— Превосходно, — отозвался Фюрстнер. — Нырнем и подождем их.

Мы неспешно погрузились и легли на курс перехвата конвоя. Минут через двадцать Фюрстнер приказал поднять перископ. Электрическая лебедка завизжала, выбирая трос, и сверкающий бронзовый стержень бесшумно выехал из колодца в палубе. Командир припал глазом к окуляру и с видом надменной самоуверенности оглядел горизонт.

— Ага, все как я ожидал, — заявил он. — Двухтрубный лайнер и два парохода поменьше, в сопровождении эсминца.

— Предположения насчет национальности? — поинтересовался я.

— А какая разница? В этих водах может быть только враг, а если это нейтралы, то нечего им было сюда соваться. Я намерен атаковать. Кстати, можете взглянуть сами.

Я приник к перископу. Да, перед нами был итальянский военный корабль — миноносец класса «Спарвьеро», если точнее. Что до двухтрубного судна, то я был почти уверен, что узнал пакетбот «Ганимед» франко-алжирской линии. Из двух прочих один был небольшим грузовым транспортом, а второй — окрашенным в зеленую краску каботажным пароходом водоизмещением примерно в двести тонн. Флаг нес только миноносец. Конвой плелся в нашу сторону на неспешных шести узлах.

Послышался лай приказов — у немцев настоящий талант отдавать приказы лаем — и через несколько секунд команда уже заняла места по боевому расписанию. С кнопок запуска торпед на переборке центрального поста были убраны красные защитные колпачки. Фюрстнер стоял у перископа и с впечатляющим спокойствием управлял выходом лодки в атаку.

— Отлично, — заметил он. — Полагаю, стоит избрать целью эсминец. Оба аппарата, товьсь!

На минуту или две повисла мучительная тишина. Потом последовал приказ:

— Левый торпедный аппарат, пли!

Зашипел сжатый воздух. Когда торпеда вышла, UB-4 слегка вздрогнула. И тут:

— Gottverdammt! Уходим глубже!

Несколько секунд спустя над головами послышался безошибочно узнаваемый шум винтов, затем поблизости разорвались две или три бомбы. Как оказалось, наша торпеда первые секунд пять шла точно к цели, а потом затонула. «Итальянец» заметил ее след и повернул в расчете протаранить нас прежде, чем мы нырнем. Он промахнулся, но в течение следующего получаса нам пришлось оставаться на глубине в двадцать метров. За это время миноносец и двухтрубный пароход скрылись с места событий. Когда UB-4 всплыла на перископную глубину, заметить удалось лишь два меньших судна, которые после бегства эскорта развернулись и теперь полным ходом возвращались в Италию. Впереди шел пароход побольше — он делал примерно восемь узлов, из трубы его поднимался густой столб дыма, а за кормой на лине болталась шлюпка. Что до каботажника, тот отстал на добрую милю, явно не поспевая за товарищем.

Строго говоря, если следовать международному законодательству, нам полагалось всплыть и захватить пароходы в качестве призов, приняв предварительно меры безопасности в отношении пассажиров и команды. Фюрстнер воспротивился: по его словам, у нас есть полное право топить торговые суда без предупреждения, раз те являлись частью охраняемого конвоя. Факт, что эскорт исчез, его ничуть не смущал. В пароход побольше с дистанции четыреста метров была выпущена торпеда из аппарата правого борта, и двадцать секунд спустя мы были вознаграждены глухим гулом разрыва. Раздалось в высшей степени дисциплинированное «ура!». Фюрстнер жадно приник к перископу на минуту, потом отступил от него, очень довольный собой.

— Трусливый сброд, эти итальяшки, — заметил он. — Вы бы видели как они попрыгали в шлюпку, что буксировали за кормой! Макаронники обрезали конец и взялись за весла наверное еще до того, как торпеда попала в борт. Ну и образчик мореходного искусства, тянуть вот так шлюпку за собой! Меня удивляет как…

Договорить капитан-лейтенант не успел. А если и успел, то я конца фразы не услышал, потому как все затмили звезды, посыпавшиеся из глаз в тот миг, когда меня сбило с ног и шарахнуло через весь центральный пост. То был самый мощный взрыв, который довелось мне переживать, могучий удар, подобный столкновению двух планет. Я имел опыт залпов тридцатисантиметровых орудий линкора, а позже пережил сотни глубинных бомбардировок, но оглушительные звуки первых и вторых казались бумажными хлопушками в сравнении с жутким грохотом, обрушившимся на UB-4. Наверное, это стоило сравнить с взрывом вулкана Кракатау. У нас перехватило дух, уши заложило, а мозг превратился в студень, бултыхающийся внутри черепов, пока нас бросало внутри раскачивающейся, дергающейся субмарины. С переборок слетали приборы, свет погас и люди в ужасе заорали. Затем повисла зловещая тишина, и маленькая лодка выровнялась. Непроглядную тьму нарушали только вспышки коротких замыканий. Забулькала вода — это воздух с шипением вырывался из перебитых магистралей высокого давления. Только наш отважный электромотор гудел ровно, словно ничего не произошло.

Побитый и ошеломленный, я с трудом поднялся на ноги, весь мокрый от морской воды и машинного масла. Где-то на носу загорелся карманный фонарик. В его свете открылась сцена полного разрушения. Повсюду, из тысяч вылетевших заклепок и разошедшихся швов, внутрь корпуса с шипением врывались струйки воды. Она уже покрыла палубу, а в воздухе ощущался недобрый аромат хлора — это море добралось до аккумуляторов. Что до экипажа, то его разбросало повсюду. Люди выбирались из-под обломков и пытались встать. Жить UB-4 оставалось не больше нескольких минут.

— Где капитан? — крикнул я.

— Здесь, герр лейтенант! — послышался ответ.

Фюрстнера, с обильно кровоточащей раной на голове, извлекли из-под груды кислородных баллонов, свалившихся с ячеек на потолочной переборке.

— Быстро, готовимся покинуть корабль! — скомандовал я. — Нам немного осталось!

Я повернулся к Леманну, который снова забирался в кресло старшины погружений.

— Леманн, на поверхность. Продуть все цистерны — воздуха мы потеряли много, но быть может, плавучести еще хватить, чтобы подняться. Вы двое, лезьте в рулевую рубки и отдраивайте по моей команде люк. Потом выбирайтесь как можно скорее наружу и вытаскивайте остальных — у нас будет минута или две прежде чем лодка пойдет ко дну, и я не хочу, чтобы кто-то застрял в шахте!

— Лодка не слушается, герр лейтенант. Тяги руля глубины видимо перерезаны!

Я пробился сквозь обломки к панели с вентилями и открыл все воздушные. Трубопроводы были так сильно повреждены, что лишь малая часть воздуха попала в цистерны, но субмарина все-таки начала подниматься. Глубиномер, естественно, сломался, но пока я скидывал сапоги, готовясь плыть, то обратил внимание, что вода за смотровым иллюминатором рубки становится светлее. Члены команды стягивались в центральный пост. Они стаскивали бушлаты, готовые ринуться вверх по трапу как только мы всплывем и отдраим люк. Люди явно были напуганы, многие получили ранения, но дисциплина по-прежнему оставалась безупречной. Я снова выглянул в иллюминатор — уже почти поверхность.

— Эй, наверху, приготовиться открыть люк!

Тут глаза мои расширились при виде того как вся рулевая рубка смялась вдруг словно картонная гильза. Послышался отвратительный лязг, UB-4 содрогнулась и снова пошла вниз. Двое наверху закричали, потом воцарилась тишина. Рулевую рубку с силой рвануло из прочного корпуса. Киль чего-то, что таранило нас, проскрежетал над головами, а затем, когда лодку снова подкинуло вверх, в образовавшуюся в задней части надстройки широкую пробоину потоком хлынула зеленая вода. Она успела дойти нам почти до колен, прежде чем мы опомнились, а мощный треск и серия синих вспышек известили о том, что электрический мотор пал наконец смертью храбрых.

— Леманн! — завопил я, перекрывая шум воды. — Люк машинного отделения! Бога ради, отдрайте люк машинного отделения!

Двое парней налегли на упирающееся колесо, и люк открылся. Внутрь хлынула вода, но также и свет. Мы были на поверхности. Но явно ненадолго.

— Все наверх, живо!

Экипаж не нуждался в увещеваниях — матросы лезли по трапу так, словно на пятки им наступал сам дьявол. Вытащили Фюрстнера и других раненых. Через несколько секунд внизу оставались только я и Леманн. Вода доходила нам уже до пояса.