— Что это — Дарагар, Исгясы?

— Остров, — сказал продавец гнилой лодки и протянул руку, указывая пальцем по очереди на два конца длинного острова, загородившего прямой выход реке Иннях в Лену.

Верхняя половина острова по течению Лены называется Исгясы, а нижняя — Дарагар… По всей вероятности, раньше это были два острова и сама Иннях намыла оба, а потом забросала песком свое устье между ними и удовольствовалась протокой.

Житель Усть-Иннях ничего этого вовсе не объяснил, а просто указал пальцем на остров, повел рукой и произнес два слова:

— Исгясы, Дарагар…

Посмотрел на москвичей и подумал насмешливо: «Знают обо всем, чего нельзя увидеть глазами, а что на глазах — ничего не знают!..»

— Разделите снаряжение, Александр Дмитриевич, — попросил Зырянов.

— А что там имеется?

— Мешок белой муки. Женщины хотят разделить.

— Белую муку всю на мой маршрут, — просто распорядился Порожин.

Он без стеснения показал, какие ящики — с лучшими консервами и другими лучшими продуктами — снести в его лодки, и перестал интересоваться распределением.

— Где же наши рабочие? — спросил Порожин, обращаясь в безымянное, подчиненное ему пространство.

Зырянов не ответил. Он поднял мешок ржаной муки, доставшийся на его долю, и понес к своей дырявой лодке.

— Давайте ужинать, — предложил Небель.

— Последний раз вместе, — сказал Сережа.

— Не все вместе, — поправила Цветаева, — Зырянова нет.

— Он не наш, — сказал Небель.

Таня и все запротестовали.

Сережа развел костер. Монотонный звон комаров в воздухе как будто даже усилился.

Небель стал развлекать девушек:

— Да, Сережа может оказаться мрачным пророком! Вы слышите? Ужасное рычание! Крылатые тигры в неисчислимом количестве подстерегают нас со всех сторон!.. Говорят, в старину богатый якут велел связать одной веревкой свою жену в объятьях ее любовника и выбросить голых подальше от дымокуров. Очень скоро они умерли, и богач велел проколоть их копьями при многих свидетелях. Это было как бы судебно-медицинское вскрытие: все увидели, что в них не осталось ни капли крови, и могли свидетельствовать, что они не были убиты, а умерли оттого, что комары выпили из них всю кровь.

— Боже мой! — воскликнула коллекторша.

Лидия попросила Сережу найти Зырянова и звать к ужину. Сережа ушел и вскоре вернулся.

— Товарищи, лодка Зырянова исчезла с ним вместе!

— Просто он уплыл, — сказала Лидия с непонятным торжеством. — Ведь его участок дальше всех.

— Он отчалил раньше всех, а причалит ближе всех, — сострил Небель.

Все почувствовали себя словно виноватыми перед Зыряновым. Никто не улыбнулся. Практикантка Надя, которую все называли маленькой Надеждой, невежливо сказала:

— Вы намекаете на то, что он выбрал все лучшие лодки для нас и за это получил самую худшую? Конечно, это заслуживает насмешки.

Якут-проводник вычерпывал воду из лодки. Василий свалил драгоценный мешок на ящик с консервами и другими продуктами и спрыгнул. Отяжелевшая лодка приняла воду во все щели. Но мука была на ящике в безопасности. Зырянов поправил мешок. Это был не просто хлеб насущный, который нельзя было бы в случае потери ничем возместить или заменить в лесной и водяной пустыне Лены и тайги. В мешке ржаной муки заключалась независимость мысли искателя, следовательно — и открытие кембрийской нефти: возможность плыть по своей воле на правые притоки!

Зырянов с нежностью поглядывал на серый мешок, и если подумывал об опасности потонуть, то именно для муки, а не для себя.

Течение Иннях подхватило лодку. Василий не удовольствовался этим и налег на весла. Ни одной минуты он не хотел терять и не мог: сумеречило. И ни одной лишней минуты он не должен был оставаться поблизости от людей, которые так грубо показывали ему свое неуважение.

Он вышел из устья Иннях и повернул влево, в потоке, продолжающем рукав Лены между материком и длинным островом Дарагар. Проводник отнюдь не все силы вкладывал в весла, но Василий работал не жалея себя, и не почему-либо, а просто потому, что не привык жалеть себя на работе.

Его руки на веслах загорелись вдруг. Он знал отчего. Он услышал тонкий, напряженный звон, но это не кровь звенела в ушах, а комариные крылья в безветрии под берегом. В протоке перестал чувствоваться запах кизячных дымокуров из деревни.

Пальцы облились огнем, всю кисть опалило, жгучая кислота проникла за рукава, потекла вверх по локтям. Тончайшие отравленные иглы проникали сквозь рукава суконной рубахи, быстро накалывали кожу до плеч. Он не стал тратить время на надевание второй рубахи, потому что якутские комары прокусят и две суконные рубахи и рукавицы. Руки опухнут наутро все равно.

Он проплыл четыре километра мимо острова Дарагар и не стал выходить на Лену, а пошел следующей протокой, за близким соседним островом Хатын-Ары, и, зайдя в кусты, решил ночевать.

Проводник разгрузил лодку, вытащил на берег и перевернул. Затем он приготовил постели и подвесил котелок с водой над костром.

Вдвоем они быстро срубили смолистые деревья и устроили из целых стволов особенный дымучий костер на всю ночь, не требующий вовсе надзора. По обе стороны костра положили свои постели.

После ужина они конопатили лодку шпагатом, предназначенным для упаковки геологических образцов. Василий конопатил, проводник заливал смолой. Лиственничную смолу запасли в Усть-Иннях, но ее не хватило, потому что проводник щедро лил, испуганный обилием воды в лодке.

Ночью был морозец, и ветер утих.

Две лесины, положенные одна на другую, тлели всю ночь. Проводник разжег их с комля — попросту развел костер под комлями — и на том покончил заботу. Огонь потянулся меж стволов, объедая кору и медленно въедаясь вглубь, деревья обугливались; на земле по сторонам двое поджимали стынущие ноги и ползли за огнем, не просыпаясь. Василий разбудил проводника с рассветом и погнал лодку дальше.

Утром они вышли на Лену. Течение было тихое, но весенний ветер сдувал лодку вместе с верхним слоем воды, не надо было паруса и весел. Тем не менее Василий работал веслами или заставлял проводника, а сам в это время торопливо читал книги, наполнявшие рюкзак: все, что удалось получить в дорогу по общей и нефтяной геологии и по Якутии.

Когда останавливались для обеда, якут садился у костра, смотрел на небо и сообщал:

— Ветры дерутся.

Нетолстые облака в голубой вышине плыли навстречу друг другу.

Потом якут сообщил с огорчением:

— Троицын день не пришел. Плохо!

В Якутии бывало всего два значительных дождя летом: около Троицына дня в июне и второй в июле, и от них зависел весь сытый год или голод. В представлении якута-крестьянина годовой праздник связан был именно с этим важным событием — дождем, а вовсе не с мифологическими событиями церковной истории. Дождь не пришел, — значит и праздника нет.

В береговых сельсоветах жаловались на сухое небо и спрашивали, будет ли дождь.

Против Буотомы проводник сказал:

— Кемис-Хая. Серебряная гора.

Василий не удостоил вниманием Серебряную гору. Ишь ты, подумал проводник, серебра не хочет. Золота, что ли, хочет? Еле слышный звук, чужеродный реке и горам, заинтересовал его больше, чем Серебряная гора.

Василий прибился к берегу и стал прислушиваться. Это было явственное частое постукивание. Оно приближалось снизу по Лене. Работал маленький мотор на лодке. Она прошла мимо них — белая, чистенькая, с каюткой. Проводник с восхищением сказал:

— Директор Черендейского затона. Сам директор смотрит.

— Где этот затон?

Директор стоял на борту, могучий человек с большой головой в форменной фуражке. Усы его видны были за полкилометра.

Василий переправился через Лену по тихой воде перед рассветом и ввел лодку в приток Томптор. В сельсовете на Томпторе ему дали лошадь и мягкий хомут, позволяющий лошади тянуть бечеву. Проводник сел верхом, лошадь потянула лодку на длинной бечеве до первого переката. На перекате лодка распалась.