Очевидно, Эрику Олаунсену приходилось плавать и в южных полярных морях па одном из норвежских, а может быть, других китобойных судах, которые из года в год отправлялись туда за ценной добычей.

- Эрик восемь лет плавал на пароходе в Беринговом море…. Чукчи… Эрик Эльгар…

- Эльгар? - спросил Степа. - Что такое Эльгар? Остров такой? Или пароход называется Эльгар?.. Эльгар?..

Норвежец не понял и лишь радостно повторял, показывая на себя:

- Эльгар! Эльгар! Эльгар!

Глава III

- Дмитрий Петрович, у меня только что был продолжительный разговор с Эриком. Оказывается, он плавал почти во всех арктических и антарктических водах, - информировал юнга своего ученого шефа во время чая за общим столом.

Тут же, вместе со всеми, сидел и Эрик. Он опирался рукой на стол и с интересом рассматривал советских моряков. Это любопытство постоянно светилось в его глазах, с тех пор как он пришел в себя и узнал, что находится на советском пароходе.

- Особенно долго,-продолжал Степа,-если я правильно понял его, плавал он в Беринговом море на пароходе «Эльгар».

- Да, Эльгар, я, я, - словно подтверждая, произнес норвежец.

- Эльгар? - переспросил Кар. - Мне приходилось плавать между Петропавловском-на-Камчатке и Номом, что на Аляске. Мы встречали там немало разных пароходов, но парохода «Эльгар» не припоминаю.

Лейтэ обратился к Эрику:

- Беринг… Эрик Олаунсен… Шип?

Норвежец, очевидно, понял вопрос. «Шип» - по-английски значит «пароход». По-норвежски пароход будет «дампшиб».

- Шип, - сказал Эрик, поднимая брови. - Навалук… Ном…

Кар прищурил левый глаз, прислушиваясь к норвежцу.

- Лаврентий, Провидение, Уэлеп, - обратился он к Эрику, называя местности па побережье Берингова моря.

На губах норвежца появилась радостная улыбка.

- Да, Уэлеп, да!

- Эльгар - это ие пароход, - объяснил Кар, - он плавал на шхуне «Навалук». Об этой шхуне я действительно слыхал и, кажется, даже видел ее.

- Значит, Эльгар - это какая-то местность. Возможно, остров, - заявил Степа.

- Едва ли, - выразил сомнение Кар. - Если остров, то, очевидно, из тех, которые даже в лоции называются скалами. На Беринговом море я знаю почти все острова. Хотя надо сказать, слово «эльгар» я где-то слыхал. Но где - не вспомню.

Разговор продолжался, но Кар уже не принимал участия в нем. Допив молча чай, он пошел в свою каюту.

Эрик Олаунсен все так же внимательно приглядывался к своим собеседникам, которых он плохо понимал. Он догадывался, что Торба - механик и старший помощник Кара, что Запара - ученый сотрудник, а остальные - матросы и кочегары. Его удивляла простота взаимоотношений между советскими моряками независимо от их служебного положения. Вместе с тем, он видел, что, несмотря на товарищеские отношения между старшими и подчиненными, на пароходе бы-ла твердая дисциплина. Ему приятно было видеть теплую заботливость всех этих людей о нем и дружбу между ними. Он с восхищением наблюдал, как использовали свое время советские моряки, попав в ледовый плен. Он не мог рассказать им о том, что думал, не мог спросить о многом, что его интересовало и было для него непонятно, так как не знал языка этих людей. Он внимательно прислушивался к словам, которыми они между собой перебрасывались, и если разгадывал значение хотя бы одного из них, старался запомнить его, повторяя несколько раз.

Ему так же хотелось выучить русский язык, как Степе норвежский.

После чая Степа, машинист Зорин и кочегар Шелемеха принялись за решение алгебраических задач. На следующий день должна была состояться очередная лекция Кара по математике, и они готовились к ней.

- Что, будем вместе решать? - спросил Зорин норвежца, когда тот сел возле них. - Давай, давай!

Эрик покрутил головой. Алгебры он не знал; иксы, игреки и зеты были для него таинственной магией. То, что ими занимались машинист, кочегар и юнга, еще больше подняло в его глазах авторитет советских моряков.

Котовай и Ковягин на противоположном конце стола занимались арифметикой. Когда Эрик подошел к ним и заглянул в их тетради, операции с цифрами, которые он увидел, показались ему вполне понятными.

Видя, что никто из них задачу пока не решил, он наклонился над тетрадью Котовая и, немного подумав, понял ее условие.

- Дайте мне, пожалуйста, карандаш….-попросил он матроса, показывая на карандаш.

- Карандаш просишь? - понял его Котовай.

Эрик взял кусок бумаги и начал высчитывать, предлагая кочегару и машинисту следить за ним.

Эрик решил задачу.

Это событие сразу сблизило обоих арифметиков с норвежцем. Втроем они вскоре решили все задачи. После этого Ковягин стал объяснять Эрику условие задачи о гусях. Эту задачу кочегар предлагал каждому новому знакомому.

- Слушай, Эрик, - сказал он, - летели гуси… Ну, как тебе это объяснить?

Котовай неплохо рисовал, и ему пришло в голову иллюстрировать задачу рисунками.

- Много гусей, - говорил Ковягин, тыча пальцем в рисунок Котовая, - а навстречу им один гусь.

Все это кочегар демонстрировал пальцами, мимикой и гоготаньем, подражая гусям. Далее шел пересказ известной всем задачи: «Здравствуйте, сто гусей! - сказал гусь.-Здравствуй!-ответили гуси.-Только нас не сто, а меньше. Если бы нас было еще столько, да полстолько, да четверть столько, да ты с нами, тогда было бы сто». Вопрос: сколько летело гусей навстречу одному гусю?

Но эта задача оказалась непонятной Эрику, и он лишь руками разводил.

Наконец, часы учебы кончились. Шелемеха торжественно завел граммофон. У этого инструмента был чуть ли не столетний стаж. По крайней мере, так заверял Торба. И хоть механик, машинист и кочегар приложили немало усилий, чтобы его наладить, он дико свистел и хрипел. А впрочем, моряки на это не обращали внимания.

Приближалось время ужина. В кают-компанию вошел Кар.

- А знаете, - обратился он к товарищам, - впервые я услыхал слово «эльгар» от капитана Ларссна… Но к чему он это сказал?

Глава IV

В начале двадцать третьего часа Лейтэ вышел на палубу проведать вахтенного. На вахте стоял Соломин.

К тому времени мороз несколько ослабел, но дул четырехбалльный ветер и падал снег. Темень вокруг еще более сгустилась. Облака, видимо, плотно окутали небо, так как вверху не видно было ни одной звезды.

Лейтэ застал вахтенного на нижнем мостике. Соломин перегнулся через фальшборт и настороженно к чему-то прислушивался. Рядом с ним горел фонарь.

- Как дела, вахтенный? Спать не хочешь? - спросил Лейтэ. - Интересного ничего не замечал?

- Заметил, - ответил матрос.

- А именно?

- Слышно, как в море лед ломает. Все чаще и чаще громыхает.

И, словно в подтверждение этих слов, с моря донесся отдаленный грохот.

- Двинулся, - проговорил Лейтэ. - Сжимается.

- Я хотел уже спуститься вниз, чтобы сообщить об этом, но пришлось задержаться.

- А почему?

- Да что-то застрекотало на палубе. Как будто какая-то машинка, будто…

- Что такое? - сдерживая волнение, спросил Лейтэ. У него мелькнула мысль: «Снова».

- Трудно сказать, что… но я действительно слыхал, как что-то стрекотало, с каким-то звоном.

Издали снова донеслось грохотанье, похожее на выстрелы из многих пушек.

Что-то зловещее было в этом грохоте. Оба моряка, прислушиваясь к гулу, вспомнили пароходы, которые, зимуя в полярных морях, погибли от сжатия льда. Хотя грохот долетал издалека, но, безусловно, движение льда должно было отразиться и на ледяном поле, там, где вмерз «Лахтак».

- Будь на месте… - сказал Лейтэ Соломину. - Я сейчас вернусь.

Он сбежал вниз, в каюту, чтобы оповестить капитана.

Кар принял сообщение очень спокойно. Поднялся с койки, оделся и приказал:

- Дайте распоряжение людям быть в готовности. Позовите ко мне на мостик механика.

Кар вышел из каюты и, пройдя через столовую, поднялся на палубу. В лицо ему ударило снегом: из темноты донесся отдаленный грохот.