Канцлер – хороший человек, подумал он, но ему не позавидуешь. Всего два года назад он унаследовал поместье Прествик от бездетного племянника. Это неожиданное событие прибавило к должности канцлера еще и членство в Конклаве, и в новой политической ситуации на Грейсоне он испытывал давление с двух сторон. Он чувствовал себя неловко, общаясь с другими землевладельцами на равных, и иногда забывал, что остается премьер-министром при главе государства, и его дело – сообщать Ключам указы, а не подчиняться общественному мнению. К тому же порой его чрезмерно заботили детали протокола, но он был надежным человеком с твердыми принципами. Многие скорее ушли бы в отставку, чем согласились служить человеку, который лишил их контроля над правительством в ходе так называемой «революции Мэйхью», особенно если учесть, как осложняло жизнь совмещение обязанностей землевладельца и канцлера. Прествик остался на своем посту, и его помощь за последние четыре года была просто бесценна.
– Скажите, Генри, что вы думаете о его аргументах? – спросил Бенджамин более естественным тоном.
Прествик пожал плечами.
– По-моему, юридическое обоснование слабое, ваша светлость.
– Насколько слабое? – настаивал Мэйхью.
– Очень слабое, – ответил Прествик с легкой улыбкой. – Ваша светлость, если я и мои предшественники собирались установить постоянный контроль министров над правительством, то мы, как указал Верховный суд, допустили серьезную ошибку, не внеся изменения в конституцию.
Его улыбка стала шире, и Бенджамин напряженно улыбнулся в ответ, но потом Прествик наклонился к нему с более серьезным видом.
– Ваша светлость, проблема заключается в том, что больше ста лет прецедент гласил: Протектор – символический гарант стабильности, но управлять страной – дело его Совета. Конституция при этом продолжала утверждать, что он глава правительства, а не только символ государства. – Он снова пожал плечами. – Когда вы вернули себе власть, то нарушили прецедент, но письменная конституция, защищать которую клянется каждый землевладелец и каждый офицер на Грейсоне, давала вам на это все права. Мы просто никак не ожидали от вас такого.
– И, как по-вашему, это было хорошо?
Раньше Бенджамин такого вопроса не задавал, по крайней мере в лоб.
Прествик помедлил. Потом…
– Да, ваша светлость,–тихо сказал он.
– Почему? – так же тихо спросил Бенджамин.
– Потому что вы были правы – нам и правда нужна более сильная исполнительная власть. – Канцлер отвернулся, уставился в окно кабинета и продолжил. – Я поддерживал вас по вопросу договора с Мантикорой еще до того, как вы, э-э, вернулись к власти, потому что я соглашался: да, нам нужны приносимые этим договором промышленные и экономические преимущества, не говоря уж о военных. Но я тогда действительно не понимал, до какой степени Ключи управляют Советом. Мне следовало бы обратить на это внимание, поскольку я часть этой системы, но я слишком увлекся деталями и не видел общей картины. И поэтому я упустил из виду, что нам грозит возрождение Эры Пяти Ключей.
Бенджамин вздохнул с облегчением, и канцлер слабо улыбнулся ему в ответ. Правда заключалась, как они оба понимали, в том, что за последние полтора столетия грейсонские землевладельцы понемногу возвращались к опасной автократической самостоятельности. Открытого мятежа не было – для этого процесс шел слишком медленно, – однако феодальные лорды постепенно, но неуклонно восстанавливали свою независимость от центральной власти.
Для тех, кто разбирался в истории Грейсона, ситуация складывалась предельно ясная: борьба между Мечом и Ключами была долгой и болезненной, и Ключи имели несколько преимуществ. С первых дней существования колонии именно землевладельцы руководили своими подданными в упорной борьбе за существование. Кому-то надо было принимать трудные решения, определять, кто должен умереть, чтобы остальные выжили, и таким человеком был землевладелец. Даже сегодня на территории поместья слово землевладельца было законом, если оно не противоречило конституции. И существовал в прошлом период, известный грейсонским историкам как Эра Пяти Ключей, когда и конституции-то не было. Тогда крупные землевладельцы во главе с лордами пяти первых поместий – Мэйхью, Бёрдетт, Макензи, Янаков и Бэнкрофт – правили как независимые монархи – монархи во всем, кроме имени. Власть их ограничивала только Церковь, а Протектор был всего лишь первым среди равных и не имел собственной армии. Если он одновременно был и землевладельцем Мэйхью, и Протектором (а такого другие Ключи старались не допускать), то мог использовать гвардию Мэйхью, но этим и ограничивались силы даже самого могущественного Протектора. Чтобы бросить вызов всем Ключам, этого явно не хватало.
Обычай требовал, чтобы Протектор был из рода Мэйхью, потому что именно Оливер Мэйхью почти единолично спас новую колонию от уничтожения. Но четыре столетия подряд Протектора выбирал Конклав землевладельцев из всех взрослых мужчин рода, а Ключи выбирали слабость, а не силу. Им нужен был Протектор, который не смог бы бросить вызов их власти, а если они случайно выбирали такого, который оказывался слишком сильным, ситуацию удавалось легко исправить. Бенджамин II, Оливер IV и Бернард III погибли от рук убийц, а Сайруса Слабого землевладельцы взяли в плен. Все Протекторы знали, что они правят лишь в рамках, дозволенных Ключами. Чтобы изменить ситуацию, потребовалось четыреста лет и кровавая гражданская война.
Ключи были практически полностью уничтожены в первый же час гражданской войны. Пятьдесят три из пятидесяти шести тогдашних землевладельцев, все с наследниками, собрались на специальное заседание Конклава, созванное Протектором Джоном II по запросу Иеремии Бэнкрофта. Кое-кто удивился, когда землевладелец Бэнкрофт сообщил, что он и еще двое его коллег задерживаются, но никто не разгадал истинную причину их отсутствия. Все знали о фанатичной религиозности Бэнкрофта, но никто не представлял, что он еще и предатель. Поэтому все землевладельцы погибли, когда гвардейцы Истинных взяли Зал штурмом. Из всех грейсонских землевладельцев остались живы только Бэнкрофт, Освальд и Саймондс, лидеры Истинных, и некому было повести против них гвардейцев и подданных их убитых сотоварищей.
Некому – кроме Бенджамина, сына Протектора.
Гвардейцев Мэйхью застали врасплох, так же как и остальных, но каким-то образом – до сих пор никто не знал, как именно, – горстка их сумела пробить сыну Джона путь из западни. Гвардейцы полегли все до единого во главе с самим Протектором, прикрывая бегство Бенджамина IV от убийц, погубивших землевладельцев и их наследников.
Но ушел только он один, а поместье Мэйхью Истинные заняли одним из первых. Ему было всего семнадцать, мальчишке, у которого не осталось ни одного собственного гвардейца. Истинные сочли, что он им не помеха, – но этот семнадцатилетний мальчик вошел в историю Грейсона как Бенджамин Великий. Он сбежал в поместье Макензи и умудрился собрать вокруг себя разрозненные остатки гвардий убитых землевладельцев. К тому моменту, когда он сумел это сделать, Истинные уже контролировали две трети планеты, но из лишившихся вождей солдат Бенджамин создал армию, свою личную армию, и она готова была идти за ним хоть на тот свет. Четырнадцать лет жестоких боев он отвоевывал планету метр за метром, пока не добился полного поражения Истинных и их изгнания на Масаду.
Это было невероятным достижением, и письменная конституция, сложившаяся после ужасов войны, отдавала дань человеку, добившемуся такой победы. Конфискованные поместья Бэнкрофт, Освальд и Саймондс были слиты в единое владение, отданное лично Протектору (а не землевладельцу Мэйхью), сам титул стал наследственным, численность гвардии Ключей ограничили и создали постоянную планетарную армию под командованием Протектора.
Над могилой своего отца Бенджамин IV поклялся не вступать официально в должность Протектора, пока не нанесет поражение Истинным, и это обещание – как и все другие данные им обещания – сдержал. Но когда он наконец был объявлен Протектором, это произошло не «по провозглашению Конклава» а «милостью Божией». На церемонии введения в должность он передал ключ Мэйхью своему старшему сыну и выбрал для себя новый символ. Ключ всегда символизировал авторитет землевладельца, и то обстоятельство, что Протектор также им пользовался, подчеркивало его равенство с остальными. Но юридически равных Протектору лиц уже не существовало, и все ясно поняли, что хотел сказать Бенджамин, сменив свой ключ на обнаженный Державный Меч.