— А что со вторым фронтом? — спросил Саша Денисов.

— Это уже не по моей части, братцы. Вот приедет лектор Минаев — у него и спросите.

Полковник встал, отряхнул брюки и куртку, попрощался и пошел к командному пункту полка, где стояла дивизионная машина. Вышедшие из землянки Мельников и Верещагин о чем-то поговорили с Крупининым, и он уехал в штаб дивизии.

Как потом выяснилось, полковник приезжал по двум очень важным вопросам: полк представлялся к награждению орденом Красного Знамени и отправлялся на переформирование…

О том, что наш 54-й гвардейский Керченский истребительный авиационный полк ежедневно вносил большую лепту в разгром фашистской Германии, говорят такие цифры. Только на Центральном фронте летчики части совершили 800 боевых вылетов (общий налет 680 часов), из них: на разведку — 304, на сопровождение штурмовиков и бомбардировщиков — 126, на прикрытие аэроузла — 126, на перехват — 84.

Проведено несколько десятков воздушных боев, сбито 22 и подбито 12 самолетов противника.

В июльских боях на орловско-курском направлении, — говорилось в представлении Военного совета фронта, — полк вел напряженные боевые действия и успешно справился с поставленными задачами…[8].

О том, что нам предстоит отправиться на переформирование, мы узнали в тот день, когда к нам приезжал полковник Крупинин и рассказывал об эскадрилье Нормандия.

Вечерело. Уже было ясно, что больше вылетов не будет. Солнце спряталось за горизонт. На аэродром пали робкие сумерки. Вспоминая рассказ полковника, ребята продолжали высказывать свои предположения о втором фронте, говорили о боях под Орлом, который со дня на день, вероятно, будет освобожден.

От землянки шагали к нам Мельников, Бенделиани, Верещагин и замполит. С другого конца стоянки спешили Ривкин и Талов — командиры второй и третьей эскадрилий. Получилось так, что собрался весь руководящий состав полка.

— Товарищи командиры! — сказал Евгений Петрович Мельников. — Необходимо привести в порядок всю авиационную технику. Завтра к исходу дня передадим самолеты в соседний полк. Нас выводят из состава действующих войск, мы прекращаем бои и идем на отдых. Точнее — на переформирование. Вот так. Огорчайтесь или радуйтесь, но приказ есть приказ. Идите и объявите его в эскадрильях.

Иван Федорович Балюк и я еще долго стояли в раздумье. Как же так? У нас есть самолеты, летчики. Бои за Орел еще не окончены, а нам приказывают отдыхать. Странно, очень странно. Однако, решив, что начальству виднее, мы пошли в эскадрилью. Надо было найти инженера Дрыгу и сообщить ему новость.

Обогнув небольшой лесной массив, мы вышли на летное поле, вокруг которого стояли замаскированные самолеты. Перепрыгнув через старый валежник, вышли на тропу, негромко разговаривая между собой. Тропа петляла мимо землянки оружейников и упиралась в стоянку яков. С одного из кустов вспорхнула какая-то птица, чуть не задев нас своими трепетными крыльями.

— Пристроилась рядом с людьми, — заметил Балюк.

— Ребята не разоряют гнезд, вот птицы и живут рядом, — ответил я.

Поблизости были слышны голоса:

— Быстрее заканчивайте.

— Уже почти готово. Последняя гайка.

Дрыга, как всегда, хлопотал на стоянке самолетов. Он торопил техников и механиков, заканчивающих восстановление подбитой в бою девятки.

— Кажется, ничего не знает о приказе, — пробурчал под нос Балюк, заметив инженера.

Дмитрия Дрыгу мы уважали. Это был очень способный, энергичный человек, мастерски знающий свое дело. Он умел организовать работу так, что любой самолет, выведенный из строя в бою, к исходу дня или к утру был снова готов к полету. Вот за это и уважали инженера в эскадрилье все летчики, техники и механики. Его ценил сам инженер полка Кобер.

Подойдя к Дмитрию, Балюк сообщил ему, что есть приказ завтра к исходу дня передать самолеты соседям.

— Хоть сейчас, — ответил Дрыга. — А девятку утром опробуем — и тоже можно сдавать.

— Ну что ж, хорошо! — одобрил командир. — А сейчас пойдем проверим, что у тебя делается в каптерке, как налажен учет запчастей. А заодно проверим и НЗ в твоей знаменитой фляге.

Дрыга шел молча. Непривычно человеку вот так вдруг остаться с завтрашнего дня без дела.

— Чудно! — проговорил он, не обращаясь ни к кому.

— Что чудно? — спросил Балюк.

— Безработными, говорю, будем с завтрашнего дня.

— И отдохнуть надо. Люди устали. Кстати, отдых-то надо спрыснуть.

— Как это понимать?

— Очень просто — выпить по махонькой из твоего неприкосновенного запаса.

— Есть ликер шасси. Хотите попробовать?

— Бр-р-р! — поежился Балюк. — Заборист?

— Мы привыкли, — равнодушно ответил Дрыга. — Спирт с глицерином. Пьется мягко.

Мы пришли в каптерку, где хранилось все, что было необходимо для ремонта и восстановления самолетов и моторов.

— Приземляйтесь, — сказал инженер и первым сел на свернутый самолетный чехол.

Вскоре перед нами стояла банка ликера. Закуска была более чем скромная кусочек черного хлеба и фляга воды.

— Чтобы вы не сомневались, я первый выпью. Ликерчик не первого сорта, но все же профильтрованный — ни резиновых манжет в нем, ни прокладок нет, да и глицерина — самая малость. Бывайте здоровы, отцы-командиры!

Дрыга выпил, глотнул из фляги воды и отломил кусочек хлеба. Потом налил командиру и мне. Жидкость для заполнения амортизационных стоек была тягучей и сладковатой.

— Настоящий ликер, — похвалил я. — Авиационный. Но больше двух глотков что-то не могу осилить.

— Давай другого налью, — предложил Дмитрий.

— Если такого же завода, то избавь.

— Авиация пошла! — недовольно произнес инженер. — Выпить не с кем.

Ночь прошла спокойно. На следующий день полк передавал соседям самолеты.

— Как идут дела? — спросил Мельников командира эскадрильи.

— Все в порядке, — доложил Балюк. — Что же мы теперь будем делать?

— Отдыхать, Иван Федорович. Почти все летчики, в том числе и ты с Михайликом, завтра отправляются под Москву, в дом отдыха. Есть там такое местечко укромное — Домодедово. Слыхал?

— Знаю, — ответил капитан.

— Вот туда и полетите. А сейчас заканчивай дела и готовься с хлопцами к отлету.

Чтобы дать последние распоряжения, мы пошли искать инженера эскадрильи. Дрыга лежал под деревом, безвольно раскинув руки.

— Что с тобой? — спросил его Балюк.

— Голова болит, и в глазах чертики прыгают…

— А ты не хватанул ли своего ликера после нас?

— Почти не пил. Так, еще немного приложился…

— Яков, беги за доктором! — распорядился Балюк. Цоцорию я нашел быстро.

— Ликер? — догадался он.

— Марки шасси.

— Ничего страшного, Яков. Но теперь он будет разбираться, что можно пить, что нельзя…

После этого случая Дрыга не то что амортизационную смесь — и водку-то пил с великой осторожностью.

…Прилетев в Домодедово, мы узнали, что наши войска, наступавшие на орловском направлении, изгнали врага из Орла, а полки и дивизии, громившие его на белгородском направлении, освободили Белгород.

Вечером 5 августа 1943 года Москва салютовала советским воинам, одержавшим замечательные победы. Это был первый в Великой Отечественной войне салют в честь доблестных частей наших Вооруженных Сил.

Перед броском на Запад

Домодедово встретило нас радушно, приветливо — горячим душем и добрым столом, тишиной библиотеки, по которой мы, солдаты, так соскучились, и безмятежьем кроватей с белоснежными простынями и пуховыми подушками. Два-три дня спали, как бобры зимой. Давным-давно, с довоенных времен не было такого уюта. Ни команд, ни тревог, ни выстрелов, только тихо позванивают на августовском ветру сосенки да березки.

Ребята, приведя себя в божеский вид после фронтовых мытарств и затрапезности, блаженствовали. Днем бродили по лесу, выходили на поля, нетронутые войной, навещали соседние деревеньки, а то и выезжали в Москву, гремевшую почти каждый вечер победными салютами. А к ночи собирались в палатах, читали, слушали радио, играли в шахматы и домино. И как-то уж так получалось, что обязательно вспоминали минувшие бои. Вроде бы и не стоило вспоминать тяжелые дни, полные лишений и невероятного напряжения, однако говорили о них, как о больших событиях в жизни каждого из нас, как о памятных вехах первого поколения Октября.