Вот и приехали: итальянцам известно кто мы и, более или менее, где мы. Времени в обрез, быть может всего полчаса, а затем придут солдаты и возьмут нас в плен. Я-то сохранил свой идентификационный жетон австро-венгерского офицера, но немцы угодили в серьезный переплет, и это мягко выражаясь. Я насколько мог кратко познакомил экипаж UB-4 с ситуацией. К моему удивлению, парни не выказали особого стремления к бегству.

— Германия и Италия обе подписывали Гаагскую конвенцию, — заявил Фюрстнер в свойственном ему надменном, назидательном тоне. — И итальянцам придется рассматривать нас в качестве полноправных военнопленных. Более того, — тут он обвел взглядом нашу растрепанную, полуголую шайку, — они даже обязаны обеспечить нас нормальной одеждой.

Учитывая отчаянную ситуацию, этот самодовольный маленький спич раздражил меня так, что и не берусь описать — я почти вышел из себя.

— Тупоголовый прусский болван! — выпалил я. — Единственным предметом одежды, который тебе выдадут завтра поутру, будет туго повязанный на шее пеньковый воротник. Бога ради, придурок, очнись — Германия и Италия не воюют, и у макаронников есть полное право вздернуть всю вашу шайку за пиратство!

Эта вспышка вывела немцев из летаргии: на несколько секунд повисла тишина, потом послышался глухой ропот одобрения. Пять минут спустя мы все уже спешили по тропе к бухточке, наполовину таща Фюрстнера и других раненых, и волоча за собой греческого жандарма. Я хотел было его отпустить, но Леманн напомнил, что нам понадобится любой здоровый мужчина, чтобы работать на помпах каботажника. Начав взбираться на гребень, мы услышали вдалеке шум мотора. Я обернулся и заметил приближающееся облако пыли, километрах в двух. По дороге ехал грузовик.

— Леманн, итальянцы уже гонятся за нами, — сказал я. — Поднимайте всех на борт и разводите пары как можно скорее.

— А как же вы, герр лейтенант?

Я огляделся, и в голову мне пришла идея.

— Живо, дайте винтовку и патронташ. Я засяду на гребне хребта и задержу их на некоторое время. Если грузовик только один, то макаронников в нем всего с десяток. При удаче я смогу притормозить их на полчаса.

— А что потом?

— Чепуха. Австрийский жетон со мной, так что со мной будут обращаться как с военнопленным, не переживайте.

Должен признаться, я не был таким уверенным, каким хотел казаться. Однако взял ружье, патроны, пожал руку Леманну и стал продираться через кусты, тогда как старшина и остальные члены экипажа поспешили вниз, к невидимой с дороги бухточке. Запыхавшись, я добрался до гребня и залег среди валунов и зарослей полыни. Укрытие было первый сорт, и что еще лучше, представляло превосходный сектор обстрела подходов к бухте. Долго ждать не пришлось: грузовик загромыхал по дороге прямо подо мной. Я положил винтовку жандарма в расселину между двумя камнями и осмотрел оружие. И усмехнулся, обнаружив, что это австрийский «манлихер» образца 1888 года — точно такой же мне пришлось многие утомительные часы таскать на себе по плацу Военно-морской академии. Винтовка была грязная, в пятнах ржавчины, но затвор работал исправно, и в запасе у меня имелось двадцать пять патронов. Я опустился на землю и замер.

Да, судя по темно-зеленым мундирам, это были итальянцы — девять человек выпрыгнуло из кузова и побежало к бухте. Я понимал, что судьба моя в итоге будет зависеть от того, скольких я убью или раню, поэтому первый выстрел должен быть предупредительным. Тщательно прицелившись поверх головы переднего в строю, я нажал на спуск. Дыма, к счастью, не было — старые «манлихеры» создавались под черный порох, но к этому патроны были более современным. Солдаты помедлили и закрутили головами. Потом снова побежали вперед. Что же, думаю, предупреждению вы не вняли, так что пеняйте на себя. Я вложил в затвор патрон, прицелился и выстрелил. Ведущий пошатнулся и схватился за плечо. Остальные остановились и уставились на командира. Потом бросились искать укрытие в вереске. Залп протрещал в теплом вечернем воздухе как сухие палки под ногами. Несколько пуль просвистело у меня над головой, но итальянцы слабо представляли, где я прячусь, и особого желания уточнять тоже не проявляли. Раненый заковылял обратно к грузовику, остальные залегли где были. Похоже, ситуация обещала быть патовой до тех пор, пока враг не получит подкрепление и не пойдет на штурм гребня. Итальянцы ограничивались тем, что палили в мою сторону время от времени, я же стрелял всякий раз как из кустов выглядывала голова, а это случалось редко. Трудно было сказать, сколько так продлится, но итальянцы не знали о происходящем в бухте, и каждая минута помогала немцам развести пары и снять каботажник с мели.

Было как-то странно спокойно лежать там в лучах послеполуденного солнца, среди шныряющих вокруг меня ящерок, совершенно не догадывающихся о происходящей драме. То вполне могли быть последние минуты моей жизни — если дело дойдет до штурма, итальянцы едва ли станут миндальничать. Но как ни странно, это меня совсем не заботило. После чудесного спасения от гибели в подводной лодке несколько часов назад, смерть утратила, казалось, весь свой ужас.

Но вскоре реальность снова заявила о себе: по дороге ко мне приближались два клуба пыли. Я загнал очередной заряд, выждал, пока первый грузовик окажется на дистанции выстрела, и спустил курок. Щелк — и все! Я передернул затвор, выбросив патрон, вложил новый и опять нажал на собачку. Черт побери, снова осечка! Я открыл затвор и заглянул внутрь — заржавевший за годы небрежения боек сломался. Не оставалось ничего иного как ждать итальянцев и отбиваться ружьем как дубиной. Прошло, по моим прикидкам, около получаса — за это время немцы должны уже снять судно с мели. Тут за спиной послышался шорох кустов. Я повернулся, готовясь угостить нападающего добрым ударом приклада. Но вовремя сообразил, что передо мной немец, тот самый молодой моторист, которого я спас утром.

— Пожалуйста, герр лейтенант… Корабль на плаву и под парами. Я вас забрать пришел.

— Что значит забрать меня, балда? Тут внизу три грузовика итальянцев — мы и двух метров не успеем отплыть как из нас дуршлаг сделают.

— Нет, прошу вас, герр лейтенант! Я ведь специально за вами поднимался… У нас есть шанс!

Ладно, думаю, все равно, где погибать. И мы ушли, украдкой пробираясь вдоль гребня, пока пули свистели над нами или выбивали фонтанчики щебня. Как раз когда мы достигли края хребта над бухтой, воздух над нашими головами разорвало пулеметной очередью. Каким-то чудом нам удалось невредимыми скатиться на пляж. Каботажник был на плаву и дал свисток, когда мы бросились к шлюпке. Мы запрыгнули в нее и стали грести как одержимые, а первые итальянцы уже вышли к бухте. Пули со шлепками врезались в воду вокруг, пока мы приближались к судну, а одна расщепила планшир в том самом месте, где за секунду до этого находилась моя рука. Но мне думается, итальянцы слишком запыхались от бега, чтобы точно целиться. Шлюпка ткнулась в бок корабля, я ухитрился взобраться по канату и перевалить через фальшборт, а пули барабанили по стальным листам, обдавая нас брызгами расплавленного свинца. Я упал на палубу, потом привстал, втаскивая через поручни своего немецкого компаньона. Он проделал уже полпути, потом замер, и лицо его приняло озабоченное выражение, словно вспомнил, что забыл выключить газ, выходя из дому.

— Давай! — закричал я и высунулся сильнее, чтобы втащить парня на борт. Моторист закашлялся, потом вздрогнул слегка и отпустил канат. Я перегнулся и увидел как мой спаситель опускается на дно бухты, оставляя за собой расплывающийся кровавый след. Думаю, кости бедняги до сих пор там. Я так и не узнал его имени.

Каким-то образом нам удалось выбраться из бухты. Пули свистели вокруг и стучали по бортам, а мы с Леманном вели корабль, лежа на палубе у штурвала. И правильно поступили, потому как почти на самом выходе точно нацеленная пулеметная очередь разнесла нактоуз и штурвал в щепки. Нам пришлось рулить при помощи подвернувшегося под руку гаечного ключа, накинутого на ось штурвала.