В конце августа из Домодедова мы возвратились под Курск, в район Щигров, где летчики должны были переучиваться на новых, еще неизвестно каких самолетах, чтобы потом снова отправиться на фронт. В один из таких дней новый командир дивизии полковник Владимир Викентьевич Сухорябов собрал нас и зачитал Указ Президиума Верховного Совета СССР.

Мы уже знали из сообщения но радио, что многие наши соратники удостоены высокого звания Героя. Но когда перед строем полковник зачитывая Указ, торжественная приподнятость была настолько велика, что мы едва справлялись со своими чувствами.

…За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом отвагу и геройство присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали Золотая Звезда гвардии капитану Балюку Ивану Федоровичу, гвардии майору Бенделиани Чичико Кайсаровичу, гвардии капитану Дубенок Геннадию Сергеевичу, гвардии лейтенанту Ратникову Петру Петровичу, гвардии капитану Ривкину Борису Мироновичу…

Митинг бурлил. Выступали награжденные, говорили их боевые друзья, командиры и политработники. Речи были короткие, но горячие, взволнованные, заряженные великой силой патриотизма, клятвой на верность Советской Родине, ее народу и партии.

Солнце уже поднялось довольно высоко, и я проснулся от его лучей, пробившихся через щель занавешенного одеялом окна. В комнате было душно, и я решил распахнуть окна.

Спросонья зацепился за чайник. Падая со стола, он загромыхал, разбудив ребят. Все девять человек вскочили в недоумении.

— Что такое?

— Кто стреляет?

— Бомбят, — пошутил я. — Вставайте, байбаки! Привыкли бездельничать в Домодедове.

— Ай, — отмахнулся самый молодой из нас, летчик Гагин, и, перевернувшись на другой бок, накрыл голову подушкой.

Одеяла с окон полетели вниз, и комната заполнилась ровным светом теплого осеннего утра, свежим, чистым воздухом с вкусным запахом свежеиспеченного хлеба, который выпекали в пекарне обслуживающего батальона.

— Хлеб, — потянул носом Саша Денисов.

— Русский хлеб, — смакуя, произнес Илья Чумбарев. — Корочку бы сейчас, румяную, поджаристую. С маслом. А?

— Не заработали мы на хлеб сегодня, — лукаво улыбнулся Иван Балюк.

— А мы аванс попросим, — в тон ему ответил Илья. — Эй, Гагин, вставай, красоту проспишь. Вставай да сбегай за хлебом. Иль не чуешь благодати ржаной?

— Не мешай ему, — сказал Саша Денисов, — ведь он до авиации работал пожарником. А у них такой закон — пока на одном боку не проспишь двадцать пять часов кряду, ни разу не повернувшись, не видать тебе посвящения в рыцари брандспойта.

Поднялся хохот. Не выдержал и Гагин. Смеясь вместе со всеми, он начал заправлять свою кровать. Одни выбежали на зарядку, другие стали умываться.

— Яков, — попросил Иван Балюк, — полей, пожалуйста, на голову.

— Лей не лей, все равно шевелюра не вырастет, — съязвил Денисов.

— Важно не то, что на голове, а то, что в голове, — отфыркиваясь, заметил капитан. — А у тебя, Саша, ветерок в голове, хотя и шевелюра буйная.

Ребята снова засмеялись.

У дверей показался посыльный и доложил, что командира первой эскадрильи вызывают в штаб к одиннадцати ноль-ноль.

— Хорошо, приду, — сказал капитан. Собравшись, мы пошли в столовую, а позавтракав, направились в штаб. Евгений Петрович Мельников расспросил капитана об эскадрильских делах, об учебе молодых летчиков. Балюк ответил на вопросы командира полка и под конец разговора спросил, скоро ли в настоящее дело, когда получим новые самолеты.

— Скоро, скоро, — заверил подполковник. — А пока вот тебе пакет, доставишь его в штаб дивизии.

— На автомобиле? — уточнил Балюк.

— Зачем же на автомобиле? Бери По-2 и лети. Сегодня же и обратно вернешься.

— Есть, — повеселел капитан. — Летать, даже на кукурузнике, лучше, чем сидеть и зубрить наставления.

— У вас все такого мнения?

— Конечно, — ответил Балюк.

— Напрасно, Иван Федорович. — Наставления надо знать. Ну, собирайся — и в путь.

Капитан улетел, предупредив меня, что, если он почему-либо не возвратится, надо завтра провести занятие с летным составом по тактике боевых действий своих самолетов и авиации противника.

Вскоре из штаба дивизии позвонили, что капитан Балюк прибыл, передал пакет и сразу же, не задерживаясь, вылетел обратно. Мы ждали его час, два… Уже наступила темнота, а Ивана Федоровича все не было. Я пробыл на аэродроме до глубокой ночи. Не сел ли командир на вынужденную? Не уклонился ли от маршрута?

Только на вторые сутки стало известно, что капитан вылетел за несколько минут до захода солнца, а когда уже наступила полная темнота, он приземлился возле одной из деревень. Подробности же рассказал сам Балюк…

Небольшая площадка, облюбованная капитаном, оказалась вполне пригодной для взлета и посадки. Пройдя над ней два раза, Балюк сел. Подрулив поближе к первому сараю, он развернул самолет против ветра и выключил мотор. Не успел вылезти из кабины, как его окружила толпа любопытных деревенских ребятишек, к которым вскоре присоединились и взрослые.

Какой-то белобрысый паренек в кепке без козырька, вытерев ладонью нос и обдернув выцветшую рубашонку с расстегнутым воротом, отделился от толпы и, пристукнув каблуками здоровенных ботинок, спросил:

— Вы — советский?

Иван Федорович улыбнулся:

— Так точно, товарищ… как тебя?

— Степашкой зовут, — ответил мальчонка.

— Советский, товарищ Степашка!

В толпе засмеялись.

— А зачем прилетели?

— На тебя посмотреть, Степа. Уж больно ты парень-то толковый. И смелый, видать. И вот на них тоже, — показал капитан на Степиных односельчан.

— А вы с немцами воевали или все время вот так летали, по деревням? спросил Степашка.

— Пришлось немного повоевать, — уклонился от ответа капитан.

— Немного — это так себе… Над нашей деревней каждый день така-ая карусель была, — протяжно сказал Степа, — что даже на земле голова кругом шла. Вот такого бы летчика посмотреть, настоящего. А кукурузников мы вида-али, закончил малец и, разочарованно махнув рукой, отступил в толпу.

— Критику ты, брат, навел большую, — покачал головой Балюк. — А сам-то воевал?

— Я — нет. Зато у меня тятька танкист. Орден Славы получил!

— О! Значит, ты сын героя? Молодцом! Собравшиеся расступились, давая кому-то дорогу.

Балюк увидел: к самолету пробирается высокая, хорошо одетая женщина. Она шла большим, размашистым шагом, на ходу отвечая на вопросы односельчан.

— Ну чего, чего столпились? Телеги не видели, что ли?

— Елена Петровна, какая же это телега? — усмехнулась худенькая девчушка. Это самолет. Наверно, к тебе, как к председателю колхоза.

— Сама спрошу — ко мне, нет ли, — ответила женщина.

Балюк, сдвинув шлемофон на затылок, пошел навстречу Елене Петровне. Поздоровались. Председательница потребовала документы. Капитан показал.

— Батюшки! — всплеснула руками Елена Петровна. — Герой!

— Герой?!

— Герой! — зашумели в толпе. — А ты, Степка, молол тут всякую ерундовину: летал — не летал, батькой своим выхвалялся.

— Да я… кабы знал… да я что… Отстаньте! — И вдруг выпрямился, поднял голову: — А где вы раньше были? За мою спину прятались. Осмелели после меня-то. А я первый к нему подошел!

Люди начали наперебой задавать Балюку вопросы, приглашать покушать, отдохнуть.

— Надо бы, Елена Петровна, — попросил капитан, — охрану к самолету. А завтра с утра полечу домой.

— Степашка! — крикнула женщина. — Беги к деду Мирону и скажи, чтобы сей момент был здесь.

— Есть! — смешно козырнул мальчонка и во весь дух помчался выполнять приказ председательницы.

— Да пускай дробовик захватит с собой! — крикнула ему вслед Елена Петровна.

Дед Мирон, в сопровождении Степашки, пришел минут через десять. За плечом у Мирона висело ружье.

— Здравия желаю! — поздоровался он. с Балюком. — Какое будет приказание?