— Не клюет, — проворчал Гронец, и его слова прозвучали неожиданно громко, нарушая тишину природы.
— Да тут, вообще, водится ли рыба? — насмешливо спросил Прокоп.
— Да, водится! — Гронец, нахмурившись, смотрел на реку и не двигался, лицо его приняло угрюмое выражение, когда он со свистом раскуривал трубку.
Один из поплавков вдруг закачался, и оба насторожились, однако сине-красный пробковый поплавок замер и больше не двигался, может быть, его просто покачнула волна или плавающая щепка.
— Рыбы мало, — заговорил Гронец и вынужден был откашляться, чтобы прочистить голос. — В Дунай вытекает городская канализация, отходы «Словнафта» и «Димитровки». — Он замолчал, словно не зная, что говорить дальше, а может быть, потому, что его слова не сказали Прокопу ничего нового. Склонившись на стульчике, он уперся локтями в колени и засмотрелся на воду. — Загрязненные воды Дуная проникают в подземные источники и заражают питьевую воду. Ты можешь себе представить, — продолжал он монотонно, — что значит отравить питьевую воду?!. На новые источники нам потребовалось бы десять миллиардов! — Он глубоко вздохнул, словно готовясь произнести длинную и обстоятельную речь, но лишь выпустил из ноздрей весь втянутый в себя воздух.
По лицу Прокопа было видно, что такие деньги он не в состоянии достаточно ясно себе представить.
— Нефтеперегонный завод стоит на песчано-гравийных наносах Дуная, — продолжал Гронец, — и углеводород проникал в подземные воды…
— Проникал?
— Там поставили гидравлический заслон. Это целая система колодцев, которые препятствуют циркуляции подземных вод. Это стоило почти миллиард крон…
— Да не может быть! — Такое количество денег Прокоп не мог себе представить.
— Почти миллиард, — повторил Гронец и плюнул в сторону реки. — А вода все равно грязная…
— И воняет…
— Но в ней нет масла. По крайней мере, не так много.
— Как это нет? — заспорил Прокоп. — Вон, его же видно! Ты только посмотри хорошенько!
Гронец молча поправлял палочкой уголек в угасающей трубке, а Прокоп продолжал развивать свою мысль:
— Нас погубят наши изобретения… Ведь изобретение динамита тоже было великим открытием, разве нет? Или расщепление атома… В конце концов это все обернулось против нас самих… — Он совсем замерз, его трясло от холода, и он еще больше скрючился. — С химией дела обстоят точно так же. Ведь мы же знаем, как она опустошает природу и губит наше здоровье, и все-таки не можем без нее обойтись. В конце концов встанет вопрос — либо мы, либо химия…
— Да нет, это не так! — Гронец, наконец-то, снова раскурил свою трубку. — Речь идет лишь о том, чтобы мы были умнее… На заводе скопились отходы, это грозит ему лишением премии, и тогда — хоп! — все это спускается в реку… Да и воздушные фильтры… Они очень дороги, неэффективны, к тому же пожирают много энергии… Самое простое — это их выключить. Ничего не помогает, даже штрафы, поскольку в сметах предприятия предусмотрены и штрафы… Заколдованный круг! Деньги кочуют из одного государственного кармана в другой…
Он с усилием затянулся, да так, что у него из ноздрей и рта повалил густой сивый дым. — Хоть на ушах стой, все равно Дунай голубым уже не будет! — Он посмотрел на Прокопа, словно хотел заставить его поразмышлять вместе с ним. — Всегда найдется кто-нибудь, кому ровным счетом наплевать на все, он думает только о себе, ему наплевать, есть в Дунае рыба, нет ли… Да это относится ко всем рекам в Словакии. А ты, журналист, давай, ходи, стучись во все двери, возмущайся, добивайся правды!..
— За всеми не уследишь, — пробормотал Прокоп.
— Мне тоже хотелось бы что-нибудь сделать. Я напишу репортаж о реках…
Прокоп с улыбкой кивнул:
— Давай, пиши!
Над рекой повисла глубокая, почти церковная тишина, они вслушивались в нее, сливаясь с ней всем своим существом, чувствуя себя составной частью этого неподвижного простора. Когда за излучиной вдруг загудел пароход, они вздрогнули, словно у них за спиной разорвалась граната.
— Пойдем! — Гронец поднялся со своего стульчика. — Ничего из этого не выйдет. Раз не клюет, значит, не клюет! Когда-то я ловил здесь лосося… — Он вынул изо рта трубку и стал выбивать из нее пепел.
— Пошел ты к чертям со своими лососями! — заворчал Прокоп. — Из-за тебя я не выспался да еще вернусь с пустыми руками!
— Купим в магазине. — Гронец сложил удочки, стульчик и направился к своему «Трабанту».
Прокоп еще с минуту остался сидеть. Ему в спину били яркие лучи солнца, он еще окончательно не проснулся, но голова была ясной, а мысли спокойными. Он поднялся лишь после того, как Гронец окликнул его, неловко смотал удочку и неуклюжей походкой двинулся к машине. Посмотрел на часы, было почти половина восьмого. «Мог бы еще поспать!» — подумал он брюзгливо.
В это время Кароль Крижан еще только пробуждался. Первая мысль, которая пришла ему в голову в полутемной комнате, обрадовала его: не надо торопиться вставать, потому что сегодня в редакцию он не пойдет. Он будет писать дома. Время от времени редакторы «Форума» договаривались между собой и день или два не появлялись на работе.
В квартире было тихо, родители ушли уже на работу, сестра — в школу, район Полевой улицы, как всегда, погрузился в молчание, сюда долетал лишь отдаленный шум города. Крижан радовался — он будет почти весь день дома один, он будет писать без помех.
Он встал, прошелся по комнате, разминая конечности, поднял штору: был ясный солнечный день. Он смотрел на деревья, растущие под окнами дома, на кроны старых высоких лип на Ондрейском кладбище, на лужайку, поросшую кустами и свежей травой. Полевая улица со своими деревьями и скверами была одним из самых красивых мест в Братиславе, и Кароль Крижан каждое утро с удовольствием вспоминал об этом.
Не сняв пижамы, еще взлохмаченный и неумытый, он включил проигрыватель. Обычно он включал только радио, не обращая внимания на то, какую музыку слушает, однако сейчас он старательно выбрал пластинку, остановившись на Второй симфонии Брамса в исполнении оркестра Словацкой филармонии. Ему важна была каждая деталь.
Он распахнул все двери, чтобы квартира казалась светлее и просторнее, и, пока играла музыка, принял душ и вытерся досуха. Потом медленно, тщательно побрился, подстриг усики, причесал непокорные густые волосы. Надел на себя чистое белье, голубую рубашку, темно-синий вязаный галстук и шерстяной костюм в тонкую белую полоску. Костюм был приличный, элегантный, правда не слишком современного покроя. Мягкие коричневые ботинки были куплены еще для институтского выпускного вечера. Он застегнул на руке часы марки «Прим» (мамин подарок к окончанию школы) и надел на палец кольцо с печаткой (подарок родственников в честь окончания института). В этом торжественном наряде он пожарил себе яичницу из трех яиц.
Он поставил воду, чтобы сделать себе кофе, и достал из материнского сервиза тонкую фарфоровую чашку, разрисованную сценами из греческой мифологии. Обстоятельно размешал растворимый кофе марки «Голд», добавил консервированного молока и кусок сахара, достал из металлической коробочки тонкие черные сигареты «Уильям II», которые отец привез ему с книжной ярмарки во Франкфурте-на-Майне, и, развернув целлофановую обертку, положил одну рядом с чашкой на письменный стол.
Итак, можно было начинать.
Он обвел взглядом комнату, проверяя, хорошо ли она убрана, не осталось ли пыли на книжных полках, а на столе лишних предметов. Он любил, чтобы вокруг был абсолютный порядок. Иногда, если ему что-то не нравилось, он начинал пылесосить комнату, складывать книги и бумаги, вытряхивать ящики стола, потому что любой непорядок в комнате действовал ему на нервы так же, как немытая посуда в кухонной раковине. На этот раз все было в полном порядке, на улице светило солнышко, а на столе стояла чашка ароматного кофе и лежала сигара.
Он выключил проигрыватель и нашел в приемнике тихую, создающую настроение музыку. В пишущую машинку заправил чистый лист бумаги.