Тут были де Лектур, граф дю Люк, Клер-де-Люнь и сержант Ла Прери.

Граф напрасно старался сдержать волнение. Сердце подсказывало ему, кто была женщина, жертвовавшая собою для его спасения и так храбро дравшаяся!

В ту минуту, как мадам де Роган уходила с балкона, молодая женщина стала приходить в чувство.

Герцогиня холодно подошла к Оливье, почтительно и низко поклонившемуся ей.

— Граф дю Люк де Мовер, — высокомерно произнесла она, — вы можете засвидетельствовать герцогу де Рогану, моему супругу, что я точно выполнила все его приказания. Этот замок был надежным кровом для вас, но дальнейшее ваше пребывание здесь может вас погубить. Через два часа у всех выходов будут стоять караулы. Лошади оседланы, на станциях вы найдете свежих; поезжайте, не теряя ни минуты.

— Я уеду, если так нужно, герцогиня, но прошу вас дать мне несколько секунд выразить свою благодарность той особе, которая так великодушно спасла меня.

— Разве вы не узнали ее? — спросила она.

— О! Разумеется, узнал, герцогиня! — вскричал он с чувством. — Сердце подсказало мне, что это Жанна.

Молодая женщина встрепенулась, как под влиянием электрического тока, и быстрым движением сняла маску с бледного, заплаканного личика.

— А! На этот раз вы не ошиблись? — сказала она с иронией.

— О, Жанна! Жанна! — воскликнул он. — Вы плачете! Вы наконец прощаете меня?

Молодая женщина ничего не ответила; она закрыла лицо руками и зарыдала.

— Жанна! Ради самого Бога! Эти слезы… не я ли причина их… наша любовь…

Она подняла голову и, презрительно взглянув на него, с горечью произнесла:

— Я плачу о моей прошлой любви и настоящем бесчестье! Прощайте, милостивый государь… Я вас больше не знаю…

Она повернулась и медленно вышла из комнаты.

— О, какой же я несчастный! — пробормотал в отчаянии граф дю Люк.

Пять минут спустя граф, увлеченный друзьями, покинул замок Сюлли, который по приказанию герцога де Люиня был тотчас же осажден королевскими войсками.

Но гугенотов в нем уже не было.

Часть третья

ДИАНА ДЕ СЕНТ-ИРЕМ

Глава I

КАК НЕПРИЯТНО БЫВАЛО

ИНОГДА ЗАВТРАКАТЬ У БАНЩИКА ДУБЛЬ-ЭПЕ

Пятнадцатого мая 1621 года, пять месяцев спустя после событий, описанных нами во второй части этого романа, когда часы на Самаритянке с обычным шумом пробили половину пятого утра, какой-то человек, плотно закутанный в толстый плащ и в надвинутой на глаза шляпе, пробирался с улицы Дофина на площадь перед коллежем Сен-Дени. Остановившись на минуту на углу улицы и внимательно осмотревшись вокруг, он опять пошел дальше скорыми шагами по направлению к Новому мосту, где в то время не было ни души.

— Черт бы побрал человека, который не умеет быть аккуратным! — пробормотал он сквозь зубы. — Долго ли еще он заставит меня здесь дожидаться?

Говоря так, незнакомец остановился у Бронзового Коня, постоял несколько минут неподвижно и затем опять стал оглядываться.

Это был тот неоцененный час, проходящий с быстротой молнии, во время которого все спит в Париже, действительно или только притворно.

Глубокая тишина царила над этим спящим Вавилоном, прерываемая время от времени какими-то странными, глухими, неизвестно откуда доносящимися звуками.

С того места, где стоял незнакомец, открывалась прелестная панорама.

Сумерки постепенно исчезали при появлении белеющей зари, чтобы уступить место наступающему утру. Величественное, блестящее солнце, окруженное волнами пурпурового и золотистого света, медленно выплывало из-за зеленеющих холмов Медона и Сюрена, бросая во все стороны свои золотые лучи. Небо было голубое и безоблачное. Легкий туман спустился над рекой и как бы набросил серое покрывало на стоявшие на берегу статуи.

Незнакомец, не будучи, по-видимому, в душе поэтом, вместо того чтобы наслаждаться природой и поддаться очарованию этой величественной картины, топал от нетерпения ногой, продолжая ворчать сквозь зубы, и беспрестанно теребил резную рукоятку своей длинной рапиры, которая щегольски приподнимала край его плаща.

Бронзовый колокол на колодце пробил три раза.

— Провались он к черту! — вскричал незнакомец. — Уже без четверти пять; еще, пожалуй, этот достопочтенный человек был так глуп и неловок, что попался молодцам Дефонкти. Это становится уже невыносимым. Я подожду до пяти часов, но если он и к этому времени не придет, так мы увидим…

С отчаяния он принялся рассматривать окружавшие его предметы.

В эту минуту Новый мост был пуст не больше, чем некоторое время тому назад.

По направлению к нему со стороны Рыночного моста и улицы Дофина стекалось множество народа всякого звания и состояния: были тут и всадники, и пешеходы, и купцы, и мелкие чиновники, и солдаты, отправлявшиеся на ученье; можно было даже встретить несколько тщательно закрытых носилок, в которых, вероятно, сидели какие-нибудь красавицы, возвращавшиеся домой.

Словом, Новый мост принял обычный оживленный вид.

При первом ударе пяти часов человек пожилых лет, одетый в черное и весьма почтенной наружности остановился перед незнакомцем, который только что собирался снова произнести какое-то ужасное проклятие. Отерев платком вспотевший лоб, вновь пришедший сказал ему приятным, ласковым голосом:

— Я думаю, что опоздал немного, не правда ли, господин сержант Ла Прери?

— Немного опоздали! — вскричал сержант, потому что этот незнакомец был не кто иной, как наш старый знакомый. — Ну и ну, мэтр Грендорж! Вот уже около часа, как я переминаюсь здесь с ноги на ногу в ожидании вас.

— Ах, Боже мой! — отвечал священник. — Ведь вы знаете, как далеко отсюда до улицы Серизе?

— Черт побери! Вы, на мой взгляд, имеете еще довольно бодрый вид, ваше преподобие, — возразил сержант, еще более рассердившись. — Что вы толкуете мне об улице Серизе — мне, который протрясся верхом больше двухсот лье?

— Полноте, сержант, не сердитесь; я вполне признаю себя виноватым перед вами, потому прошу вас принять мои извинения и кончить этот разговор.

— В самом деле! Легко сказать: прошу вас принять мои извинения и кончить этот разговор — человеку, который в продолжение пяти дней ни разу не сомкнул глаз и несся во весь опор через холмы и рытвины, словно кабан, преследуемый охотниками. Parbleu! Славные же песенки вы поете мне, ваше преподобие!

— Ну, так говорите об этом, если хотите, — произнес священник еще более ласковым голосом.

— Черт побери! Вы скоро заставите меня сойти с ума.

— Подождите, мой друг, успокойтесь немного, а главное, советую вам для вашей же пользы отучиться от скверной привычки клясться на каждом шагу; эти клятвы не прибавляют ни на волос ума тому, что вы говорите, и только отнимают половину удовольствия, которое испытываешь в беседе с вами.

— Вот как! Вы, кажется, собираетесь прочесть мне нотацию?

— Боже меня сохрани! — воскликнул, улыбаясь, священник. — Но сознайтесь, что я имею на это некоторое право.

— О-о, — пробормотал недовольным голосом сержант, — теперь, кажется, не об этом идет речь.

— Совершенно справедливо, что я и стараюсь доказать вам уже четверть часа.

— Хорошо, согласен; поговорим же теперь о нашем деле, мы и без того потеряли много времени.

— Говорить здесь! Возможно ли это, сержант?

— Куда же вы хотите идти? Ведь я совсем не знаю Парижа.

— Я знаю его не больше вашего.

— Вот уже скоро две недели, как вы уведомлены о моем приезде и еще до сих пор не нашли удобного места для нашего свидания.

— Милейший мой, вы, кажется, забываете, что я духовное лицо и что мне почти приходится скрываться.

— Это правда; черт бы побрал всю эту историю! Но что же в таком случае нам остается делать?

— Вот что: вы давно не были в Париже?

— Вы понимаете, я боялся сюда показаться. Там, где сильные ходят, высоко подняв голову, слабым приходится низко опускать ее. Признаюсь вам, я очень странным образом попал в эту историю. Оскорбление величества! Знаете ли, мой друг, ведь я рисковал быть повешенным! Теперь будем искать возможности поговорить наедине. Нашел! — вскричал он вдруг, ударив себя по лбу. — Следуйте за мной.