— Все в порядке, — сказал он, - это наши аэропланы.

Потом он подхватил свой багаж и снова стал взбираться по склону. Внезапно он остановился и опять посмотрел наверх.

— Быстро, всем в укрытие!

Мы нырнули в укрытие, и сначала один, а затем второй аэроплан спикировали с неба, как пара соколов. Повисла гнетущая тишина, потом они появились всего в нескольких метрах над вершиной холма и с ревом направились прямо на нас. Пули со свистом отскакивали от скал. Потом на вагоны с оглушительным взрывом упали две бомбы. Я мельком увидел ботинок с торчащей из него белой костью, он пролетел по дуге, а за ним развевалась как праздничный транспарант крага.

Потом аэропланы исчезли так же быстро, как и появились. Мы поднялись на ноги и пошли выяснять потери. Локомотив остался цел, хотя в нем зияли дырки от пуль. Также уцелели все вагоны кроме одного, они даже не выглядели более потрепанными, чем прежде. Но наши сердца екнули, когда оказалось, что снаряд попал в вагон с полевой кухней и ужином. От двух поваров не осталось почти ничего. Потом Белла Месарош позвал нас к полосе отчуждения, где лежали остатки полевой кухни.

Половина гуляша из одного котла вылилась. Мы выскребали ложками котлы и окрестные скалы, пока не похолодало. Думаю, это многое говорит о том состоянии, до которого нас довели четыре года войны. Потом мы ели остатки ужина, а в это время машинисты пытались снова привести поезд в движение. Офицер ВВС извинился и сказал, что это были бристольские истребители из британских подразделений, базирующихся под Венецией.

— Простите, ребята, но тут ничего не поделаешь. Теперь почти всё время так — их слишком много, а нас слишком мало.

— Выше нос, — сказал Месарош, — не забывайте про военную фортуну и всё такое. Одно то, что вы до сих пор живы, уже неплохо, так что...

Он замолчал и уставился в котелок со спасенным гуляшем, его лицо приобрело оттенок оконной замазки. Со дня на него смотрело глазное яблоко.

Я добрался до военного порта Полы и обнаружил, что ремонтные работы на U26 продвигаются теми же темпами, что муха, завязшая в меде. Материалы поступали с перебоями, и рабочие верфи ходили угрюмыми и чувствовали себя бесполезными. Ощущение усталости, близкого конца нависло над причалами и стапелями. В конце концов, пришлось насильно вербовать рабочих и солдат, которые подготовили лодку для спуска на воду, и мы отправились в Каттаро с полуторамесячным опозданием.

Когда мы прибыли в залив Бокке, то оказалось, что там дела обстоят не лучше. Дефицитом стало всё: не только еда, но и тысячи вещей, необходимых для функционирования субмарины. Не хватало дизельного топлива. Выдавали лишь по две торпеды на лодку. И они часто были с дефектом (как мы подозреваем) из-за преднамеренных забастовок на торпедных заводах Санкт-Пёльтена. Электролит для аккумуляторов, запчасти всех видов, даже дистиллированная вода стала едва доступной.

Выпуск одежды практически прекратился: главный источник недовольства на борту подводных лодок, где за двухнедельный рейд даже самая прочная одежда превращалась в грязные тряпки.

Наконец, когда из Полы прибыло судно снабжения, обнаружилось, что привезли пять тысяч шлемов от солнца, которые раньше никогда не выдавали в австро-венгерских кригсмарине, даже в мирное время. К июню наши немецкие союзники отказались от разваливающейся австрийской системы снабжения: они предприняли шаги, чтобы создать свою собственную, и оперативно зарезервировали все запасы дизельного топлива. В результате наши патрули теперь сводились к походам в Дураццо и обратно.

9 июня U26 получила полный боекомплект из четырех торпед и приказ выйти в море. Наш новый главнокомандующий, венгерский адмирал Хорти, собирался провести рейд на заграждения Отранто. Наша часть этой операции - залечь у Бриндизи и ждать, когда выйдут французы и итальянцы. Мы заняли позицию вечером десятого и прождали всю ночь в полной темноте. Когда на следующее утро мы собирались погрузиться, то получили радиограмму из Полы. Мы возвратились в порт: рейд отменили. Только по возвращении в Каттаро мы узнали, что накануне ночью, когда корабли направились на юг мимо острова Премуда, итальянский торпедный катер потопил мощный супердредноут «Святой Иштван». Для австро-венгерского надводного флота война на это фактически закончилась.

Однако для подводных она лодок продолжалась - так или иначе. Как мне помнится, июнь и июль выдались удивительно тихими: почти как летние маневры в мирное время, не считая воздушного налета итальянцев на Бокке. Большое наступление Австрии (на последнем издыхании) на Пьяве, ни к чему не привело, помимо еще двухсот тысяч в пирамиде черепов. Теперь повсюду установилось напряженное затишье, похожее не тишину в комнате больного, в промежутке между тем, когда он мечется в жару, и смертью. Но это очень мало для нас значило: намного меньше, чем ежедневные сражения за продовольствие, дизельное топливо и запчасти для поддержания на плаву лодки с командой. В конце июля Бела Месарош возвратился из отпуска.

— В поезде я встретил Галгоци, — сообщил он.

— Да, как он? — спросил я. — Слышал, что U13 налетела на мину в Каорле несколько недель назад. Надеюсь, он в порядке.

— Да, не вроде неплохо. Ему удалось поднять лодку на поверхность и посадить ее на мель непосредственно перед тем, как она затонула, подальше от наших морских границ. В общем, как только он вывел людей на палубу, чтобы отправить на берег, на них напал отряд своих же солдат.

— Что им было нужно, черт возьми?

— Еда. Они держали команду под прицелом, пока не перерыли шкафчики с провизией — обчистили лодку буквально за минуты.

— Боже правый. А он что?

— Когда тебе в голову целятся из винтовки Манлихера, мало что можно сделать. Он пригрозил трибуналом за попытку покушения на офицера и кражу государственного имущества, а ему ответили — пусть хоть самому чёрту жалуется. Сказали, что им уже две недели продовольствия не выдают, да и в предыдущие месяцы ненамного лучше кормили — иногда кусок сыра и немного изюма, иногда один хлеб, а иногда — только свежий воздух. Сказали, что половина их батальона уже дезертировала и живёт в лесу, на грибах и ягодах.

Когда U26 вышла 16 августа из Каттаро, фрегаттенлейтенанта Месароша с нами не было. В Европе свирепствовал испанский грипп, и мой второй помощник стал одной из его первых жертв в Дженовиче. Его место занял Франц д'Эрменонвиль, а место третьего помощника - молодой офицер из военного призыва, лейтенант Фридрих Геллер, австриец из пограничного Линца. Геллер говорил о себе как о «солдате германского Рейха» и, похоже, очень мало внимания уделял австро-венгерскому флоту, офицером которого являлся. Он пытался получить назначение на германскую подводную лодку, а после отказа стал носить на фуражке германский значок. Я приказал ему снять значок - это был единственный раз за три года, когда пришлось вынести выговор члену экипажа за ненадлежащий вид.

Ни д'Эрменонвиль, ни я особо не обращали внимания на Геллера, но у нас и не было времени разбираться. U26 дали четыре торпеды и полные баки топлива и послали в Средиземноморье для миссии величайшей важности. Военно-морская разведка полагала, что 21 числа из Порт-Саида в Геную выйдет транспорт с японским армейским корпусом на борту, который потом отправят по железной дороге в атаку на наши войска на фронте Пьяве, которые и без того уже держались из последних сил.

Нам приказали разыскать этот конвой и напасть на него, используя все имеющиеся средства: то есть четыре торпеды диаметром сорок пять сантиметров, орудие Шкода семи с половиной сантиметров, пулемет и пять винтовок. Это была идиотская задача: или конвой оказался бы химерой (как и вышло на деле), а если бы он существовал и его удалось бы найти, то его сопровождение было бы таким плотным, что атака медленной, плохо вооруженной подводной лодки произвела бы такой же минимальный эффект, как нападение жука на паровой каток. Но приказы есть приказы, и если мы не готовы рискнуть жизнью за императора и отечество, то что делали прошедшие три года? Мы курсировали туда-сюда вдоль пароходного маршрута Мальта-Суэц, пока 25 августа не увидели Порт-Саид. Потом мы развернулись и снова пошли на север.