И они все вместе подошли к месту исполнения муки. И Лада увидела такую картину:

Кипящий пруд, наполненный до краев раскаленной густой смолой, возник перед ее глазами. И там, в кипящем пруду, в раскаленной смоле, варились несчастные души, испуская стоны и вопли. Запах паленого, сваренного человеческого мяса забивал ноздри. И дышать было трудно. Отбыв назначенный срок мучительной варки – сваренные души, красные, как раки после варки, вылезали на берег пруда и падали без чувств. Кожа висела на них струпьями, обнажая местами красное вареное мясо. И местами, виделись белые кости. Там, где красные куски сваренного мяса отвалились полностью. Отмучавшись, души уныло брели в белый шатер, стоявший здесь же, на берегу. Там милосердные ангелы бинтовали их, делали перевязки. И чудодейственные мази, которыми были пропитаны эти бинты, делали чудо. У грешных душ все быстро зарастало, и они вновь приобретали нормальный вид. До следующих мучений. И мера греха неблагодарности и предательства родных и близких, и благодетелей своих, тут не играла роли в размере наказания.

Все тут были равны. Ибо даже малая часть этого греха сильно бьет по тем родным и близким, по которым ударил этот грех. Придя в себя, души горячо молились, и перед их глазами проносились подробности всех их совершенных злодеяний по отношению к родным и близким. И они проникались пониманием того, как много горя и несчастий они принесли близким и родным. И искренние рыдания потрясали их с головы до ног. И они просили прощения у тех, кого так обидели там, на земле. Они просили об искуплении своего земного греха. Они молились за своих родных и близких, которых обидели. И они в своих горячих молитвах также умоляли, чтобы их родные и близкие на земле тоже молились за них. И делали добрые дела во имя их спасения. Это им так поможет, уменьшив срок мучений.

А потом души плотной толпой шли в ближайший храм. И тяжело было смотреть на эту толпу, всю, с головы до ног, перебинтованную в белые бинты и повязки. Как будто это раненые возвращались с поля боя после перевязки в военном лазарете. И в таком виде души снова горячо молились и исповедовались в храме. И с клироса слышались дивные песнопения, призывающие их к любви к ближнему своему. И перед каждым из них, снова и снова, возникали картины того, как они причиняли зло и горе своим родным и родственникам. И каждый из них подходил к своему духовнику и каялся в грехах своих земных. И с просветленным лицом отходили они от своего духовника после покаяния.

Улучив момент, Лада вместе с Фигурой подошла к ближайшей душе. Фигура коротко объяснил грешной душе, кто они и зачем подошли к ней. Изрядно удивившись, душа покаянно начала свою исповедь:

«У меня на земле была своя семья: жена и двое детей: сын и дочь. Была также больная, старая мать и сестра старше меня на 10 лет, и у нее двое детей: сын и дочь. Я имел свое крупное дело и очень хорошо зарабатывал. Ни в чем себя и свою семью не ограничивал. Сестра же, похоронив мужа-неудачника, ничего не имела. И очень сильно нуждалась. Жила она с большими детьми в мужниной двухкомнатной «хрущевке». Сестра жила на свою мизерную пенсию. Иногда подрабатывала уборщицей в подъезде. Чаще не могла. Ибо много времени уходила на уход за своей большой старой матерью. Мать наша жила в центре, в престижном районе, в старом доме сталинской постройки. Большая двухкомнатная квартира с высокими потолками и большой кухней осталась от отца. В этой квартире главную ценность представляло ее географическое расположение. Отец, в былые годы, бывший тогда большим человеком, получил квартиру в самом центре Москвы. В одном из тихих переулков, в элитном «сталинском» доме. Там у них и гараж подземный был. Кроме того, мать моя была хозяйкой по документам, дачи совсем рядом с Москвой, которая тоже досталась ей от отца. В этой даче главную ценность составляла ее близость к Москве и хороший, старый дачный поселок, где она находилась. Повторяю, что все это досталось матери от нашего отца, который, когда-то был крупным работником советской власти. Раньше там стоял старый дом. Я его сломал. Не посоветовавшись ни с матерью, ни с сестрой. Что с ними советоваться, когда они нищие и в полной зависимости от меня. И построил себе шикарный, бревенчатый дом. Прикупил у соседней, разорившейся семьи, шикарный участок со старой хибарой 50-х годов постройки.

Я сломал эту хибару и построил для сына второй шикарный дом. И с нетерпением ждал, когда умрет престарелый муж (бывший номенклатурный работник былых времен) моей другой соседки. И жена, его остро нуждаясь в деньгах, продаст свой участок. Весь участок я обнес громадным забором. Посадил туда сторожа с семьей без регистрации беженцев из Молдавии. Участок получился громадный. Целый аэродром. И каток, и теннисный корт, и оранжереи, и беседки. И дорожки с фонарями и кирпичной кладкой. И большие стриженные зеленые лужайки. Получился прямо европейский вид у участка. Все ключи от ворот, калитки, дома на участке были у моей жены. Иногда, летом, очень соскучившись по своим родным местам, приезжала сюда сестра. Ведь она все свое детство, юность и молодые годы до смерти отца, пока был старый дом, жила здесь. Если бы отец был жив, он не позволил бы ломать старый отчий дом. Мой отец был высоких моральных принципов.

Мать моя болела последние 10 лет и не видела ничего, что я здесь на даче делаю. И боялась даже спросить об этом меня. Ибо видела, по грустным глазам дочери, что ей очень тяжело бывать на своей малой родине – родной и любимой с детства даче. Я хотел было сказать «бывшей родине». Но тут, в чистилище, искупая свой грех, я понял, что не бывает «бывшей родины». Малая родина у человека одна. И «запасной» не бывает.

Приедет моя сестра в родные края, к даче, подойдет к железным воротам. И звонит. Если меня нет, то жена не велит сторожу открывать железные ворота. Жена со своего просторного второго этажа видит, кто подходит или подъезжает к ее железным воротам. И сторож, беженец из Молдавии, шел, как на муку, к воротам, и, пряча от сестры глаза, объяснял, что на даче никого нет. Ему не велено никого пускать без хозяйки, то есть моей жены. Он хоть и бедный был, но совесть у него была. В отличие от меня, богатого, у которого совсем не было совести. Вернее, была, но другая, чем у бедных. Моя совесть – это деньги. А такой совести у меня было много. А бедняк, такую богатую «совесть» назвал бы бессовестностью.

И только в чистилище, проходя муки и очищая свою душу от грехов, я понял, что моя богатая совесть – это в действительности «бессовестность».

Моя сестра могла дать своей любимой маме только свою любовь и все свое время. Денег ни на диетические продукты, ни на лекарства, ни на врачей, ни на больницы для мамы у нее, естественно, не было. У меня времени не было.

Но зато в избытке были деньги. Я навещал больную мать все эти годы примерно 1 раз в месяц. Больше никак не удавалось. Все время был занят делами. Матери уже было 80 лет, и последние годы она сильно болела. И практически из дома никуда не выходила. И все это время ей нужны были дорогие лекарства. В больницу хорошую, без денег не попадешь. И лечить хорошо без денег никто не будет. А когда ее болезнь перешла в рак, стало еще хуже. Пришлось вызывать врачей-специалистов к ней домой. А это – дорого стоит. Сестра свою мать очень любила. И готова была отдать для ее лечения последнее. А последнего как раз у нее и не было. Я же, видя свои расходы, обсудил всё со своей женой. Она у меня женщина очень и очень практичная. Даром шага не сделает. Была суховата на сердечность и чувства. И к матери моей за последние годы, что она болела, даже близко не приезжала. И так детей наших воспитала. Зачем богатым внукам и племянникам с бабкой-старухой и нищей теткой знаться? Прибыли никакой. Одни только хлопоты.

И вот мы с женой приняли решение. Я привез к больной матери знакомого нотариуса с готовой бумагой. И мать моя, корчась от раковых болей, выслушала мою слащавую речь: что я много денег вложил в ее лечение. И взамен, за свои расходы, настаиваю, чтобы она подписала завещание, уже заранее мною подготовленное, и отпечатанное. Где и квартира отца, и дача отца после ее смерти перешли мне. Услышав это, мать даже про свою раковую адскую боль забыла. Адскую, потому что переносить ее можно только, принимая болеутоляющие лекарства. И слабым голосом стала умолять меня, что она и доченьку свою любимую не хочет забыть.