Слава об отважном летчике коммунисте Александре Константиновиче Горовце в тот же день облетела все фронты.

Вот туда, где гремело ожесточенное воздушное сражение, и посылал своих однополчан Е. П. Мельников. И они сражались мужественно, по-гвардейски. Примеров тому множество.

Так, 7 июля сразу же после партийного собрания, на котором коммунисты третьей эскадрильи обсуждали вопрос о выполнении одного из приказов Верховного Главнокомандующего, была объявлена тревога. Вместе с другими сослуживцами в воздух поднялся и молодой летчик гвардии младший лейтенант Ботин, имевший на своем счету всего лишь два боевых вылета. В воздушной схватке с противником кандидат в члены ВКП(б) Ботин проявил себя смелым, инициативным бойцом, уничтожив метким огнем двух фашистских стервятников.

7 июля в районе Курской дуги бомбардировщики 2-й и 17-й воздушных армий и авиация дальнего действия снова нанесли несколько мощных ударов по наступавшим танкам и пехоте противника. В воздушных боях было уничтожено более 200 немецких самолетов. А в полосе Центрального фронта советская авиация своими активными и массированными действиями завоевала господство в воздухе.

8 июля войска нашего фронта контрударом отбросили противника с северной окраины Понырей, куда он ценой огромных потерь ворвался 7 июля. Остановили немцев также в районе Ольховатка. В воздушных боях и от огня зенитной артиллерии фашисты потеряли 161 самолет, а на следующий день — 144.

За неделю оборонительных боев под Курском в воздушных схватках и на аэродромах наша авиация уничтожила более 1400 немецких самолетов. Это обеспечило нашей авиации господство в воздухе и создало благоприятные условия для контрнаступления сухопутным войскам.

12 июля — в день начала контрнаступления советских войск под Курском — мы снова вылетели в район Прохоровки для прикрытия своих войск с воздуха. Бомбардировщики врага на этот раз не появились, но зато на земле творилось что-то невообразимое. Лоб в лоб сошлись лавины танков и самоходных орудий. Как потом стало известно, их было до полутора тысяч с обеих сторон. Словно живые чудовища, машины расстреливали друг друга в упор, сталкивались в таране. Одни, крутанувшись на месте, замирали с подбитыми гусеницами, другие, охваченные пламенем, метались, будто в ярости. А на черный дым схватки шли все новые и новые стальные лавины, поднимая тучи пыли…

Летчики потом назвали это место у Прохоровки танковым кладбищем.

Я уже говорил, что вместе с другими однополчанами храбро сражался с врагом капитан Кобылецкий, несмотря на то что под Сталинградом он был тяжело ранен и летал теперь с деревянной подставкой на педали управления рулем поворота. Он всегда был ведущим группы — четверки либо шестерки яков. Помнится такой случай.

На смену группе Балюка взлетел Кобылецкий со своими ведомыми Ботиным, Лимаренко и Силуяновым. Набрав высоту над Понырями, истребители начали разворот в сторону солнца. И в этот момент капитан заметил, как со стороны противника показалась целая стая самолетов. На фоне облаков Кобылецкий определил, что это были ФВ-190. Группами по четыре — шесть штук они стремительно приближались к району Понырей.

Видимо, противник рассчитывал неожиданно напасть на советских истребителей, расчистить небо для своих бомбардировщиков. Но яки упредили врага. Со стороны солнца они перешли в атаку на ту группу фоккеров, которая несколько приотстала от общего боевого порядка… Снайперской очередью капитан сбивает одного ФВ-190. Лимаренко и Силуянов поджигают второго фоккера, который, не долетев до земли, взорвался в воздухе.

Первая группа немецких истребителей ушла куда-то вниз, под облака, а с остальными завязался смертельный бой. Стремительными ударами Яковлевы наносили одну атаку за другой, отбивались от ударов противника, в критические моменты защищали друг друга. Вот, заняв отличное положение для нападения, Силуянов с короткой дистанции открывает огонь по фокке-вульфу, и тот пылающей головешкой падает вниз. Несколько немецких истребителей зажали в клещи Кобылецкого. Трудновато бы пришлось капитану, если бы его не выручил Ботин. Отличным маневром ведомый зашел одному из ближайших фоккеров в хвост и короткой очередью сбил его. Подоспевшие Лимаренко и Силуянов уничтожили еще одного стервятника. Это позволило Кобылецкому уйти из-под ударов врага.

Внушительные потери вынудили немцев прекратить бой и пикированием уйти от яков.

Обычно после таких жарких схваток Иван Иванович Кобылецкий находился в приподнятом настроении, был более общителен, собирал вокруг себя молодежь и рассказывал какой-нибудь эпизод из боевой жизни однополчан, из своей интересной фронтовой биографии.

В одной из таких бесед я услышал о том, как после августовского боевого вылета Кобылецкому, тогда еще старшему лейтенанту, пришлось добираться до госпиталя. Тяжелый, мучительный путь. Собравшиеся, особенно молодые летчики, слушали капитана затаив дыхание…

Кобылецкий лежал без сознания. День уже клонился к концу, когда летчик пришел в себя. Кругом рвались снаряды, свистели пули. Иван попытался подняться, но почувствовал нестерпимую боль во всем теле и снова свалился на землю.

Спустя некоторое время послышался гул танковых двигателей. Кобылецкий открыл глаза и увидел приближающиеся Т-34. На одном из них открылся люк, из которого вылезли два танкиста в серых комбинезонах и черных шлемах. Тот, что был поменьше ростом, спросил:

— Жив, дружище? Здорово ты мессов бил! Мы видели, как они горели от твоего огня…

— Жив!.. Да вот подняться не могу. А передовая далеко?

— В том-то и дело, что ты на нейтральной полосе приземлился, — ответил второй. — Мы больше часа отбивали тебя всем полком и только сейчас выбрали момент, чтобы подобрать.

— Спасибо…

— Благодарить потом будешь, а сейчас приказано доставить тебя в медсанбат.

Врачи оказали раненому первую помощь, затем его отвезли на Сталинградскую пристань.

Далеко за полночь причалил теплоход Бородино. Началась погрузка раненых, но из-за налета бомбардировочной авиации противника прекратилась. Так продолжалось несколько раз. Зенитчики, прикрывая пристань, посылали десятки снарядов навстречу вражеским самолетам, но юнкерсы, как назойливые мухи, подходили по одному и сбрасывали бомбы в районе пристани.

Лежа на носилках, Кобылецкий мог только повернуть голову. Он скрежетал зубами от боли и злости. Рядом с носилками сидела молоденькая медицинская сестра Валя, сопровождавшая Кобылецкого до госпиталя. Она успокаивала летчика, поправляла сбившиеся порядки, давала ему пить.

Бомбардировка пристани прекратилась. Распорядители установили очередь на теплоход. Началась погрузка. Уже была перенесена с берега не одна сотня раненых, как в небе опять повисла осветительная бомба на парашюте. Следом послышался гул моторов, а за ним — завывающий звук бомбы. Все притихли, кроме боевых расчетов зенитной артиллерии, которые открыли огонь по налетчикам. Одна бомба разорвалась рядом с теплоходом, другая где-то в стороне. Засвистели осколки. Валя вскрикнула и упала замертво возле носилок Кобылецкого. Висячий фонарь догорел, и мрак окутал пристань. Ничего не было видно даже за несколько шагов, но погрузка раненых была возобновлена. И вдруг в небе снова раздался взрыв.

— Смотрите, смотрите! — послышался чей-то голос. — Самолет горит!

— Так ему и надо, стерве, — пробасил кто-то в ответ.

Было отчетливо видно, как горел, снижаясь, бомбардировщик. На душе Кобылецкого стало отраднее: на одного стервятника меньше. Юнкере, не закончив круг, упал в Волгу.

Погрузку раненых завершили. Кобылецкого поместили на палубе. Теплоход отшвартовался, дал длинный гудок и медленно поплыл на север от Сталинграда.

Наступил рассвет. Казалось, все тревоги минувшей ночи остались далеко позади. Но вот раздался крик матроса:

— В воздухе самолеты!

С запада показалась группа Ме-110. Началась бомбежка. Капитан теплохода искусно маневрировал, уклоняясь от сбрасываемых бомб, которые рвались слева и справа.