Я стянула с себя платье, стараясь как можно реже задевать кожу на спине, куда угодило заклятие. Кожа горела, движение причиняло боль.

Повинуясь зову, Лили-Оркус выпрыгнул из амулета и вылечил ожог. За прошлый раз я рассчиталась с ним. Мой дух-помощник подрос. По размеру он сравнялся с домашней кошкой. Пообещав, что расплачусь с духом позже, я отправила его в амулет. К сожалению, накапливать долги перед духом входит у меня в привычку.

Замшевые сапожки утонули в Ольшенке, шляпа слетела во время скачки. Новое платье испорчено.

Босая, в нательной рубашке и брюках, с поцарапанными до крови руками — куда мне такой податься?

Я просто лежала на мокрой гладкой траве и смотрела в светлеющее небо, на сходящиеся в высоте макушки деревьев. На миг закрыла глаза… Когда открыла, стояла душная полуденная жара, на этот раз вполне естественная.

Иного выхода у меня не было. Взобравшись на коня, закрепив на поясе кинжал, я направилась в лазарет. Лазаретный ход для придворных и слуг находился от места моего "купания" недалеко. Грамоты у меня на руках, конечно, не было. Впрочем, мне не впервой пользоваться отводом глаз.

Волосы высохли, и теперь развивались по плечам. Скачка проветрила голову, окончательно разложив все мысли по полочкам. Вид мой вызывал слишком много вопросов, чтобы попасть вот так во дворец. Другое дело лазарет. Руки, от кистей до плеч, были располосованы красными воспалившимися царапинами — теоретически мне могла понадобиться помощь. Именно по этой причине я не стала просить Лили-Оркуса заживлять ссадины, царапины и синяки.

Чтобы избежать светских сборищ, которые заполоняли днем все ухоженные тенистые места парков, я свернула в густой лес Большого парка, двигаясь между деревьями и кустами. Пятнышки теплого света Эндимиона и Акидона ласкали кожу, где-то вдали от меня жужжали мошки, пахло грибами, в глубине березовой рощицы пел соловей. Я дышала и не могла надышаться. Смотрела и не могла насмотреться. Так соскучилась… Очень грело душу, что в моем лесу стоит такая же благодать.

Изредка я направляла Федю, он норовил забраться в малинник или выбраться на парковую прогулочную дорогу.

Я просто знала куда ехать. Это было также естественно, как видеть, пить или чувствовать запахи. Можно назвать это интуицией.

Федька споткнулся о корягу и принялся хромать. Пришлось выбираться на обкатанную каретами дорогу, тем более что до лазарета было рукой подать. Пройдя без лишних вопросов пост гвардейцев лазаретского хода, я столкнулась с обозом раненных.

— Нимфа!

— Ты откуда, эй?

Я пожала плечами. Разговаривать не хотелось, тем более реагировать на глупые заигрывания.

— Эй, красавица…

— Лесная богиня!

— Отвалите от девушки, — это был очень хриплый голос. — Не видите плохо ей и без вас?

Принадлежал голос круглолицему пожилому мужчине, судя по остаткам мундира, подполковнику армейской пехоты. У него была глубокая длинная рана на груди, очень похожая на ту, что схватил Дарен. С такой раной он еще умудрялся говорить.

Я подъехала ближе, рассмотреть. Чья-то потная рука обхватила мою лодыжку, с намерением затянуть меня на телегу. Выхватив кинжал, я воткнула его… в податливое дерево телеги. Солдат успел убрать руку. И хорошо. Я научилась жестокости, он, возможно, когда-нибудь научится думать, прежде чем распускать руки.

— Да ты!… Обезумела что ли?! Чуть руку не проткнула!

— Держи свои руки при себе, солдат, — ответила я.

— Девушка, Вы не обижайтесь на него. Мы тут все без женского общества, вот и кидаемся, — подполковник говорил тяжело, с видимым усилием. Еще чуть и он провалится в обморок. Но нет, держится. Редкая, достойная внимания и уважения живучесть.

— Вам вредно говорить. Давайте, закрывайте глаза… — я потрогала воздух над раной. Сухой и колючий. К живучести можно приписать податливую структуру раны к магическому воздействию.

— Не нужно. Напоследок я хочу все видеть.

— Еще правнуков будете нянчить. Закрывайте, — я коснулась его лба, накладывая пелену забвения. — Дайте воды. Ну, живо!

Промыв рану, я накрыла офицера простынью. Рыжий рябой солдат перекрестился. Решил, дурной знак. Остальные, кто мог смотреть, и у кого было такое желание, пялились на мои ноги, грудь и задницу.

Я лежала на шее коня, маскируя пассы словами.

— Рана не такая и страшная. Я видела и хуже. Скоро Вы поправитесь. Обязательно, вот увидите. Еще будете удивляться, что собирались умирать.

Некоторые солдаты, кто смог усмирить свою похоть, начинали дремать.

Я сумела заживить сосуды, запаять те, что вылазили обрубками. Соединила разорванный желудок и селезенку. Мы были почти на месте, когда донесся приближающийся стук копыт.

— Гвардейский капитан, из дворцовой стражи.

— Да, слово держит. Только подполковнику уже все равно.

Оставались поломанные ребра и сама рана, которую зашьют в лазарете. Я послала коня рысью, чтобы успеть свернуть к черному входу до того, как Дарен нагнал обоз. Объяснять ему как я оказалась в подобном виде на пути в лазарет мне совершенно не хотелось.

Катю я нашла в палате. Она перевязывала рану больному. Мое появление босой и по меркам дворцового этикета полуголой, вызвало у нее недоумение.

Она одолжила мне обувь и ситцевое платье. Допытываться о том, что случилось, Катя не стала. Хотя её волновал этот вопрос.

— Ты знаешь, у нас на днях такой интересный случай произошел…

Я сделала вид, что занята закреплением ножен на талии.

— Как раз в тот день, когда ты приходила. Ты не представляешь просто!

— Уверена, это что-то очень интересное, Кать. Я бы послушала, но я спешу. Извини. Давай в другой раз?

В её глазах горел настоящий огонек. После моих слов он слегка потух.

— Конечно, еще увидимся, — она пожала плечами.

Пообещав заехать после бала, я вернулась в Престольный дворец. Сегодня мне необходимо было присутствовать на ужине в Белой столовой. После ужина попасть в библиотеку. Хотелось бы знать какие еще сюрпризы меня могут ждать в Карплезире.

Помывшись и одевшись, я пошла на ужин. Белая столовая радовала глаз чистотой, просторностью и светом, лившимся через огромные широкие окна. На этом вся радость от ужина и завершалась. Потому как придворных собралось много. Спокойно есть, когда на тебя глазеют, шепчутся, и пытаются вызнать волнующие обстоятельства моей жизни, уж извините, выше моих сил.

Император держался высокомерно, так словно он один за длинным столом. Абрагель вторила старшему брату, кривя рот, или улыбаясь до того слащаво и фальшиво, что хотелось сплюнуть.

Дарен сидел по правую руку от Николая, и с беспокойством поглядывал на меня. В черном камзоле он был очень хорош. Окружающие его женщины считали также. Они улыбались ему. Одни посылали ему страстные и манящие, другие робкие и смущенные взгляды. Иногда в ответ на эти безмолвные заигрывания на его лице появлялась ухмылка. Насколько я успела изучить Дарена, ухмылка была саркастической.

Когда император и принцесса вышли из-за стола, я тоже решила покинуть Белую столовую. Половина присутствующих осталась. Дарен вышел следом за мной.

— Что с тобой случилось?

— Что со мной случилось? — я затрепетала ресницами на манер его поклонниц на ужине, и посмотрела со всей страстью, которую могла в себе отыскать.

— Доброй ночи, капитан, — мимо нас прошла придворная дама, надушенная, накрашенная, одна из толпы придворных притворщиц. Проходя, она задела локоть Дарена и стрельнула глазами. Взгляд ее был очень многообещающим.

— Вот бесы, — высказался Дарен и осекся, наткнувшись на мой пылкий взгляд. Может, я переигрывала, но меня настолько раздражала эта ситуация, что трудно было сдержаться.

— Прекрати издеваться! — прошипел Дарен мне в ухо и толкнул меня в нишу, скрытую тенью.

Причем сделал это быстро и придвинулся сам, прижимая к стене. Мое дыхание сбилось, по телу разлилась противная слабость.

Дождавшись пока пройдут вышедшие из столовой, он слегка отстранился и убрал ладонь, которой закрывал мне рот.