Тут Ангел Кроткий сказал:

«Давайте пойдем вон в ту сторону. Там души человеческие искупают свой смертный грех – чревоугодия, телоугодия, чрезмерного ненасыщения во всем: и в еде, и в одежде, и в роскоши. Там мучаются грешные души, которые забыли о душеугодии.

И они подошли к месту исполнения муки. И Лада увидела такую картину:

Роскошный зал был установлен столами, которые ломились от всякой еды: один стол ломился от изобилия всякой холодной закуски из мяса, птицы, рыбы. Другой стол ломился от изобилия разных первых блюд: тут и различные бульоны, и супы на все вкусы. Третий стол ломился от изобилия вторых блюд: бесконечные блюда из мяса: бифштексы, жаркое, шашлыки, рагу, аппетитные тушеные блюда. Блюда из птиц: цыплята жареные и тушеные, утки, индейки. Блюда из рыбы. Блюда из овощей и грибов.

На 4 столе стояли изделия из теста: тут и горячие блины, блинчики и оладьи. Тут и булочки, кренделя и расстегаи, пироги, торты, пряники, кексы и печенье.

5 стол ломился от сладких блюд и напитков: компоты и кисели, кофе и чай, пудинги и запеканки, творожники и сладкое мороженое.

На отдельном столе батарея бутылок. Все вина, какие только угодно.

Другой зал был занят самой разнообразной одеждой: тут и шубы, и пальто, куртки и плащи, всякие костюмы и платья, жакеты и кофты. И все это из самого дорогого материала. Отдельные полки с ботинками и туфлями, сапожками и босоножками. И все это из самой дорогой кожи.

На отдельной полке меховые шапки из самых дорогих мехов и самой разной моды. Отдельно летние шляпы и шапки. Все, как в демонстрационном зале. Все было аккуратно развешено по вешалкам и разложено по полкам. И между ними были широкие проходы.

И тут Лада увидела. В зал, где была еда, вбежала душа и яростно, сгорая от алчного чревоугодия, набросилась на первый стол, где были в изобилии закуски. Душа хватала руками закуски и пыталась засунуть их в рот. Но закуски только ломали ее зубы. Они были твердыми, как камень. Это была красивая бутафория, которая дразнила взор, но не лезла в рот. И чревоугодная душа набрасывалась на второй стол, где было изобилие первых блюд. И там также все было твердое, как камень. И к третьему столу, ломившемуся от изобилия вторых блюд, в отчаянии бежала чревоугодная душа. Цыплята, утки, гуси очень аппетитно смотрелись, осень вкусно пахли. Но были тверды, как камень. Как в театре, на спектакле, актер смотрит на богатый стол, на сцене. И делает лишь вид, что ест. Ибо вся еда бутафорская. И тут, в зале, был «театр чревоугодия». Одна лишь красивая иллюзия еды.

И тут голодная душа бросалась к другим столам. Но и там было то же самое. И так долго бродила голодная душа между столами, пуская голодную слюну.

Затем душа видела другой зал, забитый разнообразной одеждой. И бросалась туда, чтобы утолить свою жажду телоугодия. Она хватала пальто и шубы. И пыталась их надеть на свое серое рубище. Но все одежды были в острых иглах, как ежик. И исцарапав руки и тело в кровь, душа бросала одежду на пол. Туфли и ботинки так кололись от иголок, что ноги взбухали от мелких ран. И, воя от боли, душа бросала обувь в дальний угол. И уже с большой опаской подходила к меховым шапкам. И осторожно надев их на голову, тут же, изрыгая стон, скидывала с головы. Так больно кололись острые иголки.

Душа изнемогала от такой жизни. Неудовлетворенная жажда все растущего чрезмерного телоугодия и чревоугодия буквально сжирала, сжигала душу. Она все больше и больше худела, буквально иссыхала. «Глаза их были впалы и темны. Бескровны лица и так скудно тело, что кости были с кожей сращены». Кто поверил бы, что неудовлетворенные души чахнут тоже, прельщаемые влагой и едой. «Их страждущая плоть была изморена и полу живая кожа сползала с их худобы» Эти души страдали в этом зале от чрезмерного угождения своему чреву. И поняв, что чреву здесь не угодишь, бросались в другой зал. И там понимали, что и телу здесь не угодишь.

И так бросались из зала в зал. Пытаясь угодить, то чреву своего, то телу. Но неутоленная жажда чревоугодия и телоугодия, настолько была сильна в их хилой душе, что съедала их заживо. Они теряли разум и бились головой о пол. Набрасывались на стол с едой, ломая и круша все на своем пути. И рот их от каменной бутафории превращался в кровавое месиво. И они бежали в зал с одеждой и обувью. И руки и тело их от острых иголок и шипов превращались в кровавое месиво. И все это вместе вызывало дикую, колющую боль, чрезмерную, едва выносимую.

И чем больше в них было грехов чревоугодия и телоугодия, тем сильнее и дольше они подвергались пылкой страсти неудовлетворенного желания.

Такой страсти желания, что оно по эмоциональному накалу превышало все земные страсти вместе взятые.

Но вот срок их мучений кончался, и они выбегали из залов на свет божий. Падали на колени и молились за спасение своей души. И просили родных и близких, чтобы те тоже за них молились и делали добрые дела ради их спасения.

Затем они бежали в храм, каждый на то свободное время, которое ему было отпущено. В храме у них начиналось духоугодие, о чем они упорно забывали на земле. Они молились за спасение своей души и каялись у своих духовников.

Улучив момент, Лада вместе с Фигурой подошли к ближайшей душе, которая, запыхавшись, на короткое время забежала в храм. Ибо в мучениях у нее было большое задание на утро, целый день и вечер. И от вечной усталости своей душа еле-еле стояла на ногах.

Фигура объяснил душе, кто они такие, и зачем к ней подошли. И душа покаянно начала свою исповедь:

«Мое имя не важно. Ибо нас много. Но если хотите меня называть, то имя мое: чревоугодник, телоугодник, душенеугодник поневоле. На сцене у меня нет ни личности, ни пола. Сегодня я на сцене: молодой, красивый, кумир молодых девочек. Я их козлик. Я их кролик. А мои молодые зрительницы – мои крольчихи. Весь в перьях и ажурных одеждах, я мечусь по сцене. А за мной по сцене скачет моя «подтанцовка» – молодые девочки, едва прикрытые. Петь мне на сцене некогда. Да и сил нет. Вся энергия, все силы идут на гимнастику и физкультуру на сцене.

И пошлость и бессмыслица несется не из моего горла, а по радио, в записи. Я поистине пою не песню, а пою «фанеру». Я сам уже не помню, какой у меня в натуре голос. Уже много лет я не пел на сцене. А только прыгал и скакал. И исправно открывал рот под фонограмму. Хотя часто и забывал открывать рот. Современная техника такова, что из любого человека сделают певца с хорошим голосом. В студии любой голос доведут до кондиции. Запишут на кассете-диске. И едут по стране «фанериты» со своим диском. Главное – иметь хорошего агента по сбыту – продюсера, чтобы он тебя дороже продавал на рынке. Ведь ты превращаешься в рыночный товар.

На нашем российском рынке главное – продать, а уж качество потом. И нашему начальнику отдела сбыта без разницы, что продавать: сигареты, парфюмерию, одежду или Певца с его «фанерой». Главное – раскрутить товар. Прорекламировать и пропиарить его. А потом продать подороже.

От моей, такой жизни, я уже и сам не понимаю, о чем пою, для чего пою. Главное, чтобы на сцене было шумно. Главное, чтобы на сцене было эффектно. И бьют фонтаны воды и света на сцене вокруг меня. Стреляют пушки. Идет снег и град, бьют молнии. Шумят ураганы. Как бедная сцена все это выдерживает. Пол прогибается от прыгания и скакания моих потных девушек. И я сам, как-то теряюсь в этой толпе и в этой бутафории.

И я часто думал: может быть, я сам уже и не нужен на сцене? Нужно лишь мое разрекламированное и пропиаренное имя. И пусть кто угодно за меня раззевает свой рот под «фанеру». Публике все равно. Она ничего не заметит.

А я, чем гонять по бесконечным гастролям, лучше отдохну на южном курорте.

Но пока я по глупости своей еще прыгаю и раззеваю рот под «фанеру» – сам. Пока сам.

А между тем, мои «кролики» и «козлики» расслабляются в зале на полную катушку. Они свистят, кричат, машут руками, ногами, флагами. Они сидят друг у друга на плечах и голове. Из них выходит вся накопившаяся агрессия, все зажатые эмоции, идет полное расслабление.