— К чему спрашивать о том, что вы и без меня знаете? При этих словах Клер-де-Люнь сделался внезапно серьезен.

— Послушайте, сержант, пора нам объясниться, — сказал он, — в состоянии ли вы меня выслушать?

— Как нельзя лучше, говорите; я готов на все отвечать вам, как честный человек.

— Если это так, слушайте меня внимательно: все три порученные вам письма были очень важного содержания: как ни велика ваша преданность и верность человеку, которому вы служите, ему пришлось раскаяться в своем доверии к вам, как только вы уехали из Кастра.

— Каким это образом?

— Не прерывайте меня, пожалуйста, дело серьезнее, чем вы думаете. У вас два больших порока, сержант: первый — пьянство, а второй…

— Так какой же второй?

— Это, — продолжал беспощадный Клер-де-Люнь, — привычка болтать, как сорока, на все стороны о том, что следует хранить про себя.

Сержант нахмурил брови.

— Что это, урок? — произнес он, грозно выпрямляясь.

— Принимайте, как хотите, — равнодушно отвечал Клер-де-Люнь, — меня это нисколько не беспокоит. Число глупостей, совершенных вами со времени отъезда из Кастра, бесконечно. Вы позволяли себя ловить во все расставленные вам западни, словом, при всем желании оказать услугу вашему господину вы предали его, как Иуда Спасителя.

— Знаете ли, товарищи, — вскричал сержант, — я не привык, чтобы со мной разговаривали подобным образом! Через пять минут мы перережем друг другу горло, а теперь я желаю слышать от вас хоть одно доказательство того, что вы сказали.

Клер-де-Люнь, пожал плечами.

— Ваше желание очень легко исполнить. Слушайте: в двадцати милях отсюда, в деревне, где вы остановились, при входе в гостиницу «Серебряный Лев» вы встретили троих путешественников; это были два щегольски одетых молодых человека и красавица брюнетка, которую они называли Дианой.

— Верно, но что же дальше?

— Эти люди завязали с вами разговор и пригласили вас вместе отобедать: за обедом пили так много, что по окончании его вы очутились под столом. Путешественники уехали, оставив вас храпеть вволю.

— Ну, так что же тут плохого?

— Плохого? Вот что: дав вам снотворного на целых двенадцать часов, они украли порученные вам бумаги.

— О, этого не может быть! — вскрикнул сержант, быстро поднося руку к куртке.

— Я говорю не о трех письмах, хотя и они тоже исчезли, но о секретной шифрованной бумаге, которую герцог Делафорс посылал графу дю Люку и которая была зашита в вашей одежде. Хотите, я скажу вам теперь, кто были эти трое путешественников?

— Говорите, — пролепетал сержант дрожащим голосом.

— Первый из них граф — Жак де Сент-Ирем, второй — граф де Ланжак; что касается дамы, это Диана де Сент-Ирем, сестра первого из них и любовница второго.

— Я погиб! — вскричал сержант, грустно опустив голову. Недобрая улыбка пробежала по губам Клер-де-Люня.

— Да, вы погибли, — подтвердил он.

Несчастный сержант продолжал рыться в карманах куртки с лихорадочной поспешностью и вынул оттуда три письма, которые бросил на стол.

— О, это правда! — воскликнул он с отчаянием.

Это были три чистых листка бумаги: их ему подложили вместо украденных писем.

— Ну что? — произнес Клер-де-Люнь ледяным тоном. Сержант поднял голову; его лицо было бледно, но спокойно. Он встал, оттолкнул стул и, опустившись на колени перед пастором, обратился к нему:

— Благословите меня, отец мой, я умираю.

— Будьте благословенны, мой сын, да простит вас Бог, — грустно отвечал отец Грендорж.

— Аминь! — заключил Клер-де-Люнь.

Сказав это, он придавил каблуком своего сапога едва заметный на паркете гвоздик; в ту же минуту под ногами сержанта, тщательно старавшегося приподняться, опустился пол, и несчастный провалился туда, испустив отчаянный крик.

— Правосудие свершилось! — изрек Клер-де-Люнь.

— Но что же сталось с бумагами? — спросил пастор, не выказавший при этой сцене ни малейшего удивления.

— Бумаги были отняты у графа де Ланжака и возвращены мне в ту же ночь.

— Но, — осмелился возразить пастор, — зачем же в таком случае вы поступили так беспощадно с этим несчастным? Ведь принесенная им беда исправлена?

— Я имел на это приказание, — сухо ответил Клер-де-Люнь.

Пастор поклонился, ничего не говоря.

— Вы сами, ваше преподобие, очень опоздали на свидание, — добавил глава Тунеядцев Нового моста, — это весьма легко могло возбудить подозрение у сержанта Ла Прери.

— У меня недоставало мужества, — признал пастор, грустно покачав головой, — я не способен присутствовать при исполнении подобных приказаний.

Клер-де-Люнь пожал плечами.

— Идемте, — сказал он, — нам здесь больше нечего делать; нас, как вы знаете, ждут в другом месте.

Пастор заглушил вздох.

— Несчастный человек! — пробормотал он.

— Ба! — удивился Клер-де-Люнь. — Он умер и больше ни в чем не нуждается.

— Но к чему было доводить жестокость до такой степени?

— Вы в этом ничего не смыслите; я имел хорошее намерение, — иронично пояснил Клер-де-Люнь. — Когда человек умирает, он не знает, куда отправляется; путешествие может быть продолжительно.

— Ну так что ж? — спросил с удивлением пастор.

— Ну, так лучше же отправиться, хорошенько сперва пообедав, — небрежно отвечал тот, — никто не знает, что будет за гробом.

— О, какие люди! Какие люди! — грустно прошептал пастор, спускаясь по лестнице за своим мрачным спутником.

Глава II,

ГДЕ НАЧАЛЬНИК ДОЗОРА

НЕ НАШЕЛ ТОГО, ЧТО ИСКАЛ

Выйдя из дома банщика, Клер-де-Люнь и преподобный отец Грендорж повернули направо и пошли по набережной. Оба погруженные в свои мысли, они шли друг возле друга, не говоря ни слова. Пастор, бывший еще под впечатлением ужасной сцены, только что разыгравшейся перед его глазами, при которой он должен был присутствовать помимо своего желания, время от времени украдкой робко поглядывал на своего грозного спутника, моля Бога как можно скорей от него отделаться.

Страх преподобного отца был вполне основателен, так как положение, в котором он теперь находился, заставляло его сильно беспокоиться.

Но, как это часто случается в жизни, он должен был скрывать свои чувства и вполне положиться на волю провидения.

Оба человека, которых так странно свел случай, повернули в узенький переулок, ведущий в сады Тюильри; пройдя через калитку, они углубились в пустынные аллеи сада и скоро очутились перед воротами того самого трактира, в который несколько месяцев тому назад неожиданно явилась дама в красной маске. Трактирщик стоял на пороге, оглядываясь направо и налево, как будто кого-то ожидая.

Какая-то странная улыбка пробежала по его губам, когда он увидел Клер-де-Люня; не говоря ни слова, он посторонился, пропустив его, и кивком головы ответил на многозначительный взгляд, брошенный ему мимоходом начальником Тунеядцев Нового моста.

Клер-де-Люнь и пастор быстрыми шагами прошли общую залу и остановились перед дверью кабинета, где в один уже описанный нами вечер сидели, запершись, граф де Сент-Ирем и его сестра.

Клер-де-Люнь два раза постучал в дверь рукояткой своего кинжала.

— Войдите! — произнес кто-то из-за двери.

В этой комнате был только один человек — наш старый знакомый Бонкорбо.

— Они там? — поинтересовался Клер-де-Люнь.

— Да, — лаконично подтвердил Тунеядец.

Указав рукой на отдельный угол комнаты, он снова уселся за стол, у которого, вероятно, и сидел все время до их прихода; на этом столе возле рапиры и пары длинных пистолетов стояли бутылка вина и стакан.

— Пойдемте! — пригласил Клер-де-Люнь пастора. Отойдя в глубину комнаты, начальник Тунеядцев Нового моста слегка постучал в стену концом кинжала.

В ту же минуту раздался легкий треск; часть стены ушла в какое-то невидимое отверстие, обнаружив дверь, которую Клер-де-Люню стоило только толкнуть, чтобы очутиться в комнате, где собрались пятнадцать человек, вооруженных с ног до головы и закутанных в толстые плащи.