— А если догадываюсь?..
— Так как же вы тогда можете?..— воскликнула она.
— ...А если догадываюсь,— продолжал он,— что от этого изменится, Маша?
Она молчала.
— Да, вы правы, ничего не изменится, ничего не может измениться, что есть, то есть, а чему суждено быть, того не миновать.
— Глупости,— резко оборвал Озеров,— что у вас за пораженческая философия. Вопрос в том, что и как менять. Есть вещи, которые лучше оставить, как они есть, а есть такие, что требуют перемен. И только вам самой решать, можно ли и как их изменить. Понятно?
— Понятно,— прошептала Мари и еще тише добавила.— Я уже решила...
— Что вы бормочете, Маша? Я не слышу.
— Ничего,— сказала она,— я пойду. Не надо меня провожать.
— Почему?..
— Ну, пожалуйста. Мы встретимся завтра, как договорились, утром. А потом...— она замолчала и быстро добавила,— встретимся еще, если вы захотите. Не провожайте меня.— Она резко повернулась и ушла. Озеров стал смотреть на убегавшую вдаль лунную дорожку.
Вдруг он услышал легкие шаги за спиной. Не успел обернуться, как горячие руки обвили его шею и голос Мари над самым ухом прошептал:
— Я люблю вас, Юра, люблю... Что бы вы ни узнали, что бы ни произошло, я люблю только вас...— Она быстро поцеловала его и убежала.
Сердце Озерова громко стучало, щеки горели. Мари говорила по-английски, и только его имя, которое он впервые услышал из ее уст, она произнесла по-русски. Да, сомнений быть не могло: только русский человек мог так произнести «Юра»!
Вот и встало все на свои места, прояснилось, прогнало сомнения. Мари Флоранс — русская и должна была сделать какую-то подлость, а сама влюбилась и... Признаться не решилась, а чисто по-женски только и сумела, что высказать ему свое чувство. Да и то в последний момент...
Откуда ей знать, как он воспримет это, захочет ли еще говорить с ней? Уж раз не пошла на подлость, может, получится из нее честный человек. Надо бы, пока не раздумала, поговорить... А если все это было ловушкой?
Он последний раз взглянул на океан, на убегающую за кормой лунную дорожку, на усыпанное звездами небо. И пошел к себе.
Проходя мимо двери каюты Флоранс, он замедлил шаг. Войти? Но в этот момент в конце коридора он заметил высокую фигуру человека в темных очках и в опущенной на глаза соломенной шляпе. Засунув руки в карманы, мужчина курил.
«Что он тут делает? — подумал Озеров.— Да еще в такой час? Может, он только и ждет, чтоб я зашел к ней, а через минуту явится туда с фотоаппаратом и блицем?»
«А ну их всех к черту!» — зло выругался он про себя и решительным шагом направился в свою каюту.
Мари неторопливо вынула из чемодана пишущую машинку, вставила четыре копии, заперла дверь и села за стол.
Итак, она решилась. Она знает, как искупить свою вину перед Озеровым. И как одновременно выбить оружие из рук Сергея. Она просто все, до последней мелочи напишет и отошлет в четыре адреса. Чем тогда сможет запугать ее Сергей? Пускай предъявляет фото и магнитофонные пленки. Ей не страшно. Ну что ж, заслужила тюрьму — год, пять лет, десять — она готова их отсидеть. Зато потом она свободным человеком будет жить на Родине.
Она прекрасно понимает, что Озеров не будет ее ждать, да и неизвестно, нравится ли она ему. Если да, то, когда он все узнает, наверняка возненавидит. Но все же она будет жить с ним в одной стране и, быть может, своим трудом, своей жизнью заслужит его уважение.
Мари постаралась собраться с мыслями, не отвлекаться. Пальцы ее быстро забегали по клавишам машинки.
Она писала час, два. Было далеко за полночь, когда она аккуратно разложила все четыре экземпляра и запечатала в конверты. На конвертах большими буквами вывела адреса.
Один экземпляр своей исповеди она посылала в «Юманите», второй — в Москву на радиостанцию «Родина», третий — тоже в Москву в журнал «Молодежь и наука» Озерову лично», а четвертый (Мари была предусмотрительна) — в адрес парижского отделения международного агентства «Сервис во всем». На конверте стояла приписка: «Если не будет востребован Мари Флоранс через месяц, вскрыть». Внутрь она вложила записку: «Передать полиции». В исповеди она изложила все: как ее завербовали, как заставляли участвовать в преступлениях, какую провокацию готовили против Озерова. Она перечисляла все известные ей имена, адреса.
Когда конверты были готовы, она по-русски написала записку Озерову: «Умоляю Вас, выйдите на десять минут на нашу площадку, я должна сказать вам нечто очень важное. Маша».
Вызвала боя и, вручив ему всю пачку, приказала:
— Сначала отнесешь и сдашь на почту большие конверты, а потом зайдешь в каюту напротив и передашь записку. Иди! — и она дала ему щедрые чаевые.
Ну вот и все. Словно гора свалилась с плеч! Сейчас она встретится с Озеровым, Будет сдержанна. Она скажет ему, кто она и какое имела задание. Он должен знать. Ведь, узнав о ее измене, сообщники Сергея могут придумать какую-нибудь другую провокацию. Он должен быть предупрежден.
Она скажет, что все подробности о себе, о тех, кому служила, она написала в письме и отправила ему в Москву. И не только ему.
Она скажет, что не может жить без Родины, и чем бы ей это ни грозило, вернется домой. А он, если сможет простить ее... она готова посвятить ему всю свою жизнь! Пусть берет ее кем хочет: женой, любовницей, секретарем, прислугой. Она на все согласна. Мари плохо представляла, как все это может быть в жизни, но это ее не интересовало. Лишь бы сейчас увидеть его, все сказать... Лишь бы он ее выслушал!
Пальцы ее дрожали, когда она застегивала кофточку, подмазывала губы.
А что, если он не захочет слушать? Если с презрением отвернется после первых же слов. Или даст ей пощечину. Боже мой, хоть бы он сделал это! Ее столько били в жизни, и всегда незаслуженно. Как сладостно было бы получить хоть одно справедливое наказание. Нет, он не может так поступить — у них так не делают. А как?
Мари никак не могла наложить слой помады, все смазывала ее и поправляла. Наконец привела себя в порядок, посмотрелась в зеркало.
Он должен ее выслушать! Обязан! Она попросит лишь об одном, чтоб он ничего не говорил. Пусть выслушает и уйдет, уйдет молча. А когда прочтет ее исповедь, когда узнает, что ее опубликовали в газетах, передали по радио, тогда, если захочет, сам позовет ее.
Мари торопливо вышла в полуосвещенный коридор, прошла на пустынную в этот ночной час палубу и добралась до кормовой площадки, где было темно, где не горели фонари. Поплотнее закутав голову в косынку, оперлась о перила и стала ждать...
Когда бой вышел из ее каюты с конвертами и запиской в руках, за поворотом коридора его остановил высокий мужчина. Темные очки и надвинутая на глаза шляпа скрывали его лицо.
— Стой, парень,— мужчина взял боя за руку.— Хочешь заработать двадцать долларов?
Услышав сумму, бой остановился, вытаращив глаза.
— Давай-ка все, что у тебя есть, и шагом марш! Я сам отнесу эту пачку куда надо!
— Но госпожа просила...
— Не беспокойся — я муж. Хочу знать, не любовникам ли она тут пишет. Если да, у меня будет повод для развода. Понял? Убивать ее и поднимать скандал не собираюсь. Гони конверты!
Бой колебался.
Тогда мужчина решительным жестом сунул ему пятидесятидолларовую бумажку и вырвал из рук конверты.
— Все! Шагай отсюда. И никому ни слове! Понял? А то она еще посоветуется со своим адвокатом, и у меня опять с разводом не выйдет.
Но бой ничего не слышал, он уставился на деньги, как загипнотизированный. Никогда даже не мечтал он, что станет обладателем такой суммы!
— Благодарю вас, сэр, благодарю...— бормотал мальчик, но высокий мужчина уже скрылся за дверью, ведущей на палубу.
А Мари все ждала...
Она посмотрела на часы: десять минут — на отправку конвертов, пять минут — на передачу записки Озерову. Пока он оденется, быть может, он уже спал, пока приведет себя в порядок, пока дойдет — еще пятнадцать. Итого полчаса, прошло уже сорок минут, его все нет.