- Вы коммунисты? - спросил кто-то из группы.

- Да… Собственно, я коммунист, участник испанских событий, друг Каспара Луджино из Ниццы. А это мой друг, сын рурского шахтера, бывший летчик. Потерпел поражение и теперь… надежный боевой товарищ. На острове его те советские дети спасли и вылечили.

Все это своей простотой и таким неоспоримо истинным звучанием вызвало дружные аплодисменты. Люди почувствовали полное доверие коммуниста Лужинского к этому летчику немецкой армии, что волей правды человеческой стал их сообщником. Язык понимали не все. Приходилось переводить. Но все чувствовали, что этот поляк не первый раз говорит перед аудиторией, а это еще больше убеждало. Да и Лужинский почувствовал, что его слова не идут на ветер, они трогают слушателей за растревоженную мировыми событиями душу.

- Если говорить и о ваших неотложных делах, то… врача надо немедленно освободить из лап полицейских! Но у нас есть еще одно, может и значительно мельче, но неотложное дело. Нам очень нужно передать одну радиограмму в Советский Союз. Сложность этой задачи состоит в том, что все радиограммы перехватываются врагами. А сообщить мы должны о детях, о советских детях, которым угрожает опасность. Поэтому и просим помочь в этом сложном деле.

После минутной тишины сначала зашептал сосед соседу на ухо, второй, третий. И снова заговорили так, что разобрать уже что-то в этом мог только сосед. К Лужинскому пробился человек. Знакомое лицо, плотная фигура, летная форма.

- Лаверни? - обрадовался Лужинский. Двумя руками здоровался с летчиком. - Очень рад, что вы с нами, друг!

- Спасибо… А какое у вас сообщение? Нельзя передать его каким-то человеком?

- Нет, передавать человеком - это слишком долго и ненадежно. Надо по радио. Детям ежеминутно грозит опасность.

- Радио, конечно, лучше. Но все радио теперь под пристальным контролем. Наш военный радист изучал и русский язык. Кое-что интересное и нам пересказывает. На днях большой указ о награждениях снова передавали. О советских героях рассказывали.

- Как жаль, что о награждении партизан не оглашают, - сказал Лужинский.

- Группу летчиков снова наградили. А также о какой-то боевой группе «Кленовый лист» передавали. Мы все восхищались.

- «Кленовый лист»? - воскликнул Лужинский. - Подождите, друзья. А далеко тот ваш радист? «Кленовый лист» интересует и меня.

Радист был тоже на этом конспиративном собрании патриотов. Лужинский расспросил его, что именно передавали о «Кленовом листе». В тылу врага воюют… В рассказе об их героических поступках упоминались имена Виктор… Вадим… И женщина какая-то - Маруся.

- Маруся… Виктор… Вадим… «Кленовый лист»! - громко рассуждал Лужинский. - Какие могут быть сомнения!.. Товарищи, эти имена мне хорошо известны. Это выдающиеся бойцы народной мести!.. Для них… для них тоже нужно наше сообщение о тех советских детях. И особенно о судьбе девочки!..

- Значит, должны передать! Только открытая радиограмма всем доступна. А шифровка… Какая тут шифровка, когда никто не знает их кода! - с грустью жаловался летчик.

- Да, в этом и заключается самая большая сложность. Можно бы сообщить только о самом факте: скажем, дети живы, но в опасности. И договориться о каком-то коде. Словом, это таки сложность, а известить надо.

Летчик встретился взглядом с радистом, оглянулся на ночь, словно искал в темноте простых путей помощи этим людям. Наконец, Лаверни тихо обратился к Лужинскому:

- Составьте ваш лаконичный текст, мы передадим. Только на каком языке?

- Очевидно, на немецком. Но это не основное препятствие…

- Лучше по-французски. Составляйте текст.

И пошел с радистом в группу людей. Горн шептался с несколькими молодыми солдатами, договаривался о том, как спасти из-под ареста врача, сестру убитого капитана пароходной компании. Ведь она сидела не в тюрьме, а в управе коменданта города.

Ганс Горн глубоко пережил свой арест в Авиньоне. Он все еще горел жаждой мести этим тыловым «воинам», как презрительно называл теперь комендантские гарнизоны.

Но в тех нынешних настроениях летчика слышалось уже и нечто более устойчивое, чем только месть за обиду. Его увлекала и убеждала искренность и самопожертвование коммуниста Лужинского. От того все вокруг становилось значительно яснее, ближе и его человеческому достоинству. Та несчастная женщина-врач, сестра казненного капитана, как будто становилась уже и его сестрой…

Сбив набок берет, Горн горячо отрицал или одобрял радикальные предложения.

Лужинский вышел с Лаверни на улицу. Его немного беспокоило то, что о деле теперь знает около десятка человек. Не проболтается ли кто-то из них?

- Будьте спокойны, товарищ. Здесь были только такие люди, которых предупреждать об осторожности в разговорах не приходится.

- Спасибо. Это очень важно…

И задумался, идя по двору, как он задумывался каждый раз, решая сложные проблемы. По селу уже начинали свою предутреннюю перекличку петухи. Отдаленно шумели морские волны, и изредка раздавалось гудение ночного самолета.

- Должен передать текст радиограммы. Собственно, у меня их целых два. Если действительно тот радист надежный человек, можно было бы посоветоваться и с ним.

- Абсолютно наш человек! Все мы здесь свои… Давайте ваш текст.

- Подождите. Подумаем вместе. Представим себе, что мы посылаем в эфир телеграмму, где укажем точный адрес детей. Чего ждать дальше? - и загреб пятерней и без того взъерошенного волосы.

- Трудно что-то представить. Наверное, там захотят проверить. Вполне возможно, что пришлют дипломатические письма, а может, и… самолеты.

- Верно, товарищ Лаверни. Могут послать самолеты и забрать детей. Теперь возникает вопрос сложнее: государство может послать самолеты?

Летчик молчал, задумчивый. Действительно, предполагать в этих условиях можно что угодно. Но он не видел какой-то причины бояться этого.

- Представим себе, что прибыли самолеты другого государства. Какого именно? Если это самолеты союзников России - это очень хорошо! Возможно, конечно, что полетят и вражеские.

- Это нас и беспокоит, чтобы не поспешили вражеские самолеты, - тоже задумчиво сказал Лужинский.

Лаверни сразу же возразил.

- Вражеские, это надо понимать, - немецкие, итальянские, так как японских здесь быть не может.

- Именно немецкие, гитлеровские.

- Могу вас успокоить, я же летчик. Только на собственной территории они достаточно свободны и активны. Вне ее господствует авиация союзников. Не знаю, где дети, но…

- Дети на острове в океане. Вам я полностью доверяю.

- Там господствует авиация союзников, в основном английцы, уверяю вас.

Лужинский снова взял за руку летчика, притянул его ближе к себе, чтобы только прошептать:

- Умоляю вас, никому об этом ни слова. Действительно, вы правы. На тех островах гитлеровцам не светит летать. Так, значит, осмелимся?

- Давайте ваш полный текст.

Лужинский ткнул в руку летчика текст радиограммы на немецком языке. Рука дрожала, он глубоко переживал, как будто рисковал государственной тайной большого значения. Летчик посветил фонариком под полой, вслух, но тихо прочитал текст радиограммы:

- «SOS! Четверо советских пионеров и девочка Нина находятся на острове в океане. Координаты… Посадка самолета возможна на косе юго-запада острова. Коса - песок, галька, Лужинский».

- Есть, товарищ! Радиограмма будет передана в двадцать один ноль-ноль по московскому времени. Будьте уверены!

На этом и распрощались. Во дворе Лужинского поджидал Горн. Увидев, быстро подошел. Был радостно взволнован, дух ему захватывало от восторга.

- Договорились, друг! Через полчаса на рассвете операция… Врач будет спасена и доставлена куда-то сюда, в горы, в безопасное место! - Горн схватил руку приятеля и крепко пожал ее. - Благодарность за хорошую школу! Я, кажется, нашел ту надежную тропу, которую долго искал для сближения с отцом!.. А врач сегодня же будет в полной безопасности. - И Ганс побежал догонять своих товарищей по предстоящей операции.