Пробежали смешки. Тогда еще один юнец из тех, что явились разбить Сократа, в надежде унести с собой хоть лепесток сомнительной славы, в экзальтации вскричал:

– Без Сократа – все мы сыны погибели и…

– Тихо, друзья! – прервал его резкий голос Ликона. – Я не позволю насмехаться над человеком, достойным уважения всех эллинов! – Он повернулся к Сократу. – Нам интересно, – он подчеркнул весомость своих слов загадочным множественным числом, – нам интересно, что думает Сократ о людях, стоящих во главе государства. Знают ли они, что полезно и добродетельно, хотя никогда не были твоими учениками, Сократ?

Волнение среди слушателей. Им кажется – тут-то и конец Сократу. Но он уже справился со своим испугом и заговорил весело, как всегда, когда ему приходилось вступать в спор с противником:

– Известно ли вам, дорогие, что такое совесть? Кажется, слово это придумал и явил мой любимый Эврипид. С каждым днем я все больше и больше ценю это понятие и призываю тех, кого Ликон обозначил сейчас словечком «мы», самим заглянуть в свою совесть. Если же они еще и сегодня не знают, что добродетельно и полезно нашей общине, хотя я уже полвека растолковываю это на улицах Афин, то я готов повторить еще раз. Знаю, среди вождей народа, демагогов, – Сократ вперил свои выпуклые глаза в Ликона, – есть замечательные ораторы, и они стремятся снискать любовь людей, тщательно подбирая слова. Однако ораторское искусство, лишенное знания того, что полезно обществу, обществу не полезно, обманно и вредно.

Возгласов одобрения становится больше, чем выкриков несогласия. Сократ распалился. Перестал следить за собой, заговорил громче:

– Демагог призван быть мечом и копьем народа, завоевывать для него достойный образ жизни. Для того, кто хочет пользы обществу, превыше всего должна быть именно польза общества, а не его собственная!

Буря одобрения захватывает даже кое-кого из противников Сократа.

Мелет, стараясь утихомирить эту бурю, поднял руки, закричал:

– Тише! Тише! Будет говорить демагог Ликон!

Ликон выждал, когда уляжется шум, и среди напряженной тишины заговорил с подчеркнутой значительностью:

– Утверждая это, ты, стало быть, убежден, что нынешние правители больше пекутся о собственной выгоде, чем о благополучии Афин, и что таким правителем прежде всего является глава демократов Анит…

Ликон сделал умышленную паузу, и в тишине прозвучал язвительный вопрос Сократа:

– Ты, Ликон, подозреваешь нашего народолюбивого Анита в таких некрасивых делах?

Друзья Сократа расхохотались. Лицо Ликона сделалось серым, как пепел.

– Это ты его подозреваешь! – выкрикнул он.

– Но, милый Ликон, я ведь не называл ни Анитова, ни твоего имени!

Смех приверженцев Сократа грянул с новой силой: им известно, что Ликона можно нанять на любую работу, даже на такую, которая была бы направлена прямо против афинской демократии.

Сократ перешел в наступление:

– Или у тебя нет глав, Ликон, чтобы видеть, все ли у нас в порядке? Заклинаю тебя богиней справедливости, к которой мы так часто взываем, скажи, заметно ли у нас хоть какое-то улучшение или все катится под гору?

Множество голосов из толпы:

– Под гору! Под гору!

Голоса эти – в пользу Сократа, не Ликона. Казалось бы, последний совсем загнан в угол и бой склоняется к победе Сократа.

Ликон бледен от напряжения, лицо его осунулось, но он поднимает руки, повышает голос:

– Слышишь, Сократ? Слышишь, как твои собеседования пробуждают в людях мятежный дух и вносят разброд?! Понимаешь, мой дорогой, не пугайся, я говорю только правду, но я желаю тебе добра, ибо ведь правда не вредна, правда помогает всем, так вот, ты, Сократ, не добродетели учишь – ты развращаешь нашу молодежь!

Даже Анит, Мелет и Спекион онемели, изумленные ловкостью Ликона, и их восхищение софистикой, которая умеет злом подавлять добро, стало куда больше, чем было, когда они сюда пришли.

Аполлодор тихо сказал Критону:

– Мне страшно за Сократа…

– Мне страшно за Афины, – громко возразил Сократ, расслышав эти слова.

Анит-младший вместе с поэтом Мелетом вошел в дом любви.

При виде статуэтки Эрота Анит усмехнулся:

– Привет тебе, возлюбленный царской дочери Психеи! Поклоняюсь тебе, хотя безбожник Сократ разжаловал тебя из богов в демоны… Эй, Демонасса! – обратился он к владелице Афродитина рая. – Мы хотим принести ему жертву!

Демонасса подала гостям цветы олеандра для жертвоприношения.

– Я же в честь вашего посещения, дорогие гости, почту, как всегда, Афродиту.

Демонасса подошла к богине и у каменных ног ее зажгла зернышки аравийской смолы.

Усадив затем гостей, она хлопнула в ладоши. Отдернулись тяжелые завесы, и вышли девушки – известное всем украшение этого дома.

– Семь звезд первой величины ночного неба Афин, – хвастливо сказала Демонасса.

– Семь звезд кружат вокруг твоего лица, подобные лишь малым огонькам, о Демонасса, чья красота затмевает все звезды, прекрасная, прекрасная, но недоступная! – галантно сымпровизировал Мелет.

Из-под полуопущенных век Анит наблюдал за Демонассой – и вдруг в облике этой красивой зрелой женщины явилась ему волшебница Кирка, некогда принимавшая на своем острове Одиссея, царя Итаки.

Кирка. Кирка, дочь бога солнца Гелиоса. Недавно Анит слышал ее имя. Когда? От кого? Ах да! От Сократа – от человека, ради которого я притащил сюда сегодня этого стихосплетающего мула…

Мелет с недовольным видом отослал прочь первую из девушек, приблизившуюся было к нему:

– Нет. Эта меня не возбуждает. Другую!

Он оставил себе Неэру, дочь пустыни, жгучую, как черный жар. Похотливая дрожь охватила его. Крикнул:

– Вот эта будет моя, ладно?

Этого прихлебателя, который уже годы паразитировал в доме кожевенника, Анит презирал, не отдавая себе отчета, что сам-то он паразитирует на собственном отце. Зато в товарищи по распутству он не мог найти никого лучше Мелета.

– Нет. Она будет моя, – отрезал теперь Анит.

Он вспомнил о Сократе, и это внушило ему некую идею. Он вышел в задние помещения дома, где трудились рабы-евнухи, и вернулся довольно скоро, закутавшись в длинный плащ.

– Я немножко озяб, – объяснил он.

Мелет все еще рассматривал девушек – вдобавок он желал убедиться, здоровы ли они, – и наконец выбрал Харину, желто-золотую львицу с пышными прелестями.

Анит начал свою игру, смысла которой никто не мог угадать; он принял недовольный вид.

– Ты сегодня не выспался, дорогой? – озабоченно спросил Мелет, опасаясь, как бы не ускользнули от него наслаждения Афродитина рая. – Или не в настроении?

– Напротив, клянусь Зевсом! У меня нынче самое прекрасное настроение, какое ты только можешь представить.

Анит сбросил плащ; под ним оказалась груботканая рубашка, какие носят рабы. Не обращая внимания на всеобщее изумление, он разулся.

– К чему без нужды нежить себя, прикладывая к собственной подошве еще другую? – заметил он.

Мелет смотрел на него пытливо. Грубая рубашка? Босые ноги? Что это – причуды богача?

Хозяйка дома предложила гостям редкостные лакомства.

Анит, развалясь в кресле и вытянув босые ноги, проворчал:

– Черепаховый суп? Нет, нет! И барашка, жаренного в вине, не надо. Сельдь с каперсами? Телятина под пряным соусом? Яйца с икрой по-скифски? Видеть не желаю!

– Ты что, объелся? Желудок испортил? – осведомился Мелет, который уже прямо трясся, вожделея ко всему названному.

– Напротив. Я голоден. И аппетит у меня что надо. Поэтому, – Анит обратился к Демонассе, – козьего сыру на всех с ячменными лепешками!

– Что ты мелешь? – поразился поэт.

– Не спеши, дорогой гость, – сказала Демонасса. – У меня есть еще паштет из печени с трюфелями и миндалем, сильно сдобренный пряностями…

– Нет, нет, не надо ничего возбуждающего! – упорствовал Анит.

Мелета охватил гнев. Видали, каков барчук? Угощает, не спросив желания гостя! И он строптиво произнес: