Когда хозяин постоялого двора разговорился с ними, Швейк заметил: «Вот брат говорит, в час дня будем в Писке». — «На побывку, стало быть, брат приехал?» — обратился любопытный трактирщик к унтеру. «Сегодня ему как раз уезжать», — ответил тот, не моргнув. «Ловко мы ему нос натянули!» — сказал жандарм после Швейку. Когда перед тем, как войти в трактир, жандармский унтер объявил Швейку, что одна стопка им не может повредить, он проявил себя безнадежным оптимистом. Когда же их было выпито уже двенадцать, конвоир решительно провозгласил, что времени у них — вагон! А посему они безмятежно продолжали дегустировать напитки из запасов трактирщика.

Было уже совсем темно, когда жандарм со Швейком отправились дальше, в Писек. Из-за метели ни зги не было видно и унтер беспрестанно повторял: «Шпарь прямиком до самого Писка!» Произнеся это в третий раз, он кубарем скатился с дороги под откос. Помогая себе винтовкой, жандарм с трудом вскарабкался наверх, но тотчас свалился обратно. Пять раз пытался конвоир вылезти на дорогу! Выбравшись, наконец, к Швейку, он сказал ему с отчаянием в голосе: «Так я очень даже легко могу вас потерять…» — «Не дрейфьте, господин унтер-офицер, — сказал Швейк, — будет лучше, если мы друг к дружке прицепимся».

Мастерским движением жандарм надел Швейку на руку один конец наручников, а второй захлопнул на запястьи своей правой руки. Отныне они были соединены воедино точно сиамские близнецы. Спотыкаясь, они не могли оторваться один от другого и, когда унтер падал, он увлекал Швейка за собой. Увидев, что так дело не пойдет, они было попробовали расцепиться. Но после долгих и тщетных усилий, унтер-офицер вздохнул: «Теперь мы связаны на веки веков…» «Аминь!» — добавил Швейк, и они заковыляли дальше. «Ох, теперь мне нагорит — нам уже не расцепиться!» — сокрушался жандарм.

Жандармскому унтеру и впрямь нагорело, когда в Писке они предстали перед ротмистром Кёнигом. «Дыхните-ка на меня!» — были первые слова, произнесенные ротмистром. «Все ясно: ром, контушовка, «чертова» настойка, рябиновка, ореховка, вишневка, ванильный ликер и „аляш“!» После этого грозный ротмистр приказал посадить обоих, и Швейка, и его конвойного. На другой день он допрашивал Швейка: «Из какого полка вы бежали?» — «Ни из какого! Я же, наоборот, иду к своему полку, я его ищу. Я ведь ни о чем другом и не мечтаю, единственно побыстрей попасть в свой полк и снова исполнять свой воинский долг!» — с воодушевлением докладывал Швейк… Молодому жандарму было поручено отвезти нашего героя в Будейовице.

Надпоручик Лукаш, не испытывая никаких злых предчувствий, сидел за столом в полковой канцелярии, когда туда привели Швейка. «Честь имею снова явиться, господин обер-лейтенант!» — торжественно отрапортовал Швейк. Надпоручик Лукаш вскочил, как ужаленный, и схватился за голову. Его глаза светились ужасом и отчаянием. «Добро пожаловать, Швейк. Ордер на ваш арест уже подписан… Я себе портить с вами нервы больше не собираюсь! Подумать только, как я мог так долго прожить рядом с таким идиотом! Удивляюсь, почему я вас еще не застрелил?! Ну, ничего, теперь вас свернут в бараний рог. Ваш идиотизм разбухал до бесконечности, пока все не лопнуло к чертям собачьим!»

«Теперь уж, Швейк, вам каюк!» — закончил надпоручик Лукаш, потирая руки. Набросав несколько строк на клочок бумаги, он вызвал дежурного, приказал отвести Швейка на полковую гауптвахту и передать эту записку надзирателю. Швейка повели через двор и надпоручик с нескрываемой радостью смотрел, как надзиратель отмыкает дверь с черно-желтой табличкой с надписью «Полковая гауптвахта», как Швейк скрывается за этой дверью, а спустя мгновение тюремный надзиратель — уже один — выходит на двор, «Слава тебе, господи! — вслух подумал Лукаш. — Наконец-то он там». Так завершился будейовицкий анабазис бравого солдата Швейка.

На «губе» Швейка радушно встретил толстый вольноопределяющийся по фамилии Марек. Его, дескать, посадили за сущую безделицу. Один инвалид ему «устроил» ревматизм — на следующий день после укола ноги у него стали, как тумбы! Так Марек попал в госпиталь, где ему еще раз подвезло, потому что там служил его шурин, врач. Затем вольноопределяющийся раздобыл себе толстую конторскую книгу, наклеил на нее бумажку с надписью «Книга больных» и каждый день с этой книгой под мышкой, беспрепятственно минуя дежурных у входа, преспокойно отправлялся в город. Одним словом, Марек жил припеваючи, пока вчера ночью сам себе не напортил: возвращаясь пьяным в госпиталь, он под аркадами на площади съездил по уху одного артиллерийского лейтенанта, по ошибке приняв его за приятеля Франтишка Матерну. На этом все лопнуло, включая злосчастную «Книгу больных».

После Марек рассказал, как явился в полк в сапогах и цилиндре, потому что портной не успел к сроку сшить мундир. В таком виде он и появился на плацу. Полковник Шредер наехал верхом прямо на Марека, чуть не сбив его с ног, и заорал: «Donnerwetter! Что вы тут делаете, вы, штатский пшют?!» Вольноопределяющийся ответил, что явился по призыву и вместе со всеми участвует в учениях. Полковник, вне себя от бешенства, умчался на лошади бог знает куда, потом диким галопом прискакал обратно, стал опять разоряться и бить себя в грудь. Вольноопределяющемуся он тут же на месте вкатил две недели гауптвахты, а вместо обмундирования приказал выдать старые обноски.

Когда им надоело беседовать, вольноопределяющийся предложил спеть. Они запели песню про бомбардира Ябурка, который «к пушке встал и заря-заря-заря… все время заряжал!» Стоял такой рев, что в коридоре сотрясались стекла. В арестантской появился лейтенант Пеликан в сопровождении надзирателя. «Тут вам не зверинец!» — грубо накинулся на арестантов надзиратель. «Отставить пение! — сказал поручик строго. — Ваш концертный номер на площади слышно!» — «Господин лейтенант, — обратился к нему Марек, — разрешите поговорить с вами с глазу на глаз! Пусть надзиратель подождет в коридоре!» Когда это было исполнено, вольноопределяющийся сказал офицеру фамильярно: «А ну, гони сигареты, Франта!» Это был его старинный знакомец еще с гражданки.

Через день после этого Швейк и вольноопределяющийся Марек услышали из уст полкового командира Шредера решение своей дальнейшей судьбы. При полковом рапорте Марек получил 21 сутки строгого ареста, а по отбытии наказания отчислялся в кухню чистить картошку. Затем полковник Шредер остановился перед Швейком и принялся пристально его разглядывать. Результаты своих наблюдений полковник резюмировал только одним словом: «Идиот!» — «Осмелюсь доложить, господин полковник, идиот!» — ответил Швейк. Полковник Шредер подошел к Швейку еще ближе и, глядя на его добродушную физиономию, сказал: «Получайте три дня строгого ареста, скотина идиотская! Когда отсидите, явитесь к надпоручику Лукашу!» Таким образом, Швейк и Марек вновь встретились на полковой гауптвахте.

А надпоручику Лукашу была предоставлена возможность испытать большую радость, когда полковник Шредер вызвал его к себе и объявил: «Господин надпоручик, с неделю тому назад, по прибытии в полк, вы подали рапорт с просьбой назначить вам денщика, поскольку ваш денщик пропал на вокзале в Таборе. Так как он вернулся…» — «Господин полковник…» — голос надпоручика звучал умоляюще. «…мною было решено, — с ударением продолжал полковник, — посадить его на трое суток, а затем я пошлю его обратно к вам…» Сраженный горем, Лукаш, шатаясь, вышел из кабинета полковника.