— Отнесите в самый нос и не бросайте, а сложите поубористей.

Он нарубил и наколол еще дров, и она сложила их убористо в носу лодки. Затем по его указанию выложила дерном дно лодки в носовой части, возле дров. В это время Зырянов расправил палатку на гальке. Лидия подошла посмотреть.

По краям выцветшего полотнища в многочисленных кольцах продета была бечева. Василий привязал полотнище к рее и послал Лидию на нос лодки привязывать растяжку. Мачта поднялась, парус принял ветер.

Лидия быстро и точно исполняла его распоряжения с полуслова. Он мог быть доволен такой сметливой и ловкой помощницей и мог бы, кажется, похвалить ее. Лидия уселась возле мачты запыхавшаяся. Зырянов взял руль и управление парусом. Окрыленная лодка полетела, кренясь, как яхта, и вода зашипела под ней…

— Замечательно! — воскликнула Лидия и сейчас же с досадой увидела, как Зырянов самодовольно улыбнулся.

До этого момента он совсем не обращал внимания на Цветаеву. Но теперь он заговорил, потому что его ум освободился и стремился к действию, в то время как глаза его беспрерывно изучали очертания берегов и островов и предугадывали в них изломы течения и рывки с рикошетами осеннего ветра.

— Меня, в сущности, интересует не только якутская нефть, — сказал он. — Меня даже больше интересует байкальская нефть. Я ищу ее выходы в Якутии… чтобы доказать ее кембрийское происхождение на Байкале.

Он стал высказывать свои доказательства в пользу кембрийской нефти и соображения в пользу именно правых притоков Лены. Он говорил один для одной слушательницы, но так громко, горячо и даже страстно, как для большой аудитории.

Лидия удивлялась. Все, что он говорил, давно установлено было. Так чем же он склонил Ивана Андреевича? Известно, что Иван Андреевич принципиально признает возможность образования нефти в кембрии, но относится весьма хладнокровно к поискам ее. Больше того: Иван Андреевич против затрат на поиски далекого и труднодоступного, пока не исследовано близкое и самое доступное, — и Лидия безусловно согласна была с ним… «Но как же я сама добивалась этой экспедиции?..» — со смущением подумала.

Но Иван Андреевич тоже поддерживал Зырянова… То есть он уступил яростной борьбе Зырянова в защиту идеи Ивана Андреевича о возможности существования кембрийской нефти.

Потом авторитет академика Архангельского… И силы Геологического института…

И все эти большие силы не соединились бы и не склонили государство дать огромные деньги на экспедицию — кто знает?.. — если бы не подала свой скромный голос в пользу Зырянова Лидия Цветаева… Ее агитация могла ведь сыграть роль последней капли? Даже роль катализатора…

А он все говорил и говорил… Он слишком был многословен.

— Вы ни с кем не разговаривали два с половиной месяца? — внезапно спросила она.

Он запнулся и сдержанно ответил:

— Не с кем было. — Замолчал.

В полдень он завел лодку в крошечную бухточку на острове, укрытую от ветра. Цветаева выскочила и нарвала какой-то травки. Она сказала, что удобнее всего будет обедать в лодке.

Лидия расстелила камчатную салфетку на ящике и поставила блюдце с короткими перьями и мелкими головками дикого лука и синими узкими лезвиями чеснока. Ослепительно белая рисовая каша подана была в светлых эмалированных мисочках, посыпанная изрезанной мытой травкой с росинками воды. А между мисок лежала на салфетке с маминой монограммой тополевая чудесная ветка с желто-красными осенними листьями.

И на теплом солнышке сама хозяйка в белом сарафане с желто-красно-черным украинским орнаментом, с красным тополевым листиком в каштановых волосах уселась против Зырянова. А он принял все как должное. Как будто он привык в тайге, на своей зырянской Выми-реке, обедать не иначе как с изящной сервировкой, с очаровательной собеседницей за столом.

Но все-таки она уловила осторожно-мгновенный взгляд. Любопытствующий? Но, кроме того… Ну конечно, восхищенный, она же не могла ошибиться.

Тотчас она сердито посмотрела:

— Вы недовольны?

— Нет, я доволен. — Он осторожно поглядел на пышные украинские рукава до локтя и пояснил: — Мы совсем не теряем время на остановки для приготовления обеда.

Она рассмеялась: Зырянов опять похвалил себя. Ведь это он придумал дерновую подстилку под костер в лодке — и все сварилось дорогой. Только этим и хорош был ее стол в его глазах.

— Сказать вам, о чем вы думаете?

— Зачем? Я знаю сам, — рассеянно ответил Василий.

Задыхаясь от подавленного смеха, она спросила:

— Значит, вас не удивляет, что и я это знаю?

— Конечно, вам известно, о чем я думаю. О чем же другом я могу думать!

— Неужели вы теперь будете думать только о Полной? И ни о чем другом? Ни на минуту?

— Нет, в данную минуту я думаю не о Полной.

— О чем же?

— Как поймать последний пароход.

— Ну, и что вы придумали? — спросила она язвительно.

— Надо, чтобы пароход на траверзе Полной дал долгий свисток. Там хорошее эхо. Эхо передаст его вверх по Полной.

Она молча смотрела, как он ел — быстро, уставился в свою миску и кашу. И вдруг исподлобья… Так мгновенно взблеснули глаза и скрылись — но она увидела, что он все понял. И почувствовала страх, и тоже в свою миску опустила глаза, с колотящимся сердцем.

Страх, не испытанный никогда в жизни: убежать бы!

Неосторожно было кокетничать с таким человеком — в такой обстановке! Как могла она так легкомысленно?..

Ей уже казалось, что и страх ее замечен. Никогда еще так не билось… придержать сердце рукой… но он увидит… Она почти не сознавала, но знала точно, что не его испугалась, а себя — своей внутренней беззащитности против него. Что, если он понял и это… В лице жарко.

«Все-таки хорошо с его стороны, что он хоть не смотрит на меня… Но должна овладеть собой немедленно, не теряя ни минуты. Как быстро он ест!»

Он продолжал есть, и не знал об этом, и все быстрее ел, и совсем уже ничего не знал об этом — и уже не смел поднять глаза — чтобы она не увидела бешеной волны, поднявшейся из недр высоко, до уровня глаз, и грозящей подняться еще выше, покрыть лоцмана с головой, — и он ел все быстрее, чтобы удержать голову над кипящей волной — голову удержать, иначе… крушение на этом пороге…

Они в молчании доели рисовую кашу.

На каком пороге?

Цветаева переоделась на берегу в шерстяное темное платье и села за парусом, где не было ветра.

Сентябрь был очень ясный. Дни стояли теплые, но на реке дул сильный ветер. Лидия без конца любовалась рекой. Сама природа несла Лену и с нею вместе Лидию, летящую низко над водой, без всяких усилий обгоняя воду. Я сама веяние. Я — веяние!.. Девушка в темном платье испытывала бездоказательную радость самотека жизни, стремящейся и побеждающей, а нерассуждающей.

К вечеру ветер ослабел.

— Как вы думаете, Василий Игнатьевич, с какой скоростью мы теперь подвигаемся?

Он посмотрел на близкие, в ста метрах, скалы правого берега.

— Пять километров в час.

— А доплывем мы к Столбам до захода солнца?

— Через час они будут, — сказал он не задумываясь.

— Скажите, пожалуйста, — с насмешливой серьезностью спросила она, — мы идем по расписанию, без опоздания?.. Но вы свои плоты не водили по Лене! — Она вспылила наконец: — Вы побывали здесь один раз, три с половиной месяца назад!

— Этого достаточно! — сказал он хвастливо, как мальчишка.

Она мстительно взглянула на часы и мысленно помолилась: «Лена, не дай этому человеку торжествовать над нами!.. Леночка, он не мог запомнить две тысячи километров реки и берегов твоих с одного взгляда! Даже две тысячи стихов никто не запомнит с одного прочтения!»

Зырянов хвастливо улыбнулся про себя.

И в воображении мгновенно возникла картина: отец брал Васю за плечи, повернув лицом к правому берегу, и заставлял сказывать не про то, что мальчик видел на крутом, правом берегу, а как раз напротив — про то, что было за Васиной спиной в это время на левом, низменном берегу. И Вася сказывал по памяти про левый берег пядь за пядью, глядя на правый, и научился видеть глазами одно, а мыслью в это время — другое, противолежащее.