Александр Дмитрич в своем номере стоял у окна и скучал.

— Ну, как успехи? — спросил он с таким равнодушием, что не захотелось отвечать ему.

Да он и не заметил, что ответила Цветаева, и сразу сказал, что пароход готовится к отплытию завтра утром.

«И он тоже не читал? Но ему сказали бы здесь… Неужели не напечатали?.. Нет, ему бы никто не сказал…»

Она уже не могла больше оставаться в неведении, ни одной минуты.

В огромной Публичной библиотеке, основанной трудами ссыльных революционеров в Якутске, Лидия быстро получила комплект газеты и стремительно раскрыла… С полосы пахнуло жаром, обдало лицо: «Экспедиция «Не найди того, знай чего».

Лидия испуганно оглянулась и лихорадочно проглотила два столбца. Перевела дух. Перечитала про Зырянова:

Сознание и мысль вернулись к ней после пронесшегося вихря чувств. Она презрительно сказала себе: «Обрадовалась? Писательница! Напечатали… После драки помахали кулаками. Никто даже не заметил… Говорила ему: «Дорога ложка к обеду». Пообедали без ложки!.. Суп остался в тарелках… нефть — в недрах…»

Она вышла из библиотеки еще более расстроенная, злая. Первый встречный — пожилой казак с крупным лицом и каштановой бородой, аккуратно подстриженной, — показался ей похожим на ссыльного автора «Что делать?». Это удача, быстро решила Лидия.

— Не можете ли сказать, где жил Чернышевский?

Казак остановился и не спешил ответить. Девушка была ему незнакома, таких в Якутске не бывает, полагал он, и внимательно проверял свое впечатление: рассмотрел наряд вплоть до побитой обувки, затем посмотрел в лицо.

— Пойдем, барышня, я покажу. Вы из Москвы? — спросил он с особенным любопытством не к ней самой, а к породе москвичей. — Интересуетесь Чернышевским?

Он уже вел ее и пригласил:

— Пожалуйте в этот дом!

Лидия с сомнением поглядела на новенький деревянный домик.

— В этом доме жил Чернышевский?

— Думаю, что не пришлось ему, потому что дом новый, — сказал казак рассудительно. — Однако в этом собственном доме достоверно живет мой сын.

— Не понимаю! — сказала москвичка с нетерпением. — Вы обещали показать дом, где жил Чернышевский. Покажите хотя бы улицу!..

— Собственно говоря, такой улицы не должно быть в Якутске, — осторожно сказал казак, дослушав речь москвички. — Но вы заходите все же, не обижайте.

Лидия в изумлении, но сразу послушно вошла в дом.

— Маша! — закричал казак. — Иди, Маша, принимай гостью из Москвы. Николай Алексеевич не ушел?

— Здесь! — Из смежной комнаты вышел молодой человек в форменном кителе пароходной службы.

Старик сказал скромно и гордо:

— Сын, — и сказал сыну с не меньшей гордостью и без малейшей скромности: — Из Москвы ко мне!

И тут все в доме завертелось.

Минуту спустя гостья из Москвы уже сидела за столом, еще более недоумевающая, но послушная простым словам «не обижайте». И она уже понимала, что знакомство с городом началось…

А на столе были уже пылкие пироги с черемуховой начинкой, причиняющей запор, и топленое масло, которое этого не допустит… Ватрушки, сахар и в облаке пара огромные — два на ладонь — с решета́ паровые пельмени с мясной начинкой, скользкие, как налимы, а к ним сметана, которую можно было резать ножом и намазывать и она не сразу таяла на горячих пельменях. И самовар.

В рюмки разлили цветное самодельное вино из таежных ягод. За столом появилась Маша в шелковой белой блузке, а мать, в бордовом платье, продолжала еще хлопотать.

Лидия уже знала, что Николай Алексеевич — капитан буксира «Верхоленец» и поэтому живет в Якутске, в семье жены. Он женился недавно, и вот родитель приехал из Вилюйска навестить. И узнать получше семью снохи, да и себя, отца, показать поближе.

А сейчас «Верхоленец» должен был уйти в Усть-Кут помогать «Партизану» тянуть баржу со слюдой. «Партизан» сильнее «Верхоленца», но один, без него, не вытянет в верховьях Лены.

— Николай Алексеевич, не знаете ли вы, где тут жил Чернышевский? — спросила Лидия.

Капитан молча взглянул на отца. Казак не спешил говорить.

— Маша, ты знаешь? — ревниво спросила мать, возмущенная тем, что свекор так важничает.

Маша, не сводя глаз с мужа, отрицательно качнула головой. Тогда старик, оставшийся вне конкуренции, заговорил — неторопливо, основательно:

— Николай Гаврилович Чернышевский, ссыльный переселенец и, говорят, великий человек, проживал в городе Вилюйске под надзором моего покойного родителя, — казак свысока оглядел всех за столом. — После революции родитель даже свечку ставили за него в церкви.

Старый казак дорожил этим воспоминанием, как фамильной гордостью, и не видел позора в том, что отец был жандармом. На памяти у русских три века в здешней «тюрьме без стен» безотлучная жизнь была одинаково безжалостна ко всем: к ссыльным, получавшим «за здорово живешь» царское жалованье — десять копеек в сутки, — и равно к тем, кто отвечал перед царем за наличную сохранность ссыльных и за это получал свое пропитание от царя же. Жестокость жандармов была в местной норме и куда меньше жестокости якутских богачей к своим соплеменникам. Иные жандармы даже довольно по-житейски обходились со своими пленниками, получая от них кое-что, и расстались в начале 1917 года в патриархальном миролюбии, как видно из рассказа казака.

Осужденная, не так давно сгинула царская власть, жандарм лишился службы, но отец был отцом, и память его чтима была сыном.

Капитан, смущенный, поднялся и тихо сказал:

— Папаша, мне идти.

Лидия поблагодарила гостеприимную семью и особенно горячо старого казака.

— А то, может, посидите? — предложил старик. — Он себе пойдет, а мы посидим, я еще расскажу про Николая Гавриловича.

Капитан благодарно поклонился ей — за уважение к отцу — и решился, уже с фуражкой в руке, задать вопрос москвичке:

— Это не про вашу экспедицию статья была в газете?

— А вы читали? — она обрадовалась.

— Читал. Этого комсомольца так и не пустили с вами?

— Он с нами! — оживленно сказала Лидия. — Сегодня уехал катером на Полную продолжать поиски нефти.

— Пожелаю успеха, — сказал капитан.

— Спасибо! — горячо сказала Лидия.

Она побежала в музей, повеселевшая, и по дороге вглядывалась в деревянный городок, которому еще только предстояло стать современным городом в течение трех-четырех пятилеток.

— Ребята! Как пройти к деревянной башне… древней крепости?..

Мальчики не торопились с ответом. Внимательно и безмолвно они закончили осмотр невиданной тетеньки. Они, наверно, знали в лицо все двадцать три тысячи тетенек и дяденек в Якутске в 1933 году. Лидия со своей стороны внимательно рассмотрела пять серьезных лиц.

— Идите за нами, — распорядился старший.

И Лидия поняла, уже из опыта, что дальнейший ход событий будет зависеть не от нее.

Они привели подопечную Лидию к уцелевшей и обновленной казачьей башне. Башня-изобка напоминала в общих чертах архитектуру Московского Кремля — с островерхим шатром и балкончиком для дозорного. Она запирала ворота Ленского острожка 270 лет назад. Многочисленные одинаковые башенки располагались когда-то по берегу и вокруг городка. Между ними сперва стоял несокрушимый тын из цельных лиственниц, врытых стоймя, а впоследствии двухэтажная деревянная стена под кровлей, с висячей галереей, премудро устроенная для боя, с узкими прорезями для нижнего огня и бойницами на втором этаже. Внутри этого острога, как называли крепость, был казацкий город в семнадцатом веке и полтысячи жителей.

Из Ленского острожка писали в Москву, что страшно казакам здесь. Но так велика была сила стремления к неизведанным местам и нелегкой добыче, что и самые непосильные труды, необычайные мученья от холода зимой и от гнуса летом не отпугнули их.