Василий спал поздно. Он отсыпался за всю жизнь.

Он проснулся от особенного шума и поспешно оделся.

Бурильщики раздели вышку из брезента, чтобы работать на свету, и разогрели котел. В скважину пошла перегретая вода.

Труба медленно повернулась. С этого момента ее нельзя было остановить ни на секунду. Секунды достаточно было, чтобы мерзлота приковала трубу на протяжении ста семидесяти метров.

Бурильщики стояли под вышкой очень довольные. Мастер громко сказал:

— Василий Игнатьевич, теперь скажи твердо — и пусть все услышат: до каких пор бурить?

— На триста семидесятом метре будет нефть, — сказал Василий с приказательной уверенностью гипнотизера.

— Василий Игнатьевич, зачем так говоришь? — грустно сказал Мамед Мухамедов. — А если на триста семьдесят первом?

— Если не получите на подошве, триста семидесятого метра, имеете право прекратить бурение, вот для чего я говорю. Но до трехсот семидесяти держитесь, вот о чем я прошу.

— Условились, — сказал мастер и, занялся трубой.

Василий выехал в Черендей.

Он приближался к поселку в темноте, вздремнул и вдруг закричал ездовому:

— Придержи коня!.. Куда ты заехал?

— В Черендей, — ответил колхозник.

— Какой тут Черендей! Что ты, не видишь — электричество горит.

На берегу сиял фонарь на высокой мачте и тепло желтели окна в длинном ряду домов.

— Вижу. Черендей и есть, — сказал колхозник и погнал коня, торопясь к свету. — А ты думал?.. Будет и у нас Москва!

Василий отправил телеграмму в наркомат:

Он почти не уходил из почтово-телеграфного отделения. Три дня спустя он послал вторичную телеграмму.

Телеграфист Илья рассказывал ему о новостройках Черендея:

— Вы видели три новых, лучших дома за клубом? Это больница, типография с редакцией и электростанция. Зайдите непременно, посмотрите. Особенно больница внутри красивая: белая, масляная, как на «Якуте» салон!

На почте были клиенты, когда Илья принял ответ Зырянову из Москвы. Илья не подал виду, пока не ушли все. Тогда он, не глядя, протянул Зырянову кусочек ленты.

— Василий Андреевич, — сказал Илья за его спиной, — я еще не пользовался отпуском в нынешнем году. Я могу взять отпуск и поехать на Полную. Кулаков тоже останется с вами, и мы добурим до нефти.

— Мы не умеем, Илья. Это специальность.

— Но ведь люди, они тоже, я думаю, не сдадутся?

— Так-то так, Илья… А все же — люди…

— Тогда, Василий Игнатьевич, не говорите им про телеграмму, — решительно сказал Илья. — Я бы на вашем месте сказал им: деньги обещаны.

— Разве так можно, Илья?.. Обманывать рабочих?

— Пять человек обманете — все же лучше, нежели весь Черендей.

Василий покраснел и побледнел. Молча протянул руку. Илья крепко сжал ее.

На урочище Повешенного Зайца бурильщики небрежно поздоровались с Зыряновым и продолжали свое дело — в этом и выразился их напряженный интерес к новостям из Москвы.

— Сколько метров? — спросил Василий.

— Триста.

Василий побежал в красный уголок.

Вот в ящиках новые шлифы, начиная с 221-го метра: известняки с битуминозным запахом; мергель; с 226-го метра — известняки и жидкая нефть по трещинам.

Снова чистые известняки, доломиты, мергель, слабый битуминозный запах; известняки без малейшего следа нефти; 300-й метр.

Василий вернулся под вышку. Бурильщики поднимали трубы из скважины, подняли инструмент, выбили столбик породы — шлифы с 301-го метра.

Зырянов лихорадочно подхватывал обломки столбика. Мастер, будто бы не взглянув, подал Зырянову последний обломок. Кремнистый известняк, чистый, даже не запачканный нефтью.

— Товарищи, завтра я уезжаю в Москву. Я получил телеграмму. — Снежинка залетела ему в рот. Василий откашлялся и твердо, ясно сказал: — Деньги отпущены. Я должен выехать, чтобы ускорить их получение. Я вас прошу посылать мне телеграммы о ходе бурения. Первую телеграмму отошлите через пятнадцать дней в Томмот. Следующую — через десять дней в Иркутск. Потом в Москву. Сережа, тебя прошу: сделайся курьером на месяц и летай между Повешенным Зайцем и Черендеем.

— Я отвечаю за телеграммы, — сказал Сережа.

— Товарищи!..

Такое волнение послышалось в голосе Зырянова, что все внутренне придвинулись к нему.

— Помните о том, что вы не просто бурите скважину на неизвестную нефть, которая лежит именно здесь… Ни на одну минуту не забывайте главного: что вы разбуриваете большую дорогу в богатейшие и еще не открытые недра всей нашей земли. На этой дороге вы — первопроходцы, и чем труднее вам, тем больше вам препятствуют, хватают за ноги и за горло хватают… Но вы пробиваете путь в будущее советской нефтяной геологии!

Зырянов протянул руку и шагнул, но не успел подойти — бурильщики быстро окружили его и молча, крепко пожали ему руку один за другим.

Через семь дней Василий был в Черендее. Еще через восемь он вошел в почтово-телеграфное отделение в Томмоте и получил телеграмму до востребования. Телеграмма состояла из двух подписей — бурового мастера и Лукова — и одной цифры перед ними: 365.

В Иркутске Василий соскочил с подножки вагона, увидев на углу вокзального здания маленькую вывеску: «Телеграф», и получил вторую телеграмму: «370 Мухамедов Луков». Все.

Последние копейки ли иссякли на урочище Повешенного Зайца, что они не прибавили еще два слова: «Прекратили бурить», или кредит веры у Ильи закрылся, или просто из пренебрежения к Зырянову, — неважно.

Неделю спустя Василий в задумчивости стоял перед горестным памятником в головах Гоголевского бульвара и вслух беседовал с Гоголем, бронзовой тяжестью засевшим в кресле:

— Так-то, Николай Васильевич… Деньги народные истратил, нефти не дал. Рабочих обманул… «Идешь под суд, Василий Игнатьевич?» — «Иду».

Зырянов пошел дальше улицей Фрунзе и через центр — к площади Ногина.

1937 год

НЕОБХОДИМЕЙШИЙ СЕГОДНЯ ЧЕЛОВЕК

Он допускал, что его не примут, а может быть, секретарь не захочет и доложить о нем. Но девушка приветливо улыбнулась.

— Здравствуйте, товарищ Зырянов! Иван Андреевич сейчас на коллегии у наркома, но я думаю, что вы можете войти… И кстати, я передам «молнию» наркому, — сказала она, улыбаясь.

«За что такая любезность?» — подумал Василий недоверчиво и спросил:

— Какие вопросы там?

— Это по поводу открытия гелия. Ведь это же ваша экспедиция открыла!

Гелий? Василий не стал отрекаться. Придется воспользоваться недоразумением. Но, однако, чей же это гелий? Надо узнать. Это замечательно, что открыли гелий! США обладают единственным в мире выходом этого легчайшего газа и не дают никому.

— Кто докладчик?

— Сама товарищ Цветаева.

«Сама?! Так вот какое оно, недоразумение. Цветаева взяла на буксир Василия. Так вот какой у Лидии негорючий газ. Но это же замечательная находка! Добыча гелия на Эргежее, может быть, побудит возобновить и поиски нефти?..

Девушка-секретарь понесла «молнию» наркому, Василий вошел и тихо пристроился у стены. В кабинете было людно, и никто не обернулся. Иван Андреевич говорил о значении открытия Цветаевой и о развитии работ на гелий. Затем нарком предложил Цветаевой заключительное слово. Она поднялась и увидела Василия.

Он посмотрел на Лидию нахмурившись, но она не могла различить выражение его глаз. Она увидела у дальней стены измученное лицо и сжатый рот… «Он страдает оттого, что не верил, не пожелал меня выслушать, перебил на слове «газ», — подумала она.

— Просим, Лидия Максимовна, — сказал нарком, ободряя ее.

Она заговорила:

— Гелий выходит на Эргежее в виде ювенильного газа… И вот мне хочется в заключительном слове говорить не о гелии, а о породах, где мы его нашли. Это кембрийские породы. Я твердо уверена, что гелий — не последняя находка в районах кембрия. Но, во всяком случае, гелием страна обязана разведке на кембрии — тому человеку, ученику Ивана Андреевича, который указал мне, в частности, прямо на эргежейский источник. В течение пяти лет человек этот добивался разведки на кембрий, преодолевая неверие и противодействие… Как одержимый!..