Идешь, не торопишься. Сзади раздается шорох. Думал — собака бежит, смотрю и удивляюсь: зайчик меня обгоняет и не боится — скачет тихонько впереди, присядет, посидит, ушками похлопает, я подойду поближе — опять поскачет и опять посидит. То ли не боится человека, то ли не замечает меня косой. Но насторожился, кинулся в сторону, обежал вокруг и взлетел наискось по откосу. А наверху напоролся на собачонку, подхватила она зайца, и пошел гомон на весь лес.

Чего только не встретишь самого неожиданного в пути под щельями! Прошел я деревню Нижний Березник, расположенную в распадке у ручья. Впереди четверо парней зачем-то скатили с горы бревно, перегородили им дорогу и сели покурить. Впереди показались две машины. Первым шел грузовик, украшенный по радиатору цветными шариками и лентами. В кабине рядом с шофером сидели жених и невеста, в кузове дружки жениха и подружки невесты пели песни. Следом в «газике» сидели родители новобрачных. Мезенская свадьба ехала под красными щельями! Совсем иная, чем те старинные свадьбы, описанные в фольклорных сборниках, которые ныне изображают мезенские самодеятельные коллективы. Но один старый веселый обычай остался, и парни-пастухи его выполнили, перегородив дорогу и требуя выкупа. Машина остановилась, дружка что-то сказал парням, видимо пригласил на свадьбу, бревно откинули, и свадьба продолжила путь. И конечно, вся округа, где все знакомы друг другу, знала об этом событии, и попавшаяся навстречу тетушка из Козьмогородского сообщила мне, что местный зоотехник женился на доярке, и даже посудачила о достоинствах жениха и невесты…

Так и шел я, совсем нескучно, под щельями, не зная, что ждет меня впереди, и мало о том беспокоясь: не пропадешь на родной земле! Между тем с низу реки надвигалась грозовая туча, сверкали молнии и угрожающе гремели над щельями раскаты. Давно миновала пора гроз, и вот снова гроза. И как некстати, когда идешь под крутыми голыми берегами и некуда спрятаться, а до деревни, как ни спеши, не успеть. Близко подошла дождевая пелена, перегородившая реку, когда впереди у пустынного берега обозначилось нечто похожее на дебаркадер. Но дебаркадеры на Мезени есть только в конечных пунктах судоходства, в промежуточных катера причаливают прямо к берегу. За островом работал земснаряд, значит, то была брандвахта, плавучее жилище рабочих земснаряда. Впрочем, разбираться было некогда: уже висела над головой черная туча, пронесся шквалистый ветер, посыпались крупные капли, и, едва я ступил на палубу брандвахты, как хлынул ливень.

Мне везло на хороших людей на Мезени. Но дотоле я встречал их поодиночке, а здесь их было сразу семнадцать человек. На брандвахте у них свои каюты, и кают-компания, и камбуз, и баня, и движок, вырабатывающий электричество. В свободное от вахт время люди собираются в кают-компании, идут в лес за грибами, уезжают на рыбную ловлю. Живут одной дружной семьей, кочуя со своим земснарядом вверх-вниз по реке. Нигде подолгу не задерживаются — суток двое постоят, и перевозит их катер на новое место. Так всю навигацию промывают фарватер в песках. Пески коварны, затягивают недавно промытый фарватер, и снова работает земснаряд, намывая в сутки семь тысяч кубометров грунта. Ни днем, ни ночью не смолкают мощные машины земснаряда. Укрепленный тремя тросами на якорях, с помощью лебедок может он передвигаться в нужном направлении, в стороны, вверх и вниз по течению. Так проходит он метров двести, вымывая канал шириной до пятидесяти метров. По изогнутому дугой трехсотметровому «калачу» — трубам на понтонах с шаровым соединением — закачивается грунт с водой и выбрасывается на отмель. Ночью расцвечивается земснаряд огоньками, гирлянда лампочек вьется по «калачу», доносится неумолчное уханье машин и шум выбрасываемой воды…

Таких земснарядов, как «Северодвинский-306», на реке несколько. Везде по Мезени нужна их работа. Вот только не стоят они подолгу на одном месте, а так хочется порой путнику пожить немного среди дружного, радушного коллектива, узнать больше о тружениках реки…

Утром пришел катер, потянул брандвахту вверх, а у путника дорога вниз, дальше под красными щельями…

Деревня Козьмогородское, или Козьмин Городок, стоит на береговой круче двумя рядами изб с нависающими над обрывом баньками и амбарами. За водой к реке не спустишься, и поэтому колодцы в деревне устроены с большими воротными колесами. За околицей высится ряжевая мельничка без крыльев.

На берегу, где пристань и перевоз, стоит столб с отметкой 65. На противоположном берегу за песками и лугами виднеется деревня Кильце. Переправившись через реку, идешь твердым выкошенным лугом мимо стогов-зародов, вдоль кустов и стариц. Тропка исчезает в отаве. Деревня где-то невдалеке, доносится собачий лай, но кусты и старицы не дают прохода. Возвращаешься назад, отыскиваешь тропку, продираешься сквозь кусты, пока не выходишь на обсохшее песчаное русло. Весной здесь бушуют полые воды (оттого, видимо, и название сухого или мелководного русла — полой), а сейчас — пески полукилометровой ширины. Говорят, что прежде здесь, под Кильцем, проходило главное русло реки — сулой, а под Козьмогородским был полой, такой узкий, что, по преданию, местный пономарь перекидывал ключ от церкви через реку.

Кильце — деревня, известная своими мастерами. На всю округу славились ее бочкари и лодочные строители. Дома здесь высокие, статные, в большинстве «двужирные». И еще славится Кильце радушием своих жителей. «В Кильце народ хороший!» — говорили мне. Народ на Севере, верно, хороший, но не всегда легко устроиться на ночлег в летнюю отпускную пору — почти во всех домах гости. Все это местные уроженцы — дети, братья, сестры, приехавшие на побывку в родные края из северных городов, где они теперь живут и работают. Летом на Севере, на его транспортных магистралях, бывает почти так же людно, как и на юге, только, в отличие от юга, куда стремятся люди со всех концов страны, здесь большинство своих, северян. За время отпуска запасаются они грибами, ягодами, и вы сразу узнаете отпускников на пристанях и в аэропортах по тому обилию эмалированных ведер и корзин, которые они увозят с собой.

У Егора Егоровича тоже в доме гости, но не откажет он дорожному человеку в приюте — дом большой, всем места хватит, да и поговорить с новым человеком старик любит. Вечером младшие дети, сын и дочь, двадцатилетняя молодежь, ушли в клуб, ушла куда-то и хозяйка, а мы с хозяином посиживаем за самоваром, за интересным разговором.

Высокий, крепкий старик Егор Егорович, с седой окладистой бородой. На пиджаке у него ордена и медали. Большую жизнь прошел, большую семью вырастил. Старик достает семейный альбом, показывает фотографии.

— Видишь? Трое нас дружков. Это после англичанина было. Молодые все.

— Одежда у вас поморская.

— В море тогда ходили, за Тонкий Нос.

— За Канин?

— Вот. Зверя били, рыбу ловили. Теперь смотри. Это, когда колхоз организовали, наша бригада. От колхоза тоже ходили на промысел. На Вижас за рыбой. Собираемся под ледостав да лодчонку берем худящую, чтоб не жалко бросить. Отплываем, когда шуга по реке идет. Выйдем в губу, влево пойдет берег Абрамовский, вправо Конушинский. Дружимся с правым. Отворим парус, ловим ветер в торока, моторов не было. Льда станет больше — редко когда до устья Неси дойдем, льдом затрет. Тогда бросаем лодку, сами с котомками перебираемся на берег. Посмотри по своей карте. Вот она, Несь. По ней поднимаемся вверх, переходим на Вижас. Вижас, видишь, впадает в Чешскую губу. По Вижасу идем кверху. Речка эта рыбная, ловили пелядь, сига, щуку, изредка попадала нельма. Семга в эту реку не заходит, дно там илистое и песчаное, вода мутная, семга — та любит воду прозрачную и дно — галечник. Наловим рыбы, возвращаемся по зимнику. Верно, избушки у нас там были, лошадей за нами высылали. С вершины Вижаса на Бычье был зимник, шестьдесят верст, на пути остановочная изба. На Вижас много рыбаков съезжалось. Ижемцы ездили. Те хорошо ловили…

Это, как видишь, война. Расчет нашей стасемидесятидвухмиллиметровой пушки. Это уже в Польше, а начинал в блокированном Ленинграде. Как там было, небось слышал… Кончил войну в Бреслау, там меня в последний раз ранило.