Но вернемся к Дугласу. Его мучительная раздвоенность осложняет напряженный нравственный поиск, в котором он все время находится. Он постоянно испытывает чувство вины, потому что занимается «чистой» работой, потому что может себе позволить сидеть в ресторане, когда другие трудятся, потому что на деньги, потраченные им за один вечер в ресторане, полгода могла бы кормиться семья где-нибудь в Азии или Африке… «Миллионы людей голодают, миллионы работают до седьмого пота, миллионы умирают, миллионы спину гнут на фабриках, в депо, в грохоте и в грязи, в страхе, в угнетении… ну, что я сделал, чтобы вести такой беспечный образ жизни? Ответ только один: решительно ничего».

Дуглас постепенно идет к постановке «проклятых вопросов» — о смысле собственного существования, о царящей в мире, где ему выпало жить, несправедливости… Но как с ней бороться? Ответ ему не ясен.

Важную роль в идейном замысле книги играет повесть о друге его детства Элане Джексоне. История гибели Элана загадочна, и истина уже никогда не будет установлена. Дуглас домысливает переживания своего приятеля, наверное, в правильном направлении: «В каждом детстве, сопровождающемся перескоком из одного социального слоя в другой, непременно обнаруживаются одни и те же проблемы. Но в данном-то случае речь шла о человеке, который отказался перескакивать. Посмотрел-посмотрел и прошел мимо. И Дугласу в этом чудилась огромная сила».

Путь познания Дугласа тернист, но плодотворен. В финале книги он уже далеко не тот восторженный провинциал, который когда-то стоял на Вестминстерском мосту в час, описанный Вордсвортом. Он приходит к пониманию того, что важнейшими вещами на земле являются забота и ответственность: «Помогать, хоть немного, тем, кому он способен помочь. Может, даже пойти на риск и воскресить идеалы юных лет и попробовать за чужими, куда более насущными, нуждами забыть свои горести — как насчет этого?»

А вдруг и правда, живя не для себя, а для других, достигнешь той, сказочной, «земли обетованной»?

Путь Дугласа от во многом эгоистического стремления сделать карьеру, самоутвердиться в принципиально чуждом ему обществе к пониманию необходимости ответственности за других людей — одна из центральных линий романа.

Но и на его периферии есть, как уже говорилось, мысли и эпизоды, несущие важную идейно-художественную нагрузку.

Например, страницы, повествующие о забастовке, объективно показывают сложности профсоюзного движения в современной Великобритании. Колебания и нерешительность части рабочих в вопросе о продолжении забастовки понятны любому англичанину. В стране множество небольших городков, где одно-два промышленных предприятия, на которых занято подавляющее большинство трудоспособного населения. При любом производственном конфликте предприниматели угрожают совсем закрыть завод или фабрику, обрекая тем самым жителей городка и окрестностей на перманентную безработицу. Таких «мертвых» населенных пунктов немало в современной Британии, особенно в северных районах — Нортумберленде, Камбрии, Йоркшире.

Своей «Сагой о Таллентайрах», да и вообще всем своим творчеством Мелвин Брэгг подтверждает жизнестойкость английской реалистической традиции. Он пишет «про жизнь», со всеми ее сложностями и противоречиями, радостями и горестями. Он верит в английский народ, к которому принадлежит и по происхождению и по мировосприятию. Будущее народа — в его детях. Рождение детей, приход в мир нового поколения занимает в романе «Земля обетованная» существенное место. Целиком готов отдать себя семье Гарри, даже Лестера облагораживает рождение ребенка…

И недаром в маленьком Джоне дает себя знать кровь прадеда-крестьянина, когда он, городской мальчишка, поднимается на рассвете на рыбалку.

Г. Анджапаридзе

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

Возвращение

1

Последнее время Бетти стала просыпаться излишне рано. Не то чтобы ее будил шум уличного движения — их домик хоть и находился в центре городка, но стоял на тихой боковой улочке, старой улочке. И не животные мешали ей спать. Зима только-только перевалила за половину, светало поздно, собаки сидели в конурах, кошки — дома, что же касается ферм, когда-то подбиравшихся к самой базарной площади, то под натиском новостроек они постепенно лишились и скота, и скотных дворов. Просто она рано просыпалась, вот и всё. Другой причины она не видела; для женщины ее лет и места в жизни сны никакой роли играть не могут, и она предпочитала помалкивать о своих беспокойных сновидениях. Говорить о них не подобало, лучше даже не признаваться, что они у нее бывают.

Ее муж Джозеф Таллентайр спал крепко — хоть и утверждал, что сон у него очень плохой. Он не шелохнулся, когда она вставала с постели; не потревожил его сна и скрип двери, такой громкий и настораживающий, что она даже по-детски замерла на месте. В кухню она спустилась со спокойной совестью.

До чего же приятно побыть ранним утром в одиночестве в своей опрятной кухоньке натурального дерева. Это был подарок сына. Своим убранством она приближалась к американским кухням из прежних милых фильмов, так нравившихся ей. Во всяком случае иметь такую под конец жизни было совсем недурно. Она поставила кипятить воду, чтобы заварить ячмень, помогавший ей при приступах астмы, и, несмотря на то что было еще совсем темно, раздвинула шторы.

Трое мужчин приедут к ней в гости сегодня. Во-первых, сын, которого она любила и за которого тем сильнее болела душой, чем больше поглощали его интересы, чуждые ей. Во-вторых, приемный сын. Его она видела ежедневно, он жил в одном городке с ними и был ей большим утешением. Временами она думала даже, что любит его больше, чем родного сына. Третьего, в чьем воспитании ей тоже пришлось принять участие, она побаивалась — иногда он вселял в нее ужас. Все трое ровесники, все выросли в одном городе и носили одну фамилию. Ту же, что и она. Ту, что получила от человека, за которого вышла замуж тридцать семь лет назад и который спал сейчас наверху — в общем-то почти ей посторонний.

Прежде чем поставить чайник на огонь, она сняла колпачок с носика, чтобы не засвистел. Вид струйки пара, вырвавшейся из носика, доставил ей удовольствие. Легкие морозные узоры на оконных стеклах. Обжигающий пар в помещении. На миг ей показалось, будто она витает между ними — между льдом и жаром. Ей было неизъяснимо приятно находиться одной на этом крошечном пространстве планеты: замерзшее окно, темнота за ним, пар и электрический свет. Когда-то она побаивалась одиночества, теперь же полюбила его: именно в одинокие минуты у нее пробуждались воспоминания и рождались желания; оно действовало на нее, как запах заваренного ячменя, который она вдыхала, чтобы угомонить натруженные легкие.

Выяснилось, что, оставшись одна, она может размышлять и приводить в порядок свои мысли, на что раньше у нее никогда не было времени. В возрасте, когда по правилам ей полагалось бы уделять больше времени мыслям о смерти, она с головой окунулась в жизнь. Теперь, поскольку все мальчики покинули ее, она стала больше читать. Слушала радиопередачи, причем особенно нравились ей пьесы, и с удовольствием смотрела по телевизору художественные фильмы и документальные киноленты. Под конец жизни она нашла время и возможность заняться самообразованием и тихонько, не говоря ни слова, за это ухватилась. Она проявляла такую скрытность, словно стесняясь своих стремлений, да ей и правда вовсе не хотелось, чтобы кто-нибудь из друзей детства решил, что она «занеслась» или «стала много о себе понимать». Она оставалась верна роли, взятой на себя многими женщинами ее класса и возраста, — никаких отклонений от стереотипа: безличная и вполне заурядная мужняя жена, ничем не выделяющаяся, порядочная, терпимая, всем довольная. Лото, магазины, в кои веки поездка куда-то, кино, пикники, танцульки, вечеринки дома — всё это было маскировкой. А вот в душе у нее находился потаенный склад, ройник, где она хранила почерпнутые из книг сведения, рачительно создавая запасы знаний и наблюдений, которые ей так хотелось применить к жизни. Казалось, достаточно было благожелательного прикосновения, чтобы этот с опозданием образовавшийся в ее мозгу укромный закуток распахнул свои двери и ожил, как затерянный сад в детской сказке. Дугласу, ее сыну, это удалось бы, захоти он, заметь, попробуй. Но она никогда не стала бы докучать ему своими дурацкими фантазиями. Она по-прежнему будет играть — порой переигрывая — роль пожилой матери, на которую всегда можно положиться. Именно такая и была ему нужна: надежная, бесхитростная и без каких-то там причуд. Вот что ему нужно. Она прекрасно знает, что всем им нужно; ну и ладно, пусть лепят, как им нравится, свое представление о ней. Ей не жалко. Какие могут быть сожаления в ее возрасте.