Неожиданно девушка приветливо улыбнулась в ответ и кивнула.

— Мы обычно ходим к «Алфу» выпить чашку чаю и перекусить. Восстанавливаем силы. — Она хихикнула. — Какое хорошенькое у вас платье.

Это была любезность с ее стороны. На Эмме был совсем простенький «сельский» коричневый халатик, приобретенный на благотворительном базаре организации «Оксфам».

— Спасибо!

Хотя было жарко, девушка поежилась и теснее прижалась к Лестеру.

— Ну что ж, пошли тогда, милый. Чай с бутербродом?

Лестер кивнул.

Они пошли к «Алфу» — в маленькую закусочную на самом краю Сохо. Узкую, как купе, и длиной с автобус. Половину всего пространства занимал высокий мальтиец Алф, стоящий за прилавком, на котором высились груды обернутых в целлофан бутербродов, печенья и пирожных — как порнографические журнальчики, подумала Эмма. Девушка дала заказ и тактично оставила Лестера и Эмму вдвоем на несколько минут, сказав, что сама принесет бутерброды и чай. Эмма видела, что самолюбие Лестера уязвлено, и жалость мгновенно затопила ее. Она взяла его руку и крепко сжала. Он резко отдернул руку и враждебно посмотрел на нее.

— Ну что тебе?

— Ничего.

— Но ты же ходишь за мной по пятам уже несколько недель.

— Да.

— Ну и…?

Он откинулся на спинку стула, пытаясь приосаниться. Но его агрессивность была деланной. Эмма видела, что он совсем пал духом от неудач и любой ее шаг еще больше осложнит положение. Алф методично накладывал на тарелку бутерброды. Не было никакого смысла отвоевывать назад Лестера или вообще что-то предпринимать. Нужно было только сказать ему, что хотела, и кончить на этом. И все же она не могла удержаться от попытки восстановить былую близость и завела речь о том, что интересовало его когда-то.

— А я уж думала, ты опять уехал в Мидлендс… с теми богачами, которые псовой охотой занимаются… я говорю об охотниках, с которыми ты познакомился в Камбрии под Новый год… помнишь, ты мне рассказывал. Ты еще говорил, что у них денег куры не клюют. Один из них хотел помочь тебе обзавестись собственным делом…

— Он оказался скотиной. Как и все остальные. — Лестер закурил, и сразу стало видно, как он осунулся. Она помнила, как ловко умел он выпутаться из самого безвыходного, казалось бы, положения. Никогда я не узнаю, как он дошел до этого, подумала она, но тут, словно прочитав ее мысли, он вдруг отрывисто сказал, не догадываясь, что эти слова, подтверждающие, что он относится к ней «по-особенному», будут служить ей утешением в течение долгих недель предстоящего одиночества:

— Он подло облапошил меня. Я весь в долгах. Выплачиваю еженедельно. Деньги на бочку, а не то…

Она кивнула и с трудом подавила жгучее желание пододвинуться к нему, чтобы утешить всеми покинутого, несчастного, горячо любимого человека.

Девушка нетерпеливо поглядывала на них — поднос был почти готов. Эмма глубоко вздохнула. Нужно только, чтоб голос не выражал никаких эмоций — хорошо, что она вовремя вспомнила об этом.

— Я только хочу, чтобы ты знал, Лестер… Он… этот ребенок… твой. Видишь ли, после тебя у меня никого не было. После того как мы с тобой… И несколько месяцев до этого. Я ведь только притворялась, что у меня раньше было много мужчин. Не было их. А после тебя мне вообще никого не нужно было. Не нужно, и все. Пожалуйста. Я хочу, чтоб ты знал. И я счастлива. Все в порядке. Ребенок родится. Живу я все на той же квартире. И всегда буду рада тебе. Всегда. — Она замолчала и собрала последние силы, стараясь удержать слезы.

— Чай подан, — сказала девушка. — Я взяла бутерброды с тушенкой и помидорами.

Эмма почувствовала слабость и озноб. Она обхватила белую фаянсовую кружку обеими руками, стараясь согреться. При мысли о бутерброде у нее перехватило горло, и он так и остался лежать неразвернутый, на тарелочке, широко разинув красный помидорный рот.

Девушка держалась приветливо и болтала без умолку. Возможно, она привыкла коротать время в болтовне, а может, чувствовала, что не все ладно между Лестером и Эммой, и, чтобы разрядить атмосферу, говорила не закрывая рта; так или иначе, Эмма была ей благодарна. Она хотела спросить девушку, как ее зовут, но упустила момент. Лестер, как ей казалось, просто погрузился в мрак.

Но она ошибалась. Это выяснилось, когда, извинившись, она простилась и пошла к двери — он тут же последовал за ней. Они в молчании прошли вместе небольшой кусок Чаринг-Кросс-роуд, вдоль которой уже горели фонари. У книжного магазина «Фойлз» он взял ее за руку повыше локтя, свернул в проход между двумя зданиями, и через арку они вышли на Грик-стрит. Пройдя несколько шагов, он остановился; в ожидании, когда он заговорит, она стала рассматривать витрину, заставленную книгами. Новые романы, ни одного из них она не читала.

— Значит, он мой, — сказал Лестер, стоявший сзади. Она видела его отражение в витрине среди блестящих обложек.

— Да, Лестер, твой.

— Говорят, их у меня где-то тут несколько бегает.

Эта жалкая похвальба только подогрела ее нежность.

— Да, ты говорил. Только ты говорил, что не вполне в этом уверен. — Она повернулась к нему лицом.

— Разве можно быть в этом уверенным?

— На этот раз можно. — Эмма боялась сказать что-нибудь еще: видно было, что он напряжен до предела — как заяц перед прыжком. Он и худой, как заяц, подумала она, такой же мускулистый, вот только очень уж худ.

— Я мог бы… — Он замолчал, встретив ее любящий взгляд, и решил не врать. — Я не гожусь для тебя.

— А по-моему, так годишься.

— Нет. Не такой я человек. Я не мог бы остепениться, не мог бы мириться с такой жизнью — ни в коем случае.

— Ты уверен?

— Ты же меня знаешь.

— Нет. Недостаточно хорошо. Мне кажется, может, ты и был бы доволен, осев наконец.

— А что бы я стал делать? Работать на фабрике, как деревенские ребята в Камбрии?

— Ты же говорил, что прекрасно провел в Камбрии рождество.

— Только потому, что знал, что через неделю меня там не будет. Ужасное место.

— Ты счастлив? — Ее уверенность в себе быстро восстанавливалась. Лестер покачал головой — не в ответ на ее вопрос, а неодобрительно. Она вторглась в область, по его правилам неприкосновенную — в область чувств. Он вынул бумажник и достал три банкнота по пять фунтов.

— У меня сейчас туговато с деньгами, а то бы я дал тебе больше.

— Не надо… Спасибо тебе.

Слова благодарности пришлись как нельзя кстати, всколыхнув в его памяти воспоминания о прежних широких жестах, о прежнем размахе.

— Может статься, я и загляну когда. Только не больно на это рассчитывай.

— Ладно.

Никаких слез, сказала она себе очень твердо. Так легко она его не потеряет.

— Будь поосторожней, — небрежно бросил он. Обернулся, словно хотел убедиться, что никто за ним не следует, и ушел.

Она провожала его глазами, пока он не скрылся за углом — всего несколько шагов, а ей хотелось не выпускать его из виду еще долго-долго. Она вдруг вспомнила про три банкнота, которые были у нее в руке, и крепко сжала кулак. Эти деньги она отложит на покупку детской кроватки.

2

Чтобы не пугать Джона, Мэри всеми силами старалась скрыть, что боится, но страх помимо ее воли передался мальчику, и он крепко вцепился в ее руку.

Она бывала здесь довольно часто. И никто никогда ее не трогал. Хорошенькая белая женщина, преподававшая в школе для неграмотных, которая иногда приводила с собой маленького сына, встречала самое доброжелательное отношение.

Эту вечернюю школу для людей, не умеющих ни читать, ни писать, организовало лондонское управление народного образования. Учеников можно было грубо поделить на две группы: на иммигрантов средних лет, приехавших в Лондон в возрасте, когда школьные годы уже позади, и, следовательно, никогда в английской школе не учившихся, и на подростков, которые умудрились остаться неохваченными системой школьного образования. У Мэри в классе их было двенадцать: старшему, ямайцу по имени Фэрбрайт Андерсон, было под шестьдесят, и он напоминал Мэри дядю Тома с картинки в ее детской книжке; младший, уроженец острова Барбадос, щеголь Элан — Эл-Ал, как он называл себя, — только-только достиг шестнадцати, он носил шапочку продавца из мясной лавки и говорил, что для него сейчас «самое время подучиться немного». Помимо них, у нее были два индийца, три пакистанца, два марокканца, нигериец и еще два ямайца — один из них телефонист. Он обманным путем получил это место и «запоминал» взаимосвязь надписи и номера на доске при помощи целого ряда хитроумных трюков и уловок, которые он с готовностью объяснял каждому, кто был согласен слушать. К несчастью, фирма расширялась, и его нервная система начала сдавать. Мэри, на которую он смотрел со смущавшей ее собачьей преданностью во взоре, пришлось повозиться с ним, как ни с кем, так как заставить его отказаться от привычки запоминать слова по виду, не умея читать их и не зная правописания, оказалось неимоверно трудно. Его система была доведена до совершенства и временами казалась просто фантастической. Весь первый триместр она потратила на то, чтобы заставить его понять всю неправильность того, что он делает; сейчас, к концу второго, он начал складывать буквы в слова и, самое важное, как считала Мэри, постепенно проникался мыслью, что и ее система придумана неплохо.