попадает в почву. А теперь, — Мартин с опаской посмотрел на затянутое тучами небо, — начнется ливень, масло перемешается с водой, и все это может запросто хлынуть в долину. Вы способны себе это представить? — Он повернулся к Вере и настойчиво глянул в глаза.

— Могу, — спокойно отвечала она. — Так почему же нельзя это предотвратить?

— Нельзя. Все, что не сожжет топка, надо куда-то вывозить. А если мы увеличим приток отходов, скорее всего не выдержат фильтры, они выйдут из строя, и вся эта масса потечет в Грон.

— Я снова чего-то не понимаю, — пожала плечами заводской юрист. — Почему не справляется топка?

— Потому что не рассчитана на такую мощность. Когда ее строили, объем производства был меньше. За это время производство выросло в несколько раз, а топка осталась прежней. Пришлось выкопать эти ямищи. И одновременно начали строить очистную станцию, но от нее пока — только стены…

— Какая-то бессмыслица, — Вера смотрела на тусклую поверхность цистерны, не в силах отвести от нее взгляд.

— Да, — подтвердил Добиаш. — А еще бессмысленней, представьте себе, что во дворе комбината вот уже два года валяются так и не распакованные высокопроизводительные механизмы для очистки отработанных вод. Конечно, валютные. А мне некуда их поставить!

— Кому-то надо бы дать за это по шее, — сказала Вера.

— Кое-кого за это посадить надо! — твердо ответил Добиаш.

Заводской юрист рассмеялась.

— Ишь какой прыткий! На это все-таки существуют законы.

— Вот именно! Это же безответственность, граничащая с преступлением! Не говоря о том, что все это делается вопреки здравому смыслу.

Вера Околичная снова, не отрываясь, глядела на блестящую поверхность заполненной цистерны, словно завороженная каким-то волнующим зрелищем. Снова сверкнуло в небе, но теперь уже где-то поблизости, и сразу же загрохотал гром, как будто в пропасть сорвались огромные валуны.

— Пошли, — Мартин тронул Веру за руку. — Сейчас начнется гроза.

— Посмотрите-ка, — Вера показала на другую сторону цистерны. — Видите? Мне кажется, там что-то есть… Какие-то пятна…

— Ничего не вижу.

Но она уже зашагала вокруг цистерны, а инженер волей-неволей двинулся за ней.

Вера подошла совсем близко к яме, внимательно вглядываясь в поверхность, а потом испуганно вздрогнув, зашептала:

— Птицы…

У края цистерны лежали мертвые птицы, их было много, одна возле другой, они лежали неподвижные и блестящие, словно выточенные из гладкого металла, со слипшимися перьями и выпученными глазками. Они лежали вверх лапками, из которых торчали коготки. Их было штук пятьдесят, может быть, больше.

— Птицы… — повторил за Верой Добиаш и невольно поднял глаза к небу. — Они думали, что садятся на озеро…

— Это ужасно, — прошептала Вера.

— Они хотели передохнуть. Возможно, это перелетные птицы, вы понимаете что-нибудь в этом?

— Нет. Я никогда их не видела.

Они так и стояли бы, ошеломленно глядя на мертвых птиц, если бы снова над ними не блеснула молния, и почти в ту же минуту на маслянистую гладь шлепнулись тяжелые быстрые капли дождя.

Инженер схватил Веру за руку, и они помчались к выходу. Сначала редкие капли то тут, то там падали на землю, но вдруг как будто рухнула какая-то преграда, и с небосвода хлынули плотные потоки воды. Они подбежали к калитке, Добиаш распахнул ее, потом аккуратно запер на ключ, и совершенно промокшие, они влезли в машину.

Вытерев воду с лица и поправив мокрые волосы, Добиаш посмотрел на заводского юриста: ее волосы пригладило ливнем, а одежда облепила тело, тонкая ткань блузки стала прозрачной.