Глава семнадцатая
В то утро, 29 августа, поднявшись на поверхность с первыми рассветными лучами примерно в ста двадцати милях к северо-западу от Александрии, мы оказались в очень тяжёлом состоянии. Лодка потеряла половину мощности, внутри полно дыма от сгоревших батарей, прочный корпус пробит, так что всплыть нам удалось с огромным трудом. Я открыл люк рубки и выбрался наружу. В знак того, что мы сдаёмся, я сжимал в руках скатерть из кают-компании. За мной следовал д'Эрменонвиль, державший под мышкой журналы сигнальных кодов с привязанным свинцовым грузом, чтобы в любой момент выбросить их за борт. Наш план состоял с том, чтобы собраться на палубе, пока британец к нам не приблизится, а потом открыть кингстоны и затопить U26.
Я решил, что они могут взять в плен нас, но я не позволю захватить подлодку, даже если для этого мне придётся уйти на дно вместе с ней. Поднимаясь на поверхность, я был почти готов к тому, что нас разнесут в клочья, но рядом никого не оказалось. Или почти никого — в двух милях западнее происходила ужасная неразбериха — ракеты, языки пламени, глубинные бомбы — но, похоже, конвой и его сопровождение прошли дальше, бросив нас - возможно, решив, что их атаковала третья подлодка. Мы поплелись вслед за ним на одном электромоторе, со скоростью примерно в три узла, намереваясь сдаться, но вскоре потеряли конвой из вида в бледном свете зари. Мы остались одни на борту тонущей субмарины, в пустынном море.
Я спустился вниз, чтобы открыть люк в водонепроницаемой переборке в машинное отделение и вывести машиненмайстера Легара и его людей на палубу, к остальным. Они стояли по колено в воде и сильно пострадали от дыма, но Легар взбодрился, как только его вывели его на свежий воздух и он, наконец, смог отдышаться.
— Не знаю, почему это произошло, герр командир. Вдруг - бац! — полетели все шланги на правом двигателе и хлынула вода. Но теперь самое худшее позади, мы заткнули дыры, запихав туда гамаки. Я думаю, трюмные насосы теперь справятся. Хотя я уж было решил, что все кончено.
После того как мы избавились от дыма и откачали машинное отделение, обнаружилось, что все это из-за левого винта. Разъеденная и растрескавшаяся от коррозии суррогатная бронза военного времени разлетелась на куски, как осколочная бомба, когда двигатели запустили на «полный вперед» и зазубренные куски металла прошили прочный корпус, словно шрапнель. В трюме машинного отделения мы нашли даже целую лопасть гребного винта. Уже одно это было достаточно паршиво, но мы еще не знали, что три элемента аккумуляторной батареи потеряли большую часть электролита из-за истрепавшихся резиновых уплотнителей и глубинной бомбы. Батареи были подключены параллельно для обычного движения под водой, но существовала вторая сеть, чтобы соединять их последовательно для коротких бросков на полной скорости. Из-за внезапной сильной нагрузки они взорвались, поскольку пластины расплавились.
Тем не менее, в нашем случае, когда ранним утром мы ползли сквозь легкий туман, это не помогло. Море вокруг было завалено мертвой рыбой и окрашено в желтый цвет остатками тротила. Затем, совершенно неожиданно, мы оказались в середине быстро распространяющегося нефтяного пятна. Море кипело под ним, как котел с каким-то жутким, вонючим супом: пузырьки воздуха, хлора, масла, крови и нечистот - все хлынуло на поверхность от уничтоженной U117 и ее экипажа, еще опускающихся ко дну, на две тысячи метров глубины. Мы с отвращением смотрели на изрыгаемые вверх обломки: щепки, куски белой пробковой изоляции, кожаную куртку, дверцу шкафчика с надписью готическим шрифтом «Vorderer PRESSLUFT» (передний пневмонасос), фотографию девочки с косичками.
Мне до сих пор снятся в кошмарах сердце и легкие, проплывающие мимо в грязной маслянистой пене - жалкие краткий некролог для несчастных, погибших при взрыве, когда развалился прочный корпус. Во всяком случае, не было времени ни оплакивать Дитриха и его команду, ни собирать обломки. Краткая запись в журнале отмечает их смерть: «29 августа 1918 г., 4:26 утра: немецкая подлодка U117 потоплена конвойным сопровождением ок. 32°46' и 28°17'. Большие пятна горючего, пузырьки воздуха и обломки. Выживших нет». Затем мы снова занялись собственным спасением.
Лодка могла ползти на одном дизеле, но она по-прежнему ужасно протекала и, конечно, была не в состоянии нырнуть в случае нападения. Кроме того, мы находились более чем в восьмистах милях от Дураццо и где-то в четырехстах милях от Бейрута, ближайшего крупного порта на турецкой территории. Нет, не оставалось никаких сомнений: нужно идти в сторону Александрии и сдаться первому кораблю противника, который встретится на пути. В помощь дизелю правого борта установили парус, и мы отправились в путь.
Но так же, как рядом никогда не оказывается полицейского, когда он нужен, наши попытки сдаться в течение следующих двух дней не увенчались успехом. В тот день мы встретили вооруженную яхту на расстоянии около пяти тысяч метров и махали белой скатертью добрых десять минут. На нас не обратили никакого внимания, яхта проплыла мимо. На следующее утро появился более перспективный кандидат: британский сторожевой «Фоксглов». Он приблизился на три тысячи метров и развернулся.
Мы выпустили сигнальные ракеты, помахали белым флагом и медленно поплелись за ним. Я взял сигнальный фонарь и промигал сообщение: «Пожалуйста, остановитесь, мы хотим сдаться». Ответа не последовало. Я повторил тот же сигнал и получил ответ: «К сожалению, не можем прочитать ваш сигнал». Наступила пауза, потом - бум! свист! всплеск! Снаряд, выпущенный из их кормовой пушки взорвался по правому борту, и они стали на максимальной скорости удаляться. Все это было так нелепо, что несмотря на наше положение, мы чуть не упали от смеха.
В конце концов, к вечеру второго дня мы призадумались. Ветер нам благоприятствовал, и, похоже, никто не проявляет к нам ни малейшего интереса, так почему бы не попробовать добраться до побережья Палестины? Я сильно сомневался, что можно отремонтировать U26, не заходя в док, но, по крайней мере, мы могли бы вернуться домой сухопутным путем из Константинополя. В результате вечером 31 августа мы оказались в непосредственной близости от минных полей перед портом Хайфы и представились по-французски подозрительно косящемуся на нас молодому лейтенанту, командующему турецким сторожевым катером. Неприятное чувство — смотреть на ствол пушки шестисантиметрового диаметра, с другой стороны которой стоят три турка; но как-то мне удалось объяснить, что мы союзники Османской империи, и нас должным образом провели в порт.
Хайфа в те времена совсем не походила на сегодняшний большой город. Вообще-то она оказалась немногим больше левантийской рыбацкой деревушки с плоскими крышами белых домов, гнездящимися под могучей горой Кармель. Тем не менее, там имелась каменная набережная, несколько складов и предтеча портового мола в конце ветки железной дороги из Дамаска. Большую часть населения составляли ливанцы и греки, но было и изрядное число еврейских колонистов, многих из которых привез вывезенные сюда в конце 1900-х годов из Австрии провидец Теодор Герцль. На другом берегу бухты стоял замок крестоносца Святого Иоанна из Акры, место знаменитой высадки британских и австрийских моряков в 1840 году.
Но, несмотря на великолепное расположение и чудесное перспективы развития, Хайфа не много могла предложить искалеченной австро-венгерской подводной лодке в первые дни сентября 1918 года. Наши турецкие хозяева потеряли к нам всякий интерес, как только мы причалили: им хватало собственных проблем на южном фронте. Что касается немецких союзников, их присутствие в Хайфе было ограничено аэродромом за городом и ржавеющим торговым пароходом «Уккермарк», который нашел здесь убежище в 1914 году и теперь стал плавучим складом. Немцы посочувствовали, но предложили лишь воспользоваться мастерской на борту своего корабля. Я телеграфировал в Вену сразу по прибытию и запросил новый левый винт для U26. На этом этапе войны я мог с таким же успехом попросить прислать апостольскую корону Святого Стефана. Я сомневался даже, дошла ли телеграмма.