— Беременна?

Хэмиш уставился на Хонор. Они находились в кабинете Хэмиша в Адмиралтействе, единственном месте, в безопасности которого Хонор была уверена и которое не было ни её лэндингским особняком, ни Белой Гаванью. Хэмиш казался немного озадаченным, когда Хонор появилась на экране его монитора и потребовала несколько минут для неизвестного «официального дела», однако выкроил для неё в своём расписании полчаса.

Сейчас Хонор, напряжённо вытянувшись, сидела перед Хэмишем, держа на руках Нимица. Голова Саманты поднялась в тот момент, когда Хонор и Нимиц появились в кабинете. Теперь Саманта перескочила со своего насеста позади стола Хэмиша на спинку его стула и восседала вертикально, придерживаясь рукой за макушку Хэмиша.

— Да, — ответила Хонор, внимательно наблюдая за ним и пробуя его эмоции ещё более пристально. — Я узнала это от доктора Фрейзер только перед завтраком. Срок годности моего имплантанта был неправильно введён в мои записи в Бейсингфорде, когда они восстанавливали моё медицинское досье. Доктор Фрейзер три раза перепроверяла результаты. — Она покачала головой. — Нет никаких сомнений, Хэмиш.

Хэмиш сидел абсолютно неподвижно, излучая потрясение. Затем, подобно замедленной съёмке распускающегося цветка, стали расцветать другие эмоции. Удивление. Недоверие, быстро исчезающее в таком невероятном смешении чувств, таком интенсивном, таком сильном, что Хонор не могла даже начать распутывать их. Его холодные голубые глаза полыхали, Хэмиш вскочил со стула и подбежал к ней. Хонор начала было подниматься, но прежде чем она смогла это сделать, Хэмиш упал на колено перед её стулом и стиснул руками её руки, в то время как дикий водопад эмоций бил из него.

— Я никогда… — Хэмиш остановился и потряс головой. — Я никак не ожидал, никогда не думал…

— Я тоже, — сказала Хонор, высвобождая свою естественную руку и проводя ею по волосам Хэмиша. Она сморгнула полными слёз глазами, когда несомненнейший поток восторга взлетел на вершину водоворота его эмоций. Но она заставила себя сесть.

— Хэмиш, я никак не ожидала этого, — тихо сказала Хонор, — однако теперь, когда это случилось, нам нужно принять некоторые решения.

— Да. — Хэмиш медленно поднялся, опустился в кресло перед нею и кивнул. — Да, нужно, — согласился он. Хотя пылающая лента радости всё ещё оставалась, Хонор ощутила поднимающиеся на поверхность тревогу и внезапное беспокойство.

Саманта соскочила со стула и перебежала по полу. Она запрыгнула в кресло Хонор потереться мордочками с Нимицем, потом вскочила на колени Хэмиша и его руки рефлекторно стали медленно поглаживать её шелковистую шкурку. Только теперь Хонор осознала, что её руки точно так же поглаживают Нимица.

— Твоё командование, — произнес Хэмиш. — Эмили.

— И журналисты, — сказала Хонор и поморщилась. — Моя мама спросила меня, почему я не могу сделать хоть что-то без лишних сложностей. Жалко, что я не знаю, что же ей ответить.

— Это потому, что ты — Саламандра, — сказал Хэмиш. Его губы напряглись. — Хотя, говоря откровенно, мне бы хотелось, чтобы ты не попадала в такое количество костров, по крайней мере в личной жизни.

— К сожалению, в этот раз мы прыгнули в огонь вместе, любимый.

— Да, вместе. — Хэмиш улыбнулся чуть причудливее. — Очень соблазнительно пойти по легкому пути и сказать тебе, что, поскольку беременна именно ты, мы поступим так, как по твоему мнению будет лучше. Однако ты забеременела не сама по себе и это заставляет меня считать, что отец не должен начинать исполнение своего отцовского долга с уклонения от него. К тому же, у тебя должно было быть по крайней мере немного больше времени, чтобы поразмыслить о случившемся. Итак, принимая всё это во внимание, решила ли ты, что мы должны сделать?

— Ну, я подумала, что для начала лучше всего было бы спросить тебя, действительно ли ты хочешь стать отцом, — в свою очередь улыбаясь сказала Хонор. — К счастью, ты уже ответил на этот вопрос. Так что следующий наш шаг — решить, как мы сообщим Эмили. — Улыбка Хонор исчезла. — Честно, я вообще не представляю себе, как она будет реагировать на эту новость, и я отчаянно не хочу ранить её, Хэмиш. Но я думаю, что моя мать права. Мы не имеем морального права «защищать» её от чего-то подобного. Кроме того, — её губы напряглись, — вспомни, какую ужасную неразбериху мы устроили в прошлый раз, когда сделали попытку «защитить» Эмили.

— Ты права, — заметил Хэмиш. — И твоя мать тоже. И я тоже не уверен в том, как будет реагировать Эмили. Я знаю, что когда мы поженились, она хотела детей. И я знаю, что после своего несчастья она передумала. Я думаю её мать имела к этому кое-какое отношение.

Лицо Хэмиша чуть помрачнело и Хонор ощутила холодную горькую полосу долго сдерживаемого, твердого гнева.

— Мать Эмили плохо перенесла случившееся. — тихо сказал Хэмиш. — Поначалу она хотела, чтобы мы перевернули небо и землю, чтобы спасти жизнь её дочери. Затем, когда она осознала, как ужасно травмирована Эмили и что это навсегда, она переменилась. Я не могу сильно осуждать её за то, что она плохо реагировала, по меньшей мере поначалу. Я сам не слишком хорошо это перенёс — да что там; у меня совершенно, полностью, зашел ум за разум, — когда я наконец понял, что исцелить Эмили невозможно.

Однако мать Эмили так и не успокоилась. Для неё это была проблема полноценной жизни и она однажды мне заявила — благодарение Господу, Эмили этого не слышала — что было бы намного гуманнее, если бы я позволил ей просто умереть, чем «из голого эгоизма обречь её на ужасную жизнь беспомощного инвалида».

Хонор стиснула зубы. Может быть мать Эмили никогда и не говорила этих слов там, где дочь могла бы слышать её, но Хонор заметила, как наблюдательна Эмили и как остро и безошибочно она читает чувства окружающих её людей. Было совершенно невозможно, чтобы Эмили не была в курсе чувств своей матери.

— Я не думаю, что Эмили когда-либо считала себя беспомощной жертвой, — продолжал Хэмиш, говоря медленно и тщательно подбирая нужные слова. — Я не пытаюсь сказать, что она была образцом беззаветного мужества, никогда не испытывавшим жалости к себе и не задававшимся вопросом: «Почему именно я?». Я знаю, бывают времена, когда она сражается с приступами невообразимой депрессии. Однако она никогда не считала себя беспомощной, никогда не считала себя просто и пассивно чудом оставшейся в живых. Она всегда твёрдо стояла на ногах, всегда решительно шла вперёд, что бы ни случилось.