Взгляд Сократа сделался еще острее. У Анита задрожали колени, руки. Не знает, куда деваться. Горло стянуло. Боги, да ведь все эти люди – голоса! Голоса на суде, всюду там, где решают голосованием, особенно на выборах! Мне необходимо говорить перед ними!
Громче ропот нетерпеливой толпы. А Анит и слова не в силах вымолвить. Тысячу Керберов на этого старика! Какая страшная власть в его взгляде! Я весь словно оцепенел… Но все же Анит собрался с силами:
– Дорогие мои друзья, я хотел обратиться к вам как афинский демагог. – Опыт оратора уже помог ему найти нужный тон. – Но мне только что сообщили – я должен срочно удалиться в булевтерий для важного совещания. Так что на сегодня извините меня. Желаю вам приятного аппетита. Хайрете, друзья!
Толпа в недоумении молчит: что могло случиться? Анит торопливо уходит и слышит за спиной столь знакомый ему смех Сократа.
В день четвертой годовщины низложения Тридцати и победы демократии в Афинах держит перед народом речь глава демократов демагог Анит. Нелегко ему говорить, хоть он и опытный оратор, и умеет складывать фразы в тоне и манере народной речи. Говорит он о том, как медленно заживают раны, нанесенные общине, а в мысли его при этом вкрадывается другое: как быстро наполняется его кошель – кошель рабовладельца…
– Народ избрал нас, о мужи афинские, и мы делаем все для народа. Для блага народа, для его пользы, для расцвета Афин. – Жиденькие аплодисменты, и Анит спешит продолжать: – Жизнь в нашем государстве улучшается с каждым днем…
– Верните наши дома, наши поля!
– Мы требуем!.. Требуем!..
До сих пор в Афинах никто не осмеливался прерывать оратора. Анит вытер пот на лбу.
– Терпение, мужи афинские! Мы вернем Афинам былую славу, богатство и могущество…
– Как?! – выкрикнул кто-то.
И другой:
– Когда?!
Анит оставил без внимания неприятные вопросы.
– Народ – верховный владыка над всеми нашими учреждениями, над нами, даже над законами…
Тут ему показалось – стоит в толпе Сократ. Почудился пристальный взгляд его больших глаз.
Анит перевел взор на другую часть толпы – ужас! И там Сократ, Анит видит его большие глаза – глаза, устремленные на него, такие же проницательные, как у того, первого… Куда бы ни обращал взгляд Анит – всюду видит он Сократа и его глаза.
– Мужи афинские… расцвет города… в ваших руках… право выбирать… голосование…
Анит путается, слышит шепот Ликона:
– Кончай скорей!
Несколькими выспренними фразами завершает он торжественную речь в честь четвертой годовщины освобождения от тиранов и приглашает народ явиться вечером к пританею, где будут раздавать вино.
Афиняне и пришлые принимают приглашение с непривычным холодом. Толпа расходится разочарованная. Опять пустые обещания…
Анит сидит в зале совета, вытирает лоб, с которого струями стекает пот.
– Тебе нехорошо, Анит? – спросил Ликон.
Тот ответил вопросом:
– Видел ты в толпе Сократа?
– Не видел.
Ага. Лжет. Он должен был его видеть.
Ликон, оглянувшись – одни ли они, – заговорил:
– А ты веришь тому, о чем речь держал? Веришь в новый расцвет Афин?
– Конечно, – насупился Анит.
– Мы здесь одни, – сухо заметил Ликон.
Анит пересел к нему поближе, понизил голос:
– Но разве могу я сказать народу, что мы скоро докатимся до нищенской сумы? Перикл – и мы! Страшно подумать. Могу ли я открыть народу, что наша казна зияет пустотой? Что мы отчаянно выжимаем налоги из чужестранцев, из купцов, что мало даже пошлин, которые мы взимаем в Пирее…
Он следил за выражением лица Ликона, и показалось ему, что на этом лице появилась ехидная усмешка. Вскочил:
– Хочешь, я обвиню тебя в том, что ты ничем нам не помогаешь, а, напротив, подрываешь мощь государства?!
Вскочил и Ликон, возмущенно крикнул:
– Что-о?! Я подрываю?!..
– Вы, софисты, уже сколько лет требуете полной свободы. Вот ты только что слышал, как меня прерывали криками. Когда это бывало? И далеко ли от криков до действий? На первых порах вы брезговали этими пришельцами из деревень, да и городской беднотой тоже, а как сосчитали, сколько их, так и начали задницу им лизать, явились с вашими милыми поучениями – мол что человеку хочется, на то он и имеет право! И прав тот, кто сильнее… О демоны ада! Нынче все плюют на законы! И что получается? Вместе с чернью вы твердите, что поддерживаете демократию, а на деле идете против нее!
Ликон выпучил глаза:
– Владыка Олимпа! Что ты на меня так взъелся, милый? Можно подумать, сам ты так уж точно соблюдаешь законы!
– А что? – огрызнулся Анит. – Разве я их нарушаю?
Ликон хитро усмехнулся:
– Это тебе лучше знать. Однако народ полагает, что народовластие означает – заботиться о народе.
Анит в волнении повысил голос:
– А что мне делать? Могу я вернуть земли этим людям? Пускай будут рады, что мы эти земли скупили – люди получили хоть что-то. Впрочем, Ликон, ты и сам купил изрядные угодья…
Ликон самодовольно выпрямился.
– Да, и это моя заслуга! Я построил новые селения, накупил скота, обработал землю, посадил оливы. Община должна быть благодарна нам, таким вот Ликонам, за то, что мы оживили пустыню и кормим Афины!
– Верно, – согласился Анит. – Но в таком случае – чего же ты хочешь от нас? Или нам плетьми выбить из города этих паразитов? Это, по-твоему, забота о народе? И где взять для них оболы, не скажешь? Разве на стольких голодных хватит государственной казны?
Ликон не утратил хорошего расположения духа.
– Видишь! Вот мы и договорились. Афины переполнены голодными, и ты говоришь, что ничего не можешь для них сделать. Дороговизна растет, за все требуют деньги, проценты ростовщиков взметнулись до небес…
– Это намек на то, что я одолжил тебе денег? – покраснев, перебил его Анит. – Разве этим я не помог городу, способствуя тому, что поля снова начали приносить урожай?
– Конечно, конечно, милый, – сладенько ответил Ликон. – А знаешь, мне ведь опять понадобятся денежки… Надо прикупить пастбища.
Анит наморщил лоб.
– Это в интересах государства, и потому сделаю тебе новый заем. – Вздохнул. – Поверь, мне и самому больно, что столько наших сограждан становятся поденщиками… Они вынуждены наниматься на самые тяжелые работы, и приходится им туже, чем моим рабам…
– В самом деле это грустно, – помрачнел Ликон. – Таков уж наш афинский характер – мы обращаемся с рабами мягче, чем где бы то ни было. Странное дело – свободным не в пример хуже… И я спрашиваю себя: что будет дальше? Не поднимутся ли против нас?
– Вот за это-то я больше всего упрекаю вас, ораторов. Вечно вы скулите тут с вашей софистикой… Что вы распространяете в народе? Полезное? Как бы не так! От вас – только жалобы, малодушие, безнадежность, отчаяние. Тем, кто вас слушает, вы замазываете глаза черной краской, и они не видят уже ничего, кроме тьмы небытия. Вы способны только разрушать, не созидать. Вызываете неуважение к авторитетам. К чему это приведет? К распаду, который когда-нибудь погубит всех нас!
Анит умолк, с утомленным видом опустился в кресло. Ликон, не садясь, снисходительно проговорил сверху вниз:
– Отведи душу, Анит. Но ведь сам ты больше всех кормишь народ софистикой.
Про себя Ликон подумал: когда-нибудь мы схватим друг друга за горло, но сейчас у нас иные заботы. И софист прибегнул к софистике:
– Ты взволнован, милый Анит. Отчего бы это? – Помолчав, он сухо ответил сам: – Потому что видел в толпе человека, который роет тебе могилу, – Сократа.
Анит отшатнулся: вдруг понял, до чего прав Ликон.
– Что ты говоришь, Ликон? Ты, верно, хотел сказать – «который унижает тебя, насмехается над твоим невежеством, указывает пальцем на твоего сына как на устрашающий образец развращенности», а ты сказал: «который роет тебе могилу»!
Ликон сел напротив Анита и дружески улыбнулся ему:
– Ладно, не стану возражать тебе, приведу только одно место из речи Сократа к бедноте – я случайно ее слышал. Сократ говорил так: «Мужи афинские, я не математик и не эконом, чтоб сосчитать, насколько обогащается государственная казна и насколько за это же время толстеет мошна кое-кого из демагогов. Я простой человек, но зрение у меня хорошее – видите, какие у меня большие, навыкате, глаза?..»