Что за Удора такая? Это — край земли коми, расположенный по верхней Мезени и притоку ее — реке Вашке. В XV веке коми пришли на низкие берега Вашки и заселили ее. По-местному называлась она By-река, а те, кто живет по ее берегам, — вудор. От этого слова, видимо, и произошло название Удор, Удора, Удорский край. Расселение шло медленно, только в начале XVI века появились первые поселения на Мезени. Деревни коми в это время растут вниз по реке, русские деревни — снизу вверх; там, где они встретились, и прошла северная этническая граница удорских коми.
Была прежде Удора одним из самых глухих уголков Севера. Глухим был и Печорский край, но была там великая река, и влекли людей ее полноводье и богатство. На Удору же путь был либо с низовий Мезени, встречь воды, и чем выше, тем мельче река, либо волоком с Выми, притока Вычегды, по речке Ёлве и через волок в Ирву, приток Мезени. Летних же дорог не было, только зимние. И жителей было в обширном крае, размерами под стать иному государству, так мало, что хватило бы всех на одно село в обжитых местах: в XVII веке мужского населения на Удоре насчитывалось менее трехсот человек.
Забытая была сторонка, задвённая.
Теперь как исторический курьез, с улыбкой читаешь в старом путеводителе: «Путешественник, намеревающийся ехать по северным рекам… направляется в далекий, малоизвестный, таинственный край». На прежде недоступную Удору сейчас можно попасть не только самолетом, но и поездом: специальный вагон «Москва — Кослан» следует с воркутинским экспрессом до узловой станции Микунь, а далее вагон прицепляется к другому, более тихоходному составу на ветке Микунь — Кослан, и в итоге через тридцать часов вы оказываетесь на Мезени. Я пренебрег самолетом и пересадками и поехал бесхлопотно в прямом вагоне, полагая, что так интереснее, что в пути удастся познакомиться с удорцами и расспросить про их места.
Но оказалось, что первыми встреченными мною удорцами были не коренные северяне, а люди в этих местах новые. Поначалу показалось мне даже, что сел я в поезд, направляющийся совсем в противоположную сторону. Вокруг были люди южного склада, смуглые, темноволосые, и говорили они не на языке коми, а на славянском. В вагоне на Удору ехали болгары.
О болгарских леспромхозах на Мезени я, конечно, знал, но не ожидал, что встреча с болгарами начнется уже в пути. В вагоне было шумно и весело, люди возвращались из отпусков, отдохнувшие, улыбающиеся, они везли с собой южное солнце и приволье, на столиках стояли оплетенные фляги с молодым вином, люди пели песни.
Мои попутчики — Тодор и Стефан, молодые люди, и пожилой дядя Петро, толстенький усач. Они плохо знают русский, я не знаю болгарского, но все славяне, и друг друга кое-как понимаем. Они возвращаются на работу в лесопромышленные поселки на Мезени и Вашке. Один трелевщик, другой чокеровщик, третий крановщик. Работой довольны, заработки хорошие. Нравится им Север — и леса, и реки, и зима, все необычно для южан, сурово и привлекательно.
Болгарские леспромхозы в Коми организованы в рамках программы СЭВ. В Болгарии нет леса для промышленной разработки, в СССР его большие запасы. Советский Союз готов дать лес, но наша лесная промышленность нуждается в рабочей силе, и Болгария присылает своих людей на работу.
Так и ехали мы по железной дороге, а навстречу нам поезда везли богатства Севера: вагоны с лесом, платформы с углем, цистерны с нефтью. Приехали мы, наконец, на обычную северную станцию, и снова было шумно, весело, прибывших болгар встречали друзья, а невдалеке виднелись каменные дома Усагорска, поселка болгарских лесорубов.
И вот она — Мезень…
Таежной порожистой речонкой в глубине еловой пармы начинается Мезень. Бежит она поначалу с севера на юг, потом круто заворачивает и идет в противоположном направлении, снова за Пыссой делает поворот, теперь к западу, и уже за Лешуконским, приняв свой крупнейший приток Вашку, идет в северо-западном направлении к морю.
В верховье вода в Мезени удивительной чистоты и прозрачности, и еще под Глотовом сохраняет она родниковую светлость. Здесь река мелкая, в песчаных застругах и галечных перекатах. Но уже к Кослану вода темнеет, и фарватер становится глубже, хотя мели по-прежнему следуют одна за другой. Их так много, что никакого судоходства по верхней и средней Мезени не бывает, разве что только весной, в половодье. Поэтому есть два способа передвигаться по Мезени: от одного крупного пункта к другому на самолете либо на попутной моторке.
Хорошо, конечно, плыть по реке на своей лодке — где хочешь остановился, когда хочешь поехал дальше. Но на Мезени все не так просто; в верховье и среднем течении обычны лодки длинные, узкие, плоскодонные, в низовье, где река расширяется и ветерок раскатывает волну, нужна лодка тяжелая, килевая. Поэтому не стал я заранее загадывать о средствах передвижения — раз есть река и люди по ней ездят, то и я как-нибудь не пропаду.
Центр Удорского района — село Кослан на Мезени сравнительно невелико, но сам район обширен, и поэтому на улицах всегда людно. Люди прибывают с аэродрома, с железнодорожного вокзала, моторными лодками по реке. Кого здесь нет: и болгары, и студенты из строительных отрядов, и рабочие леспромхозов, и московские художники. Отсюда, из центра, расходятся пути во все уголки Удоры, преимущественно воздушные.
Кослан — старое село коми, основанное в XVI веке, лежит под высоким зеленым холмом. Так везде стоят поселения по удорской Мезени, начиная с Глотовой слободки, — у береговой полосы под высокими безлесными холмами, по склонам и вершинам которых распаханы поля. Мезенские деревни строились так: сначала вырастал ряд домов вдоль реки, по мере роста населения прибавлялся второй ряд, тоже окнами на реку, потом и третий. Этот порядок рядовой застройки сохранился и в Кослане, но с ростом райцентра не ограничился тремя рядами, а все выше стал подниматься по склону холма, пока не занял вершины, где строят теперь новые каменные здания. Внизу стоят старые добротные шестистенки, на высоких подклетях, шести-семиоконные, под могучими крышами, а на вершине холма подъемный кран укладывает бетонные плиты.
Приезжие люди недолго задерживаются в Кослане. Все куда-то спешат, все торопятся. И я тороплюсь скорее начать путь вниз по Мезени, чтобы узнать эту новую для меня реку.
Первым, кто вез меня по реке, был Леонид Ильич Попов, или просто Леня, рыбинспектор, молодой, но серьезный человек. Ехал он в объезд по своему участку и прихватил меня. Вообще-то не полагается ему брать посторонних, но добрые люди его упросили.
— Ладно, довезу вас до Чернутьева капитально, — сказал Леня. «Капитально» было его любимым словом.
Рыбинспектору надлежит держать свой отъезд в тайне, и Леня ехал со мной под вечер, дабы обратно пройти реку в поздний час, когда могут выехать на незаконный лов браконьеры. На вопрос: «Какая рыба здесь ловится?» — Леня многозначительно ответил:
— Всё здесь есть. Вы еще Мезени не знаете. Это такая река… — И загадочно умолк.
Да, не знаю я еще Мезени. Но как только взревел «Вихрь» и «казанка» под умелым водительством Лени полетела вперед, огибая подводные косы и лавируя на перекатах, понял я, что стоит знать эту реку.
Она была своеобразно красива, непохожа на другие виденные реки Севера, со своим ясным, открытым «лицом». Берега ее спускались лесистыми увалами, а неширокая сравнительно река казалась просторной в своем русле в окаймлении золотистых песков. Река прихотливо виляла, открывая все новые живописные картины, хотя и была местами столь мелководна, что винт зарывался в песок и мотор сердито рычал.
Как завиднеется впереди голый зеленый бугор — значит, там и деревня. Прошли Разгорт, с реки видны дома Усагорска. А вот и лодочная пристань с болгарским флагом, и сами болгары — с бережка удят рыбку.
Дальше высокие лесистые берега, и новая деревня — Нижний Вылиб — выстроилась над берегом стройным рядом своих домов окошками на реку. Ревет мотор, подскакивая на мелях, сердито чихает и пускает сизый дым, а Леня, сбавив скорость, закладывает новый вираж и, выйдя к приглубому берегу, дает полный газ, и летят мимо лесные берега и пригожие местечки, которые неспешно осмотрел бы с обычной весельной лодки. Но кто же теперь ездит на весельной лодке? Только разве на прудах в парках культуры. А здесь, на реке, хоть и мелководной, никто теперь не представляет езды без мотора, словно и не ездили никогда иначе.