Молодые издевательски шипели меж собой, что она жалеет свой яд. Что возражать! Не она ли за тысячелетия добилась того, что яд тем более прибывает в змее, чем более расходуется. Она, умеющая расходовать свой яд экономно, на размер и силу жертвы, а убивавшая иногда и без него, только взглядом. Но эти штучки с гипнотизированием кроликов она давно оставила, ее не насыщала кровь, да и не нужна уже была ей, она могла брать силы своей жизни прямо из атмосферы — воздуха и света. И особенно солнечного тепла. Змея всегда знала, какое будет лето, сколько в нем солнечных дней, и могла за неделю солнца столько энергии саккумулировать в клетках кожи, что потом этой энергии хватало до следующего лета.

Ей, бессмертной, кого бояться?

Ей, выступившей во времена рассеяния за Великое единение змей, а за это провозглашенной бессмертной самим Змием, тем, который был на древе познания, когда свершался первый грех, сделавший на все времена людей виновными уже за одно зачатие, а не только за появление на свет, ей чего-то бояться?

Вот прошел сезон змеиных выводков, прошел настолько успешно, что будь Змея помоложе, она бы возгордилась результатами своего многовекового труда: все прежние территории были полны подкреплений, были захвачены новые пространства, но Змея считала, что иначе быть не может.

Смеялись змеи над ней по очень простой причине — она вновь уклонилась от нападения на человека. Это был прекрасный юноша, он поспорил, что проведет ночь в Змеином ущелье и вернется живым. Если бы не Змея, он бы проиграл. Она долго смотрела на спящего. Как мало им надо, думала она. Он бы даже не проснулся, но пусть! Пусть не она, а этот юноша возгордится, вернее, почувствует себя сильным, и они сами убьют его. Смерть от Змеи была бы для юноши слишком почетной.

Весь секрет Змеи был в том, что она хотела умереть. Она не умела радоваться, торжествовать, она умела терпеть и бороться, умела веками работать над улучшением и сплочением змеиной породы, она была всюду карающей десницей великого Змия, его инспектором, его селекционером. Ом всегда поражалась его расчетливой, насмешливой прозорливости. Только Змий, в отличие от нее, умел насладиться результатами труда.

— Что сейчас не жить! — восклицал он. — Сейчас все змеи знают о конечной нашей цели — власти над всеми пространствами и племенами! А помнишь тяжелые времена? — спрашивал он Змею. — С нами боролись так сильно, что мы были символом греха, нас попирали, карали, изгоняли как заразу, о, сколько клятв о мщении вознеслось тогда к моему престолу! Нет худа без добра: считая, что с нами покончено, они стали убивать друг друга, и мы успели собрать гаснущие силы, собрать их на развалинах городов. Помнишь, как славно было греться на камнях, бывших когда-то стенами храмов и жилищ, как славно оплетали развалины хмель и дурман, как славно пахли повилика и полынь? О, дурманящий запах запустения, о, этот запах, в котором нет запаха человека!

Да, Змея помнила эти времена. Помнила их клятвы превратить все города планеты в развалины. Вот тогда и был создан тайный из тайных жертвенный тайник змеиного яда. Огромная подземная чаша, освещенная отблесками золотоносной жилы, приняла тогда первые капли ритуального яда. Теперь все змеи перед уходом в свои регионы, а также при возвращении из них перед смертью отдавали часть своего яда в огромную чашу. Яд кристаллизировался, превращался в твердые янтарные россыпи, они ослепляли.

Чаша наполнялась.

Змея хотела умереть не так просто, она хотела изрыгнуть весь свой накопленный яд, а его скопилось очень много, в чашу, а сама, обвернувшись вокруг нее, замереть навсегда. Она думала, что заслужила этой великой чести. Но умереть без позволения Змия она не могла. И вот она в бессчетный — раз появилась у его престола.

Она никогда никого не осуждала, тем более Змия, хотя всегда думала, что он мог бы обставить себя скромнее. В глазах рябило от бесчисленных узоров на спинах и головах самых разных рептилий, но сейчас она поняла, что это не было роскошью, нет, здесь было единение, демонстрация змеиной силы, и где, как не здесь, над тайником их всесветного сокровища, собрать всех представителей грядущего властительства земли!

Пола не было видно — сплошное шевеление скользкого узорного ковра: протягивались длиннейшие анаконды, удавы гирляндами лисели на потолке и стенах, серые и черные гадюки простирались у подножия престола, по краям его, как маятники времени, качались кобры, гюрза крутилась волчком, бронзовые медянки искорками порхали всюду, асе шевелилось, и все расступилось перед ней, выстелилось перед ней, замерев, только кобры продолжали отталкивать время вправо и влево, в прошлое.

Почетное сопровождение осуществляли самые разные змеи: слепуны, аспиды, бородавчатые, ошейниковые, игольчатые, ближе к ней двигались желтобрюхие полозы, а поодаль, непрерывно и торжественно оглашая воздух шуршащими звуками, виднелись гремучие змеи.

Змея втянула себя в коридор перед престолом, отметив, что мышцы ее упруги, как у молодой, что еще она вполне в состоянии свернуться в пружину и выстрелить себя как свистящий, неотразимый снаряд. Склонив голову и высунув длинный язык, она ждала.

— Рад видеть тебя, — сказал Змий. — Рад показать тебе новых посланников дружественных гадов. В тот раз не было еще потомков древних ящеров, они так гордились древностью, непробиваемостью панциря, мимикрией, что хотели умирать в одиночку. Пришлось — что делать! — показать силу. И вот — они наши союзники. Позвать?

— Великий, могу я говорить с тобой?

— Для тебя нет невозможного.

— Великий, ’могу я просить, чтобы разговор был у жертвенной чаши?

— О да!

Когда она увидела чашу, ее решение умереть стало окончательным — чаша должна была вот-вот наполниться. Дело ее огромной жизни завершается. В ней поднялось внутреннее содрогание, так знакомое по встречам с врагами, такой прилив силы, что показалось даже — ее холодная кровь немного согрелась. Нет, нет, она отдаст свой яд потом, перед уходом. Она примерилась, она окружила чашу своим крепким, красивым телом. Охрана чаши почтительно расступалась. Да, как раз хватает. Хватает ее длины на окружность чаши. Она давно ничего не ест, ее тело придет сюда высохшим, в последний раз в обновленной шкуре, скоро она выползет из этой, она уже чувствует зудение новой кожи, рожденной на смену.

Напряженное, никому не слышное состояние воцарилось в жертвеннике — явился Змий.

— Повелитель, — сказала Змея, — я знаю цену твоего времени и буду говорить кратко.

— Нет, — возразил Змий. — Трижды нет. Ты не из тех, кому я могу запретить, мы с тобой помним стоны Вавилона, мы с тобой готовили разврат жителей Содома и Гоморры, мы грелись с тобой на грудах золота еще тогда, когда золото было простым камнем, и после этого ты будешь торопиться? Куда? Ты видишь?

— Да, Великий, я вижу эту чашу. Я помню, Великий, первые две капли, которые мы отдали с тобой на ее дно. Но время настало, я сделала все, чтобы ты более не нуждался во мне, я создала несколько родов, которые будут всегда рождать себе подобных, при этом улучшая их, закаляя во злобе, делая мысль о мировом господстве не мечтой, даже не целью, а само собою разумеющимся делом. Осталось последнее: чтобы люди поняли нашу власть над ними, и тогда мы разрешим нм жить. Только тогда, когда они поползут к нам за ядом, чтобы исцелиться, за золотом, чтобы купить хлеб…

— Хлеб! — презрительно сказал Змий. — Этот их дешевый хлеб. Даже нам пришлось изобразить, что мы бережем их хлеб, когда начались гонения на змей, мы притворились, что ловим мышей и сусликов, что пьем поганую мутную кровь мерзких грызунов. Но фокус удался — люди решили, что мы полезны, как полезен и наш яд. О, помнишь день символа — символа исцеления от всех болезней: змея и чаша? Как они поддаются внушению, как легко оказалось ими управлять, но как долго мы к этому шли, надо только вбить в их костяные черепа, которые после смерти так прекрасно служат жилищами для змеиных семей, надо только вбить в эти черепа при их торопливой жизни, что зло можно обратить во благо, что добро побеждает зло. Тут же из них являются мыслители, трактующие понятия зла и добра, говорящие о победе последнего, но отдающие должное и первому. Но уже доходит, уже дошло до них, что злые живут лучше, что все блага принадлежат им, что лишение совести ведет к победе над собой, что… я перебил, прости, но с кем еще я могу говорить. Как ни умны змеи даже ближайшего окружения, это всего лишь исполнители. Говори.