Дул пронизывающий ветер, и лежать скорчившись на мокрой земле было не особенно приятно. Но раньше чем Стокдэйл надумал переменить положение, сзади вдруг послышались голоса. Священник не разбирался в том, что происходит, но, боясь, что Лиззи грозит опасность, хотел было уже бежать к ней и предупредить, что ее могут увидеть, однако она успела отползти в сторону и спряталась за небольшим кустом, который ухитрился как-то укорениться на этом открытом для всех ветров пригорке; фигура Лиззи как бы слилась в одно с темным силуэтом чахлого, низкорослого куста. Очевидно, Лиззи, как и Стокдэйл, услышала приближение людей. Но те прошли мимо, разговаривая громко, ничуть не остерегаясь, — голоса их перекрывали непрерывный гул плещущих волн. По всему было видно, что пришедшие не затевают ничего противозаконного и страшиться им нечего, как оно в действительности и оказалось. До Стокдэйла долетели обрывки разговора, заставившие его забыть про холод и сырость.

— А какое судно?

— Люгер, тонн в пятьдесят.

— Должно быть, из Шербура?

— Да, надо полагать.

— Но ведь хозяин-то ему не один Оулет?

— Нет. Он только пайщик в деле. Тут, кажется, еще двое участвуют: один — здешний фермер, а другой — тоже что-то в этом роде, но имен их я не знаю.

Голоса затихли в отдалении, и по мере того как люди отходили дальше к утесам, головы и плечи их казались все меньше и затем вовсе скрылись из виду.

— Этот безбожник Оулет уговорил мою милую Лиззи войти с ним в долю! простонал священник. В эти минуты, когда и сама Лиззи и ее доброе имя подвергались опасности, любовь прямодушного молодого человека ожила с новой силой. — Так вот почему она здесь! Боже — это ее погубит!

Терзаемый тревогой, он вдруг увидел, что в том месте, где пряталась Лиззи, взметнулся огненный язык, становясь все ярче. Несколько секунд спустя, прежде чем огонек успел разрастись в настоящее пламя, Стокдэйл услышал, как Лиззи пронеслась мимо него, словно камень, пущенный из пращи, и побежала по направлению к дому. Пламя разгоралось все сильнее, и ввысь и вширь, и стало видно, что именно горит. Лиззи подожгла ветку дрока и сунула ее в куст, под которым скрывалась; ветер раздул огонь, который теперь яростно трещал и грозил уничтожить не только ветку, но и самый куст. Священник оставался на месте какую-нибудь минуту, только пока все это разглядел, а затем поспешил вслед за Лиззи. Он намеревался догнать ее и сказать, что он ей друг, что на него она может положиться; но как он ни старался, ему никак не удавалось нагнать молодую женщину. Он мчался опрометью по открытой местности, окружавшей Холворт, чуть не вывихивая себе ноги в расселинах и на спусках, пока наконец, добежав до прохода в изгороди, отделявшей холмистую пустошь от проезжей дороги, вынужден был остановиться, чтобы перевести дух. Ни впереди, ни позади не слышалось ни звука, из чего Стокдэйл заключил, что Лиззи, услышав, что за ней кто-то бежит, и подумав, что ее преследует акцизная стража, спряталась где-нибудь, и он пробежал мимо.

Он зашагал, теперь уже медленнее, по дороге в Незер-Мойнтон. Дойдя до дома, он убедился в правильности своих предположений, ибо калитка оказалась на щеколде, а дверь отперта, то есть, все точно так, как он оставил, уходя. Прикрыв за собой дверь, Стокдэйл стоял и ждал подле лестницы. Минут через десять послышались знакомые легкие шаги, у калитки они замерли, и Стокдэйл слышал, как тихо открылась и так же тихо закрылась калитка, как скрипнул засов на двери, и Лиззи вошла.

Стокдэйл сделал шаг вперед и сразу заговорил:

— Не пугайтесь, Лиззи. Я ждал вас. Она вздрогнула, хотя и узнала его голос.

— Это вы, мистер Стокдэйл?

— Да, — сказал он. Теперь, когда Лиззи была дома, вне опасности и не выказывала страха, он уже не беспокоился, а сердился. — Нечего сказать, хорошими делами вы занимаетесь по ночам! Я все видел. Вырядились в мужской костюм — мне стыдно за вас!

В ответ на эти неожиданные упреки Лиззи смогла лишь с трудом пролепетать:

— На мне не вся одежда мужская… — Она прижалась к стене и говорила чуть слышно, запинаясь. — На мне только его пальто, и шляпа, и брюки. И ничего в том нет зазорного, это вещи моего мужа; я надеваю их потому, что накидка развевается, нужно ее придерживать, и тогда руки заняты. Но на мне и платье есть, только оно засунуто в брюки. Идите, пожалуйста, наверх, мистер Стокдэйл, дайте мне пройти. Неудобно, что мы с вами разговариваем так поздно, среди ночи.

— Но я должен с вами поговорить! Вы, что же, считаете, что между нами и теперь все может быть по-прежнему?

Лиззи молчала.

— Вы контрабандистка, — сказал он печально.

— У меня только пай в деле.

— Не вижу разницы. И вы могли все это время заниматься контрабандой и скрывать это от меня?

— Я не всегда занимаюсь контрабандой. Только зимой в новолунье.

— Вероятно, потому, что лишь в такое время это и возможно. Лиззи, я потрясен.

— Я о том очень сожалею, — кротко сказала Лиззи.

— Что ж, пока еще большой беды не произошло, — сказал он уже более ласково. — Вы ведь оставите ради меня это опасное и заслуживающее порицания занятие?

— Мне надо во что бы то ни стало выгрузить эту последнюю партию бочонков, — сказала она упавшим голосом. — Я не хотела бы расставаться с вами, вы это знаете, но нельзя же из-за этого проваливать все дело. Я и сама не знаю, как мне теперь быть. Я ведь потому и держала все в тайне от вас, боялась, что вы рассердитесь, если узнаете.

— Еще бы нет! А если бы я женился на вас, так и оставшись в неведении, вы, наверное, продолжали бы этим заниматься?

— Не знаю. Так далеко вперед я не заглядывала. Нынче ночью мне надо было сходить на берег, только чтобы предостеречь тех, кто на люгере: до нас дошло, что акцизники проведали, где намечено выгружать бочонки.

— Приятно, нечего сказать, быть замешанным в этакую историю, — сказал юный пастырь уже в полном расстройстве. — Что же вы теперь думаете делать?

Понизив голос, Лиззи пересказала ему подробности дальнейшего плана действия. В следующую ночь попробуют пристать к берегу в ином месте: контрабандисты обычно заранее договаривались о трех возможных местах выгрузки, и если на судне увидели сигнал в первом из них, то есть в Рингсворте, как это произошло нынешней ночью, значит, на следующую ночь они попробуют пристать в Лалстэдской бухте; если и там будет опасно, на третью ночь попытают счастья в третьем месте, подальше к западу, за мысом.

— А если береговая охрана помешает и там? — спросил Стокдэйл. Интерес к захватывающим подробностям этой авантюры вытеснил в нем на миг огорчение по поводу той роли, которую играла в ней Лиззи.

— Тогда придется повременить, в нынешнее новолунье уже ничего не сделаешь. А может быть, они навяжут бочонки на канат, опустят в воду где-нибудь недалеко от берега и приметят место; когда выпадет случай, съездят и выловят их кошкой.

— Как это «кошкой»? Что это значит?

— А это значит — выедут в лодке и опустят кошку, то есть якорь, и будут возить им по дну, пока не подцепят канат.

Священник стоял, задумавшись; вокруг была тишина, если не считать тикания часов наверху и учащенного дыхания Лиззи, запыхавшейся отчасти от быстрой ходьбы, отчасти от волнения. В коридоре было не настолько темно, чтобы он не мог различить прижавшуюся к белой стене фигуру Лиззи в длинном пальто, брюках и широкополой шляпе, закрывавшей ее лицо.

— Все это очень дурно, Лиззи, — произнес он. — Разве вы забыли евангельское речение: «Воздай кесарево кесарю»? Ведь вам его, наверно, не раз читали еще в детстве?

— Он давно умер, — сказала она недовольно.

— Но смысл этих слов жив!

— И отец мой этим занимался, и дед, и почти все в Незер-Мойнтоне только тем и существуют; и жизнь без этого была бы такой скучной, что я бы тогда и жить не захотела.

— А я, конечно, ничто, и ради меня жить не стоит, — сказал он с горечью. — Вы не согласны бросить эти безумные затеи и жить только для меня?

— Так я об этом еще не думала!