Как верно! Как удивительно верно! «Что будет вечно так — шумящий дождь и ветер». Он повернулся к Мэри, которая напряженно вглядывалась в дорогу через заплаканное ветровое стекло. Он чувствовал себя прекрасно и был сильно пьян — пока он толокся на свежем воздухе вокруг елки, его совсем развезло. — Она у меня тут, я знаю. Подарок для деда — бутылка шотландского виски, купленная в Лос-Анджелесе. Ага, вот она.

Окна деда были темны. Собственно, во всем доме светились только два окна, да и то слабо — возможно, это горели ночники. Мэри не дала Дугласу войти и посмотреть, спит ли дед. Они начали препираться — Мэри тихим, но решительным голосом, Дуглас повышенным. Победа осталась за ней. Они ушли, прислонив к двери картонную коробку с виски, на которой Дуглас нацарапал «С Новым годом!» и ниже «целую» — слово, затем вычеркнутое.

— Совсем сдурел, — пояснил он Мэри. — Взять и написать деду «целую»! Нет, это не пойдет.

Нетвердой рукой он вывел печатными буквами свое имя, загнувшееся вокруг печати, и бережно положил подарок рядом с каким-то небольшим пакетом, после чего они с Мэри отправились праздновать дальше.

Старый Джон слышал каждое их слово. Он не узнал голоса — это мог быть и Джозеф, и кто-то еще из его сыновей, — но подумал, что, скорее всего, это Дуглас, который и прежде любил быть первым гостем в новогоднюю ночь. Ему трудно было сосредоточиться на чем-то, помимо собственной головы, и от страха у него стучало в висках. Он проснулся у погасшего камина — от холода, — посмотрел на часы и решил, что надо привести себя в порядок, поскольку ночью кто-нибудь обязательно зайдет. Он встал и грохнулся на пол, разбив при падении голову о спинку стула. Ушибся он не сильно, но крови потерял много. Джон попытался встать на колени, воспринимая свое лежачее положение как нечто унизительное, но не смог. Лежа на полу, ощущая, как теплая струйка крови стекает по холодной коже, он чуть не заплакал, но удержал слезы. Он твердо решил, что теперь уж не расплачется, как тогда днем. Не допустит, чтобы это повторилось. Что бы ни произошло — а он ясно сознавал, потому что ему приходилось это наблюдать прежде у других, что его в недалеком будущем ждет старческий маразм, а с ним и все сопутствующие прелести: и недержание, и пролежни, и забывчивость, и нарастающее чувство безысходности и неотвратимого конца, — но что бы еще с ним ни случилось, плакать он не будет.

Чувствуя себя дураком, хотя никаких оснований для этого у него не было, и тем не менее чувствуя себя дураком, он пополз к раковине, вспомнив вдруг, что ползет так, как его учили во время первой мировой войны. Крепко ухватившись за край умывальника, он начал подтягиваться. Но умывальник отошел от стены. Он разжал пальцы и откатился в сторону, поглядывая снизу на дешевую раковину, высунувшуюся вперед, как нос корабля. Он ждал, что вот-вот хлынет вода, но трубы оказались неповрежденными.

Он так и продолжал лежать на спине, уставившись взглядом в белый потолок, — немощный, окровавленный и очень старый, когда до него донесся звон церковных колоколов, отбивающих двенадцать, и он понял, что надо поторопиться, если он не хочет, чтобы его застали в таком положении.

Он подполз к двери и запер ее. Уцепившись за дверную ручку, дотянулся и выключил свет. Затем, с трудом одолев расстояние до своей спальни, разделся, залез на кровать и только тут сообразил, что ничего не предпринял в отношении ранки у себя на лбу. На ночном столике стоял стакан воды, он окунул в него пальцы и примочил ранку, на ощупь очень неприятную. Он делал это до тех пор, пока не почувствовал, что ранка охладилась. Сочившаяся из нее кровь запеклась на щеке.

Его первым новогодним посетителем оказалась миссис Фелл из соседней квартирки; она вежливо постучала в дверь, потом еще раз, робко, затем поставила у двери свой подарок — шоколадный тортик, испеченный накануне вечером, и прошаркала обратно к себе.

Затем приехали Дуглас с женой. Джон никак не мог вспомнить, как ее зовут. Столько новых имен нужно держать в голове. Он услышал, как зашумел мотор, потом машина тронулась и отъехала, и он подумал, сколько же, интересно, еще людей в этом общежитии для стариков бодрствует сейчас, как и он, сколько их здесь, внезапно обнаруживших, что жизнь ушла вперед, не понимающих, почему они оказались в хвосте ее, когда до начала, казалось, было рукой подать и они еще так недавно были молодыми, свежими, сильными. Сколько их, как и он сознающих, что час их близок.

4

Гарри и Эйлин заглянули в несколько баров, потом, конечно, отправились в Регби-клуб, где Эйлин поговорила с Дугласом, который нравился ей и внушал доверие (хотя и старался всеми силами выставить себя в невыгодном свете). Оттуда они ушли вовремя, чтобы быть у церкви к началу хоровода. Лестер тоже был там; по виду его можно было заключить, что он успел побывать в драке, однако он это начисто отрицал, и ему с благородным негодованием в голосе вторили сопровождавшие его дружки. Эйлин не очень-то радовали эти городские приятели брата. Они только баламутят его, считала она, в их присутствии проявляются худшие его качества. Она предпочитала тех немногих приятелей, которые у него еще сохранялись в деревне со времени, когда он принимал участие в пробегах по горам: батраков на фермах или механиков из небольших гаражей, людей, которым сам Лестер — чего ей знать было не дано — отчаянно завидовал в дни «упадка», вот как сейчас. Потому что, хотя сами они никогда бы этому не поверили, люди эти находились в лучшем положении, чем он, — во всяком случае, в настоящее время. А в редкие минуты, когда Лестер задумывался, он отчетливо видел, что так оно будет и впредь. И что еще важнее, они жили в сельской местности, которую Лестер хорошо знал и искренне любил. Не в пример Дугласу и Гарри он был настоящим деревенским мальчишкой; он и браконьерствовал, и охотился, разбивал палатки, запруживал речки, ставил капканы на зайцев, лазил по скалам — ему нигде не бывало так хорошо, как в деревне, и поистине велика должна была быть сила столичного яда, которого он столь жадно насасывался, если миражи, за которыми он так бесталанно гонялся, смогли отрезать его от подлинных, изведанных радостей и успехов. Настроение у него, однако, было не такое уж мрачное, как с облегчением обнаружила Эйлин; он сообщил ей, что познакомился с «отличными парнями» — «денежные ребята, знаешь, типа фермеров «из благородных». Они прикатили в Тэрстон из Мидлендса с целой сворой гончих и, поболтав с ним, пригласили поохотиться завтра с утра.

— Счастье решило снова повернуться ко мне лицом, — заявил он.

Она чмокнула его в щеку и от всей души пожелала удачи в новом году. Затем отыскала своего отца Джорджа, находившегося уже в сильном подпитии, и мать под ручку со своим новым возлюбленным. Гарри расхаживал по площади, энергично пожимая руки знакомым. Затем он повез ее к Бетти — куда обычно отправлялся в первую очередь, сразу же после традиционного хоровода на церковной площади, — и Эйлин очень порадовалась возможности немного передохнуть. Только они вошли, как ворвался Джозеф в сопровождении двух-трех приятелей и нескольких незнакомцев; они опустошили блюдо с бутербродами, хорошо выпили, перевернули дом вверх дном в поисках открывалки и отправились дальше по городу, согласно намеченному плану. Эйлин и Бетти немного посудачили.

В машине она положила голову Гарри на плечо, испытывая при этом чувство удивительного покоя. Она заметила, что он вел машину осторожно, заботясь, чтобы ее голову не встряхивало и не мотало. Ей приятна была его внимательность к ней и к окружающим. Она подивилась в душе — вот ведь у нее в отношении Гарри нет никаких сомнений, а он и не подозревает о ее твердых намерениях. Она не знала другого человека, который был бы таким скромным, таким незыблемо хорошим. Вот уже три года как его скромность, его надежность, его верность согревали ее, и она знала, что их молчаливое соглашение для него куда более обязывающе, чем все кольца, свидетельства и клятвы в мире для любого другого. Эйлин научилась ценить надежность. Она росла заброшенным ребенком, и это едва не погубило ее. Она поражала своей молчаливостью, всех сторонилась, и ее единственной детской радостью была еда. Она и теперь иногда удивлялась, как это ей удалось вырваться из плена вечно усталой, неудовлетворенной, жирной и инертной плоти и ленивого ума. Она гордилась тем, что сумела совладать с собой, но ни на минуту не забывала, как близка была к пропасти. Только вмешательство хорошо относившейся к ней учительницы спасло ее. Но она перестала доверять людям, всем, кроме Гарри. Полагалась только на себя, убежденная, что от людей ничего, кроме пакостей, не дождешься. Разумеется, исключая Гарри. Эта настороженная самостоятельность на первых порах была причиной многих трудностей, но позднее, с головой уйдя в свою работу в колледже, она поняла, что лучшего союзника не найти. Она работала одна, устанавливала себе собственные критерии и упорно следовала им; на работе она чувствовала себя прочно и надеялась сделать карьеру и на другом поприще — в политике. Но сперва она хотела выйти замуж. Она скажет Гарри об этом сегодня же. Когда же и приступать к осуществлению подобных намерений, если не в первый день нового года.