Возле норвежца стоял Степа. Он, не отрываясь, следил за горизонтом.
Кар и Запара на капитанском мостике готовились к астрономическим наблюдениям.
Торба собрал остальных моряков вокруг себя и весело рассказывал им о полуанекдотическом случае - как он и его приятели продавали в каком-то порту медведя:
- Плавал я тогда на маленьком ледоколе «Свистун». Летом стояли мы на ремонте. И вот, на втором или третьем месяце, - говорил серьезно и негромко механик, - команда подводной лодки, стоявшей в доке рядом со «Свистуном», пригласила нас на вечеринку. Там наши ребята стали весе-литься и выступать с речами. Один из них и говорит: «Взаимно приглашаем наших хозяев в следующий выходной день к себе в гости». Все захлопали в ладоши, закричали «ура». Подводники поблагодарили и обещали придти.
Вернулись мы на свой ледокол и с утра стали думать о встрече с подводниками. Денег тогда у нас было - только на папиросы. А надо же угостить, устроить такой вечер, чтобы гостеприимство наше вспоминали и другим о нем рассказывали. У судкома тоже денег не было. А идти за деньгами на берег, в комитет, неудобно было, так как находились в прорыве.
Плавал с нами на ледоколе молодой бурый медведь. Очутившись в таком затруднительном положении, мы и решили продать его. Выбрали двух продавцов: кочегара и матроса и послали их с медведем на берег. Хоть и жаль было расставаться с Мишкой, но иного выхода не видели.
Вскоре вернулись наши продавцы без медведя, но с деньгами. Ну, хорошо. Как вдруг, через какой-нибудь час после их возвращения, слышим на палубе шум. Выскакиваем, - матросы и кочегары радостно кричат, и среди них важно расхаживает, с боку на бок переваливаясь, наш бурый. На шее у него веревка, конец по палубе волочится. Выходит, убежал наш Мишка от своего нового хозяина и назад вернулся. Сообразили мы тогда: можно этак без конца бурым Мишкой торговать.
Повели его снова па продажу. На этот раз и я пошел. Вышли на базар, где собаками торгуют. Как увидели собаки нашего Михайлу - такую кутерьму подняли, что прибежал базарный комендант и прогнал нас. Перешли мы тогда в тог ряд, где живую птицу продают. С одной стороны петухи поют, гуси гогочут, а с другой - какие-то старички ходят и канареек в клетках предлагают. Стоим и мы с нашей «птицей». Подходит какой-то высокий гражданин с огромным животом, в зеленом пиджаке и синем картузе. Осматривает нашего бурого и покупает. Заплатил, потянул за веревку и ушел. Медведь охотно за ним побежал. А мы тоже вслед за ними… Интересно, вырвется бурый или нет. Миновали базар, прошли два переулка, сквер, где няньки с детьми сидят, и очутились на центральной городской площади. За медведем толпа мальчишек бежит. Но как только зазвенел трамвай, пробегая мимо нашего покупателя, Мишка рванулся изо всей силы. Новый его хозяин кувырком свалился на тротуар, выпустив из рук веревку. Мальчуганы, бежавшие за медведем, с визгом кинулись наутек. Бурый, убегая, толкнул какую-то гражданку с зонтиком в руках. Гражданка уронила зонтик и со страху завопила не своим голосом. Медведь, видно, сам испугался и поддал жару. Мчится. Народ на улице в испуге бросается во все стороны. Милиционер свистит, а мы хохочем, как будто в кино Игоря Ильинского или Пата и Паташона смотрим. Через минуту бурый скрылся с глаз. Вернулись мы на пароход и застаем нашего Мишку дома.
Прошло немного времени, и повели мы его снова на базар…
- Эй, ребята, - крикнул с мостика Кар, - солнце восходит!
Все отвернулись от механика и устремили глаза на горизонт. Над краем ледяного поля угасало зарево. Вот из-за моря выплыл огненный шар. Вокруг на снежных сугробах заиграли золотые брызги. Солнце победило полярную ночь.
Моряки закричали «ура». Котовай заиграл на трубе, а Вершемет бил в самодельный бубен.
- Мы радуемся, словно древние дикие племена, - смеясь глазами, сказал гидрологу Кар.
Тот притопнул ногой и, пытаясь крикнуть, охрипшим голосом ответил:
- Мне самому плясать хочется!
Глава II
Солнце светило недолго: через несколько минут оно скрылось за горизонтом.
Моряки, несмотря на мороз, толпились на палубе в приподнятом настроении.
- Хватит про медведя, товарищ механик, - обратился к Торбе Котовай. - Я слышал об этом во Владивостокском порту, только с небольшими отклонениями.
- А мне рассказывали, что это случилось в Одессе, - добавил Лейтэ.
- История, друзья мои, любит повторяться, - смеясь, ответил Торба. - А делать такие замечания невежливо. Поэтому я своего рассказа не заканчиваю, и о финале догадывайтесь сами. А может, вам рассказали?
Механик подмигнул, засмеялся и направился в кубрик. За ним пошли и другие.
Степа помог Эрику Олаунсену спуститься в помещение.
Неприветливо выглядел кубрик после освещенных солнцем просторов. Как ни боролись моряки с сыростью, она давала себя знать. Как ни проветривали кубрик, но воздух тут был не совсем свеж. А если и удавалось пустить в кубрик достаточно свежего воздуха, температура очень скоро понижалась, приходилось спешно затыкать все щели и кутаться поверх меховой одежды еще и в одеяла.
Койки Эрика Олаунсена и Степы стояли рядом. Юнга взял на себя обязательство ухаживать за норвежцем и старательно выполнял его. Норвежец был от души благодарен юнге. С берега к нему приходили лишь дважды. Один раз капитан Ларсен, а после него - Ландрупп. Между прочим, Кара удивило, что норвежцы не приглашали пи его, ни других моряков к себе на остров. Точно так же ничего не ответил ему капитан Ларсен на предложение весной вместе покинуть остров. Кар считал, что причиной первого были, очевидно, какие-нибудь внутренние дела норвежской команды, а причиной второго то, что капитан, хоть и принял его предложение, но заранее не хотел благодарить: мол, незачем об этом говорить, пока по-настоящему не наступит весна. Из деликатности Кар не поднимал больше этого вопроса. Ларсен хотел забрать Эрика Олаунсена, но Кар уговорил его оставить больного на пароходе, пока тот совсем не выздоровеет.
Олаунсена, как видно, угнетало вынужденное молчание. Иногда он начинал говорить, но никто его не понимал. С ним изъяснялись, как с глухонемым, - мимикой и жестами. Теперь Эрик садился есть за общий стол, играл с моряками в шашки и домино и даже выучил несколько русских слов. За день до того как впервые после зимы появилось солнце, Запара подал Степе мысль, чтобы он, разговаривая с Эриком, изучал норвежский язык, а норвежца учил русскому.
Каждое утро, когда норвежец просыпался, он говорил: «Гу мор’ен!»
Это выражение очень похоже на немецкое «Гут морген», и его сразу же расшифровали, как «доброе утро».
И Степа приветствовал Эрика словами: «Доброе утро!»
Теперь уж норвежец по утрам говорил «Доброе утро!», а юнга, наоборот, «Гу мор’ен!»
Возвратившись в кубрик, Эрик и Степа расположились на своих койках. Эрик полулежал. На тумбочке между койками горела лампочка. При ее свете юнга стал рассматривать карту Арктики, полученную перед этим в подарок от Запары. Норвежца тоже заинтересовала карта, и он склонился над ней. Надписи на карте были сделаны по-русски и по-английски. Эрик не знал ни того, ни другого языка, но, очевидно, был не плохо знаком с картой, так как, касаясь спичкой того или иного острова или полуострова, почти правильно называл их.
- Степа, - обратился норвежец к юнге и, указывая то на себя, то на карту, сказал: - Эрик… Гронланд… Эрик… Свальбард… Эрик… Франц-Иосиф… Эрик… Америка… Аляска… Беринг… эскимос… чукча… Эрик… Эльгар…
Следя за спичкой, которой норвежец водил по карте, и прислушиваясь к его словам, юнга понял, что Эрик был в Гренландии, на Свальбарде, Земле Франца-Иосифа, а также на Аляске; видел эскимосов и чукчей…
Для норвежского моряка это вполне возможно. Ведь норвежских моряков можно встретить не только на севере, но и в морях всего мира, на пароходах под разными флагами.
- Эрик Арктик о Антарктик… - норвежец сделал руками жест, будто он держит глобус, и указал вверх и вниз.