— Это торнадо? — требовательно спросил Джексон, накидывая свой халат.

“…в округах Ли, Монро, Понтоток и Юнион до пяти вечера. Повторяем: объявлено предупреждение о надвигающемся торнадо в следующих северо-восточных округах штата Миссисипи… “

— Как много раз я должен рассказывать тебе разницу между предупреждением и оповещением? — спросил я. — И ты называешь себя южанином.

— Я не называю! Мне разбудить его?

Он опустил взгляд на Ноя.

— Предупреждение о торнадо значит, что “условия хорошие” и всё такое, — сказал я. — Мы получаем много предупреждений, но они не много значат, и лучшее, что ты можешь сделать прямо сейчас — это вернуть свою задницу в кровать и дать мне продемонстрировать тебе немного любви.

— Это безопасно?

— Если использовать презерватив, да, вполне.

— Я имею в виду торнадо!

— Нет, они совсем не безопасные.

Диктор по радио напомнил нам, что: “Когда ревёт торнадо, оставайтесь в помещениях!”

— У нас будет торнадо или нет? — спросил Джексон.

— Условия хорошие. Бла—бла—бла. Холодный погодный фронт встречается с горячим погодным фронтом. Образуется воронка. Вэм, бэм, спасибо, мэм. Простите за эти трейлеры. Мы точно в центре Аллеи торнадо. Что поделаешь?

— Значит, это безопасно?

— Мы можем ускользнуть в ванную. Он глухой, знаешь ли. Он ничего не услышит.

— Мы должны готовиться к визиту ДСО! — огрызнулся он. — Ты когда-нибудь думаешь о чём-то, кроме секса?

— Нет, пока в этом нет необходимости, — признался я, ложась обратно на кровать и вздыхая.

— Почему он снова в нашей кровати?

— Обязательно выкручивать мне яйца по любому поводу?

— У меня такое чувство, будто в этом браке три человека, — парировал Джексон.

— Ты только сейчас это понял?

— Я серьёзно, Вилли!

— Не говори мне, что я не дал тебе понять совершенно ясно, что Ной всегда будет под номером один в списке моих приоритетов. Мы идём в комплекте, Ледбеттер.

— Я не знал, что он будет спать в нашей кровати!

— Он не спит в нашей кровати. Ну, не постоянно. Ладно, в последнее время он вроде как много спал в нашей кровати. Он ведёт себя странно. Прости ему его слабость.

— Нам нужно поговорить об этом визите, — рассеянно произнёс он. — Дом должен быть чистым, и всё должно быть безопасным и благоприятным для ребёнка. Тебе придётся помочь ему убраться в его комнате. Я знаю, ты пытаешься заставить его делать это самостоятельно, но тебе придётся сегодня сделать исключение. Они такое и ищут — грязные комнаты, когда люди не заботятся о вещах, это улики пренебрежения.

Я слушал молча.

— Если они приходят с визитом, это означает, что у них есть причина верить, что Ной может быть под серьёзной угрозой от чего-то или от кого-то. Если нам повезёт, они выяснят обратное и продолжат заниматься своими делами. Я не знаю, что они надеются найти, но они должны прорабатывать свои сообщения. Для этого они существуют.

— Откуда ты так много об этом знаешь?

— Я работаю с детьми, — сказал он, бросив на меня взгляд. — Я сам несколько раз звонил в ДСО. Это моя работа. Если я вижу что-то, что не выглядит правильным — необъяснимые травмы, или странные отметины, или даже если ребёнок выдает странные комментарии…

— Например?

— Например, если какой-то ребёнок спрашивает меня, хочу ли я увидеть его пи-пи.

— Прости?

— Дети не делают такого, пока им этого не покажешь. А потом они думают, что ведут себя нагло, и говорят такие вещи. Хвастаются.

— У тебя были дети, которые так тебе говорили?

— Я видел маленькую девочку пару недель назад. Когда я зашёл в смотровую, чтобы измерить ей давление, она спросила, хочу ли я, чтобы она сняла трусики, чтобы мы могли поиграть. Я спросил, почему она так сказала. Она ответила, что её папочка всегда просит её об этом.

— Господи.

— Дети такие. Они не знают, как говорить об этом, и просто выпаливают что-то. А ещё есть дети, которые не говорят совсем ничего, будто они в ужасе. Это те, чьи родители стоят прямо там, наблюдают и слушают каждое слово. Я стараюсь не быть параноиком, но иногда ты просто знаешь… просто можешь сказать, глядя на ребёнка, посмотрев в глаза, что что-то происходит. Может быть, ты не знаешь, что. Может быть, физическое обследование не покажет совершенно ничего. Но ты просто знаешь. Ты просто можешь понять, что ребёнок хочет что-то сказать, но не знает, как это сказать или объяснить, или рассказать тебе. Такие вещи и ищет ДСО. Что-нибудь из ряда вон выходящее. Любой странный маленький комментарий. Что-то, что просто не складывается. Они смотрят на ребёнка, но также смотрят на взрослых в доме. Может быть, есть кто-то с приступами агрессии. Или с проблемами с алкоголем. Кто-то, кто жесток, или зол, или психически болен. Они обойдут весь твой дом в поисках чего-то, что могут использовать против тебя. Поэтому ты должен убраться в его комнате. И холодильник — мы должны убраться в холодильнике.

— Холодильник в порядке!

— Там остатки пиццы, наверное, двухнедельной давности. Это антисанитария. Если Ной съест их, то может получить пищевое отравление.

— Ох, я тебя умоляю.

— Мы должны проверить сроки годности на всём, даже на консервах, убедиться, что ничего не испорчено. Бытовая химия должна быть вне досягаемости ребёнка.

— Мы уже сделали это.

— Но лучше всё перепроверить. И не удивляйся, если они опросят соседей, или твою маму, или твоих коллег и Бог знает кого ещё.

— Они будут говорить с моей мамой? — недоверчиво спросил я.

— Возможно, — кивнул он.

— Значит, мама должна поручиться за мои навыки в воспитании ребёнка? Она по-прежнему надеется, что я брошу тебя и женюсь, чтобы у Ноя могли быть мама и папа.

— Просто радуйся, что они не будут говорить с моими родителями.

Я вылез из кровати и надел боксеры.

— Поговори с ним, — сказал он, указывая на Ноя. — Скажи ему держать рот на замке.

— Что он может сказать?

— Что он спит со своими двумя папочками? Что иногда заходит, когда мы занимаемся сексом, потому что ты отказываешься запирать дверь, потому что иногда ему становится страшно? Что его папа любит ходить по дому голым?

— О, я тебя умоляю!

— Просто скажи ему держать рот на замке.

— Мы не сделали ничего плохого!

— Они могут всё перевернуть, Вилли. В этом смысл. Ты можешь оказаться перед судьёй, в попытках объяснить, откуда твой сын знает, что у тебя татуировка на заднице. Поверь мне. Ты не хочешь пойти по этой дороге.

— У меня нет татуировки на заднице!

— Мы должны это предотвратить, чтобы им не о чем было сообщать.

— Ну, сообщать и не о чем, так чего страшного?

— Ты думал о том, что сообщение в ДСО может сделать с нашими шансами однажды усыновить ребёнка?

На самом деле, я не думал.

— Я люблю тебя, Вилли, — убедительно произнёс он. — И я люблю Ноя, как своего собственного ребёнка. Сейчас он и есть мой ребёнок, и мне всё равно, что происходит между нами. Я всегда буду его папой, нравится тебе это или нет. И мне всё равно, если мы не усыновим ещё детей, потому что вы, ребята, моя семья, и вас достаточно. Но я знаю, что ты хочешь кого-нибудь усыновить, так что я пытаюсь защитить то, что принадлежит мне, и я не позволю каким-то людям из правительства войти в наш дом и поиметь нас. Потому что так и будет. Дай им дюйм, и она засунут нам в задницы телефонный столб. Так что поговори с ним и скажи ему держать свой рот на замке, чтобы не навлечь беду на двух своих папочек. Если им не понравится то, что они увидят, они могут забрать его из дома. Они могут забрать его сегодня и отдать под опеку, пока не завершат свои исследования и не доведут дело до суда. Могут пройти месяцы, прежде чем ты вернёшь его.

— Они не заберут у меня моего сына!

— Ты будешь не первым родителем, кто в это поверил.

— У них должны быть доказательства.

— Это верно. И если будет “перевес” доказательств в их пользу — в некоторых штатах это пятьдесят один процент от общего объёма — они могут тут же забрать его на опекунство.