— Если хотите знать, какой я паршивый отец, почему бы не спросить Ноя? — продолжил я, закипая от негодования и зарываясь глубже в самоуничижение. — Он скажет вам, какой я ничтожный, паршивый, ни к чему не пригодный кусок дерьма, отец-голодранец, который постоянно торчит дома и смотрит за ним, когда должен быть там, брюхатить девочек-подростков и вытрахивать из пенсионеров их сбережения, чтобы у меня было уютное гнёздышко, когда я выйду на пенсию. И, может быть, он расскажет вам обо всех деньгах, которые мы смыли в толчок на слуховые аппараты, речевую терапию и уроки для детей с особыми нуждами, и какой я ничтожный гнилой ублюдок, что не вожу его постоянно в «Макдональдс», чтобы он мог разжиреть, может быть, даже заполучить детский диабет. Спросите у него! Готов поспорить, он не может дождаться, когда вы бросите его в приют, чтобы ему не приходилось жить с гомосексуальным извращенцем, который любит его больше самой жизни и отрубил бы себе свои чёртовы руки, если бы подумал, что так его жизнь станет лучше.

— Вилли, пожалуйста, — в тихом ужасе произнёс Джексон.

— Я больше не могу этого выносить, — сказал я, и это была правда. Внезапно, будто повернули какой-то вентиль гнева, я пришёл в ярость, наелся и не собирался больше молчать. — Единственная причина, по которой вы здесь, это то, что я гей — будто это каким-то образом значит, что я не вписываюсь в роль родителя. Это то же самое, что я слышу каждый день с рождения Ноя, но я был для него лучшим родителем, чем его собственная мать.

— Мы ознакомлены с ситуацией, касающейся матери Ноя, — сказала мисс Сьюзан.

— Его мёртвой матери, — отметил я. — Она бы сейчас была здесь, но перекачалась метом после того, как сбежала со своим бойфрендом-метамфетаминщиком. Но она была натуралкой, так что, полагаю, это нормально.

— Нет, это не было нормально, мистер Вилли, — сказала мисс Сьюзан. — Её поведение довело её до тюрьмы и, в конечном счёте, стоило ей жизни. Её ориентация не имела к этому никакого отношения. И ориентация не та причина, по которой мы сегодня здесь.

— Так я и поверил!

— Верьте во что хотите. Вы недавно написали книгу о Ное и о своем опыте отца-гея.

— И?

— Вы достаточно свободно говорили о широком использовании наркотиков, мистер Вилли, и есть некоторые опасения, что в этом доме могут принимать наркотики.

— Это нелепо!

— Разве? — спросила она, поджимая губы и очень откровенно меня разглядывая. — В книге вы признались в том, что принимали метамфетамин вместе с матерью Ноя. Ещё вы намекнули, что ваш партнёр принимал наркотики.

— Я преувеличил!

— О да, — с улыбкой произнесла она. — Вы преувеличили.

Она позволила этому слову повиснуть между нами, будто чтобы сказать, что мы оба знаем лучше.

— Значит, вы здесь для того, чтобы исследовать меня на злоупотребление наркотиками?

— Не вас, мистер Вилли. Мне дали понять, что у вашего партнёра, мистера Джексона, была серьёзная проблема, которая может повлиять на благополучие вашего сына. Мне дали понять, что вы знали об этой проблеме, но отказывались об этом сообщать.

Я посмотрел на Джексона, ветер вдруг покинул мои паруса.

Лицо Джексона самую малость побледнело.

— Нам нечего скрывать, — сказал Джексон, что было не совсем правдой. — У вас нет никаких доказательств, чтобы подтвердить такое заявление.

— Я не верю, что вы в том положении, чтобы знать, какие у нас могут быть доказательства, — сказала мисс Сьюзан. — Но поэтому мы и здесь, наносим визит на дом. Я прочла вашу книгу, мистер Вилли. Уверена, вы понимаете, что некоторые люди находят её глубоко оскорбительной и, возможно, верны в своих опасениях из-за того, что ребёнок воспитывается в этом окружении, особенно, если вовлечены наркотики. Вы очень небрежно говорили о таких вещах, как нагота, восточные религии и половые контакты в общественных местах. Есть вопросы о том, мог ли ваш сын быть вовлечён в такие контакты.

Меня наповал поразили эти слова, я не знал, что сказать. Это было абсурдом в крайней степени.

— Вам платят за такую тупость? — спросил я.

— Я верю, что эти вопросы обоснованы.

— Другими словами, я гей, и это всё, что вам нужно знать. Мать-одиночка может идти и спать с сотней разных девочек, и это совершенно нормально, но, если я занимаюсь сексом в туалете — что я не делал с начала своих двадцатых — что же, это жестокое обращение с ребёнком, хоть я сделал это за много лет до рождения этого ребёнка. Я что-то упускаю?

— Это не состязательный процесс, мистер Вилли.

— Вы не даёте мне шанса!

— Пожалуйста, позвольте мне закончить, мистер Вилли. Я сегодня принесла наборы для орального теста на наркотики и хотела бы, чтобы вы и мистер Ледбеттер согласились сдать анализ на месте. Вот формуляры, которые вам нужно подписать, давая согласие. Предстоит долгий путь, чтобы урегулировать вопрос и показать вашу добросовестность.

— Вы будете проверять нас на наркотики? — требовательно спросил Джексон. — Это вообще законно?

— Ваше сотрудничеством сыграет главную роль в этом расследовании, — ровно ответила она, — особенно из-за того, что наши опасения основаны на утверждениях о возможном приёме наркотиков в этом доме. На утверждениях, которые, могу ответить, не обоснованы. Вы будете не первыми, кого ложно обвинили в приёме наркотиков. Я хорошо знаю, как люди делают ложные заявления в ДСО, зная, что мы обязаны провести расследование. Ваше сотрудничество покажет добросовестность и хорошо повлияет на то, чтобы урегулирование вопроса прошло быстро и легко.

Она сделала паузу и заглянула в свою сумку, вероятно, ища набор для теста на наркотики.

Джексон бросил на меня злой, скептический взгляд.

— У нас есть право отказаться от теста на наркотики, — сказал Джексон.

— Действительно, есть, — ответила она, доставая из сумки два конверта и глядя на нас обоих с вопросом в глазах.

— Это нелепо, — пробормотал Джексон.

— Я буду счастлив пройти ваш тест, — сказал я.

— Вилли! — воскликнул Джексон.

— Мне плевать, — произнёс я, задаваясь вопросом, в чём проблема Джексона. — Я не принимаю наркотики. Я даже не пью пиво. Мне плевать на ваш дурацкий тест.

— Ваше сотрудничество ценится, но нам действительно нужно, чтобы вы оба сдали тесты.

Её взгляд поверх очков переместился на Джексона, будто бросая вызов.

— Пока мы занимаемся этим, — продолжила она, — возможно, мисс Синтия могла бы опросить Ноя? Ей понадобится уединение. Есть спальня, которой мы могли бы воспользоваться? Ещё нам понадобится устроить физическое обследование Ноя, чтобы убедиться, что он в порядке. Было бы очень полезно, если бы вы полностью сотрудничали в этом плане. Он кажется очень здоровым, и я уверена, что подтвердить это не будет никакой проблемой, но вы понимаете, что мы должны проверить.

— Хорошо! — довольно злобно ответил я. — Делайте то, что должны. Я не знаю, что вы думаете найти. Вы знаете, сколько раз в год я вожу Ноя к врачу? Думаете, есть хоть один квадратный дюйм его тела, который врач не обследовал уже сто миллионов раз?

— Я читала медицинские записи Ноя, — ответила она.

— Тогда вы знаете, что с ним никогда не обращались жестоко, и он никогда не появлялся в кабинете врача с необъяснимыми травмами.

— Это не совсем правда, так ведь, мистер Вилли?

Я притормозил, ошеломлённый её спокойным, но безжалостным поведением.

— Что вы хотите этим сказать?

— В документах Ноя есть несколько записей о физических травмах на лице и на лбу. О травмах, которые необъяснимы. Вы утверждаете, что Ной занимается самовредительством…

— Так и есть!

— … но нет никого, кто мог бы подтвердить такие заявления.

— Доктор Кеммер знает всё о его поведении!

— Это не совсем правда, мистер Вилли. Он знает то, что говорите ему вы, но он не может пойти в суд и поклясться, что эти травмы нанесены ребёнком самому себе из-за “ярости метамфетаминового ребёнка”, потому что его там не было. И как мы знаем, эти приступы ярости метамфетаминовых детей, как правило, сокращаются в детском возрасте и начинают превращаться в поведение, более соответствующее возрасту. Сколько сейчас Ною? Почти двенадцать. Верно?