«Ведь она нищая, а ты богатый».

Мать дрожащим шепотом, вся в слезах, от волнения, говорила, что она хотела бы завещать квартиру отца – дочери.

«Ты со своими большими деньгами, уже купил себе шикарную квартиру. И можешь при желании и еще квартиру купить. А она, кроме 10 кг картошки, большего купить не может. И часть участка, самую неухоженную, дальнюю, она хотела бы завещать дочке. Ведь участок-то огромный. И она как-нибудь построила бы себе сарайчик. Чтобы можно было бы там ютиться летом со своими детьми. Ведь на этом громадном участке ты и каток для детей построил. И теннисный корт, и оранжереи возвел, и дорожки фигурные с фонарями. Я сестре твоей родной хотела бы дальний кусочек земли оставить. Ведь это ее родина. Она провела здесь детство, юность и много лет до смерти отца. И жила в старом, отцовском доме. После его смерти ты, не спросив никого, сломал его. И построил шикарный особняк себе. И все ключи от дома и всех калиток только у тебя и твоей жены. Сестра, как нищая попрошайка, должна приезжать к себе на родину. Звонить в звонок калитки. И ждать робко. Пустят ее в этот раз, или нет. Ибо там полновластной хозяйкой стала твоя жена. И я хотела бы, чтобы тот кусочек земли, где стоит ее любимая скамейка, был бы маленькой зацепкой за ее малую родину».

Я позвонил жене и все коротко рассказал. Жена рассвирепела.

«Что за соседство у нас будет – нищая родственница со своими нищими детьми и своим нищим сараем»?

И я опять стал попрекать мать:

«Я так много для тебя сделал. Столько денег вложил в тебя. И почему ты не хочешь пойти мне навстречу. А то больше ни копейки не дам: ни на врачей, ни на лекарства».

Мать заплакала. Я сунул ей в дрожащие руки ручку, и она кое-как расписалась, заливая слезами завещание. И сейчас еще на нем темные пятна от ее слез остались.

И в последний раз как-то приехала сестра на свою малую Родину. Позвонила в железные ворота. Жена увидела мою сестру и дала сторожу команду. Сторож вышел к сестре, опустив глаза, и сказал, что на даче никого нет. И ему не велено никого пускать. И если он ослушается, то его уволят. Сестре везло, если я еще был на даче. У меня еще совесть не позволяла не пускать ее на дачу. В памяти моей остались еще обрывки старых воспоминаний. Как когда-то давно, все мы, отец, мать, и мы, их дети, дружно сидели на веранде старого дома, который потом я сломал, и пили чай. И сколько таких детских и юношеских воспоминаний осталось о нашей совместной летней жизни на старой даче! Тогда было все на даче гораздо беднее и скромнее. Но я сейчас только, в чистилище, стал понимать, что на даче главное – это были не доски. А то, что все здесь было пропитано любовью матери и отца к нам. Что наши родители жили очень дружно и любили друг друга. И все атмосфера старой дачи была пропитана этой любовью и дружбой. И дело не в богатом доме, а в богатых душевных отношениях, во взаимной любви друг к другу членов семьи.

А как мы сейчас, на нашей богатой, роскошной даче живем, живем в нашей семье. Каждый сам за себя. Мы с женой, как кошка с собакой. И объединяет нас только нажитое богатство. Нет у нас любви и дружбы в богатой семье. Жена мертвой хваткой держится за квартиру и дачу. Я и рад бы развестись с ней. Благо, на работе полно молодых девиц, которые мне в рот смотрят. Но развестись боюсь. Ведь в суде придется делить все нажитое. А я знаю мертвую хватку жены. Чувствую, что после развода останусь голым. Все отсудит. Так и живем. Дети, как чужие. Приезжают на дачи, которые я им рядом на расширенном участке построил, только чтобы повеселиться: банька, шашлык, в теннис поиграть. Их, как и мою жену, тоже очень раздражала моя нищая сестра, когда она иногда приезжала на свою «бывшую родину». И только здесь, в чистилище, я задумался: неужели родина может быть «бывшей»? И очень большой грех делать так, чтобы у человека его родина стала «бывшей родиной».

Сестра робко садилась на свою любимую скамейку в углу старого участка. Эту скамейку отец сделал еще лет 40 назад, специально для любимой доченьки. И 40 лет она летом сидела на ней. И в последние годы, как сядет на нее, так и слезы из глаз капают. Видно, вспоминала свои былые годы. Ведь все лучшие годы ее жизни здесь прошли.

Жена и дети сердились. Требовали сломать старую скамейку. Она ведь в современный интерьер участка не вписывалась. И только здесь, в Чистилище, где моя душа постепенно очищается от грехов, я стал тоньше чувствовать переживания других, научился переживанию чужого горя, научился сопереживать с другими их горе и, наконец, более участливо относиться к горю других людей. И только здесь, в чистилище, я понял, что старая, ломаная скамейка ее детства и юности – это всё, что у нее осталось от ее малой родины.

По европейскому новому участку она боялась ходить. На новую дачу тоже заходила с большим напряжением, только после моих уговоров. Дети ее, которые тоже провели здесь свои лучшие детские годы жизни, пока отец был жив, приезжали на свою малую родину, довольно часто по воскресеньям. Они гуляли за забором, ходили по любимым с детства окрестностям. Но к железным воротам близко не подходили. Им и невдомек было, что у меня наружное наблюдение установлено: и экран в прихожей. И что за ними с издевательским интересом наблюдает моя жена.

Но вот мать мая умерла. Я устроил похороны. Дорого. В крематории отпевание было со священником. И на хорошем кладбище место выкупил, и там урну захоронил. И после отпевания шикарные поминки устроил. Правда, из родственников там были только сестра со своими детьми. Больше родственников у меня нет. Сестра и ее дети в углу испуганно забились. А были на поминках мои друзья по бизнесу. Все они поднимались по очереди с тостами. И каждый верноподданно выражал мне сочувствие. И говорили, какой я прекрасный человек. И как много денег я вложил в лечение матери. И жену мою, на всякий случай, верноподданнически хвалили, хотя она мою мать терпеть не могла.

На мою сестру и ее детей мои друзья бизнесмены никакого внимания не обращали. Хотя сестра была любимой дочкой матери. Вероятно, верноподданнически хвалить сестру для них не было никакого смысла. И где-то в середине поминок, в самый разгар верноподданнических восхвалений, моя сестра с детьми незаметно ушла с поминок. Никто и не заметил, разгоряченные выпивкой. И я тоже не заметил. И следующие дни поминок – 9 дней, 40 дней – я тоже в ресторане устраивал. Приходили соратники по бизнесу, по-прежнему. Богатый ресторанный стол. Мои приятели произносили свои хвалебные речи. О том, какой я хороший. И какая у меня жена хорошая. И что денег не пожалел на богатые похороны и поминальные дни. И опять моя сестра с детьми незаметно сидели где-то в дальнем углу. На них, как всегда, мои гости и внимания не обращали. И также моя сестра с детьми где-то посередине восхвалений моих, незаметно исчезли. Их тарелки остались чистыми. И они ни к чему не притронулись.

А после ресторанного застолья моя практичная жена все собрала со стола в целлофановые пакеты и увезла домой. И получилось, что поминальные дни я устроил не для поминания матери. А для себя, чтобы выслушивать льстивые похвалы моих приятелей-бизнесменов. О завещании, которое подписала в агонии ее мать, сестра не была в курсе. Я ее просто забыл уведомить об этом. Но потом, у меня почему-то вдруг проснулась совесть. Глядя на нее, бледную, худую, плохо одетую. Я почувствовал, что я что-то не то сделал. Но с такими мыслями тяжело жить. И я быстро замял в себе это неприятное чувство. Какую-то неловкость и смущение. И лишь в чистилище я узнал, что в этот момент, согласно Божьего закона, когда объем грехов становится больше человеческой нормы, Дьявол буквально вытолкнул мою изначальную, божью душу, пропитанную грехом, как черным гуталином, досрочно, и занял ее место черной сущностью, подарком Дьявола.

Моя сестра узнала о завещании через моего доверенного нотариуса, которому я поручил заниматься всеми делами по наследству. Она встретилась с ним в нотариальной конторе, где оформляют наследство. Там, за столом у нотариуса, она и узнала внезапно о завещании. Ей даже плохо сделалось от неожиданности. Официальный нотариус, видя ее состояние от неожиданного известия, вероятно, тоже почувствовал какое-то сочувствие к ней. И стал очень доброжелательно, с душой, всё разъяснять сестре. И что она может опротестовать завещание. И делать всё по закону. Ведь он понял, что перед ним сидит нищая родственница, обманутая богатым родственником.