– Отличное качество! – хохочет покупатель и от скуки хлещет девочку коротким хлыстом по груди, по животу.

Девочка вскрикивает, плачет… Сократ рывком распахнул калитку, вырвал хлыст у верзилы:

– Смотрите, благородные господа, каков храбрец! Новый греческий герой! Современный Ахилл!

Верзила, дрожа от ярости, кликнул рабов, велел расправиться с Сократом и его друзьями.

Но рабы не осмеливаются – остановились в нерешительности. Тем временем низенький выволакивает из сарая следующую жертву…

– Уйдем отсюда скорей, – пробормотал Антисфен. – Страшная река – Стикс…

Наконец, почти уже в темноте, Сократ привел учеников к Лете, реке забвения. Тела спящих и бодрствующих валяются по всей улочке. Среди них попадаются и мертвецы. Но больше всего – пьяных, ибо вино дарит забвение.

– Войду к фараону, царю египетскому, и даже не поклонюсь ему, слышите – не поклонюсь… – бормочет пьяный.

А другой, расчесывая лишай:

– Ох, как хорошо здесь, только вот крысы бегают у меня по лицу какие-то мокрые, ну, зато охлаждают…

– Вот бы поймать их да съесть…

– Принеси козла в жертву Пану, как полагается в праздник…

– Господин! – Молодой женский голос из хижины. – Купи меня на время! Всего за пять драхм…

Этот возглас словно разбудил улицу. Где-то забренчали на кифаре, кто-то запел печальную песню.

Сразу зашевелилось множество людей, стараясь перекричать друг друга, высыпали на улицу женщины – молодые, немолодые, старые…

– Я голодная, купи меня, господин!

– Нет, меня – она вчера ела! И я – моложе! – Женщина кинулась к Антисфену. – Ты, конечно, не богач, но пять-то драхм дашь мне…

– Не хочу! Не дам! – брезгливо отшатнулся тот.

Из хижины выскочил мужчина.

– Почему ты ее не хочешь, господин? Это моя жена… Знает толк в этом самом… Купи ее! У нас четверо детей… Она тебе и за четыре драхмы даст – по драхме на ребенка… Смилуйся!

К Платону, словно лунатик, приблизилась молодая девушка, вдохнула благовония, которыми сбрызнута его хламида:

– Ах, как пахнет… Так, давно когда-то, пахло от моего пеплоса… Возьми меня, пригожий юноша, возьми на часок. Пойдем со мной. Я зажгу светильник, и ты увидишь, как я красива… Сладко буду любить тебя! – Она перешла на шепот. – И – даром! Ничего не хочу за это! Хочу забыться!

Она крепко обняла Платона худенькими руками, светившимися в темноте. Он вырвался, кинулся к Сократу:

– Зевсом заклинаю тебя, учитель, пойдем, прошу, уйдем отсюда!

Спотыкаясь в темноте, они выбрались из Тартара – и открылось их взору мраморное чудо, белоснежный Акрополь, а над ним – яркий диск луны.

Под стеной роскошного дома Анита, в тени, расположилась кучка людей без работы. Эти недобровольные лентяи, пиявками присосавшиеся к городу, коротают время, играя в кости, в щелчки, обмениваясь грубыми шутками, вспоминая о доме и ругая обстоятельства.

Неподалеку от них, на самом солнцепеке, стоит Сократ, погруженный в думы. На него посматривают с удивлением и тревогой. Кто это? Чего ему надо? Голодранец какой-то – гиматий засален, ноги босы… Дурак – в такое время дня торчит на солнце с непокрытой башкой…

Молодой мужчина из тех, кто сидел в кучке, глянул, высоко ли солнце, – поднялся и зашагал к центру города.

– Ты куда, Кирон?

– Работать. Взяли меня – амбар строить.

– Видали! Его-то приняли, клянусь Деметрой и Корой! А почему – его? Почему не меня? Ну как же. Молодой, сильный. Нас-то, кто постарше, небось не берут. Хоть ложись да помирай!

– Молчи! Тебе похлебку выдают?

– Плевал я на эту бурду! Обещали златые горы, а на поверку – шиш.

– Чего ты удивляешься, – урезонивает один изгнанник из оливового и виноградного рая другого изгнанника. – Много тут нашего брата.

– А вот и буду удивляться! Четвертый год у кормила народолюбцы, а для нас и пальцем не пошевелили. Зато языком трепать горазды. Все-то у них свобода да свобода. Только – для кого? – Бедняк погрозил кулаком дому Анита. – Погоди, болтун! Тряхну я свободно твой кошель, который тебе рабы наполняют!

– Ладно, не хвались, лучше за костями следи, – оборвал его игрок, недовольный тем, что прервали игру; он потряс стаканчик и выбросил кости. – Тройка, двойка, четверка! Девять у меня. Знаешь, как было в Коринфе, губошлеп? И в Аргосе тоже. Голодные бросились на богачей, поубивали их, и все дело.

– А какой им от этого вышел прок – небось молчишь! Ничего они не выиграли, а только головами поплатились.

– Клянусь копытами всех сатиров, этот чудак на солнце портит мне кровь! – вскричал Бирон. – Эй ты! Чего это ты бросил якорь на самом припеке? Чего торчишь, как столб у дороги?

Сократ услышал, двинулся к ним.

– Иди, иди к нам, кум! Сдается, ты в таком же положении, что и мы, верно?

Сократ подошел, поздоровался. Его внимательно разглядывали. Босой. Ветхий плащ. Нет, их одежда из лучшей ткани, осталась от лучших времен, и на ногах кожаные сандалии.

– Право, тебе, кажется, еще хуже приходится, чем нам!

– Ну и тряпье на тебе! И босиком ходишь?

– У меня собственные подошвы, – усмехнулся Сократ. – Тоже кожаные, да прочные какие…

Смех.

– Вроде я тебя где-то видел. Милостыню, что ли, собираешь по городу?

– Нет, друг…

– Но-но, ты полегче! Сразу в друзья лезешь! Да знаешь ли ты, что такое – друг?

– Сокровище и благо жизни.

– Как ты сказал? Говори понятней, Харон тебя возьми!

– А может, я тебя где-нибудь слышал?

– Не из тех ли ты… как их… а, из софистов? Нищенствующих?

– Софисты не нищенствуют, – вступился Сократ за честь своих противников. – Они продают свои знания.

– Ну, этого добра я покупать бы не стал, разрази меня гром! Его и руками не пощупаешь…

– А оно между тем порой стоит больше, чем то, что можно пощупать руками, – так-то, гражданин Афин! – возразил Сократ.

– Брось насмешки, старик! Ну да, я гражданин Афин, а дальше что? Чего нам только не наобещали! Все на ветер – правда, слушать приятно. Все же хоть немножко чувствуешь – кто-то что-то делает, чтоб в Афинах лучше стало…

– А ты знаешь, что для этого нужно? – живо перебил его Сократ.

– Откуда мне знать? Это их дело – придумывать, не наше. Мы землю понимаем, а не денежные счеты.

– Ах, клянусь Гестией! Домашний очаг, стадо овец, и земля так сладко пахнет! Какие были времена, когда вокруг тебя золотился ячмень…

– А чуть подальше наливались синие гроздья винограда, зеленели оливы… Да что – и вспоминать-то больно! Огонь, пламя – один пепел остался… Проклятые спартанцы!

– И вам уже нельзя вернуться? – спросил Сократ.

– На чужое-то? Ведь все это давно не наше. Пришлось продать за гроши, чтоб с голоду не помереть. Толстосумов, что могли скупить все, нашлось ой-ой сколько! Как подумаю, что теперь мой ячмень золотится для такого обиралы…

Поднялся еще один из кучки бедняков.

– Ну, мне пора к хозяину, – проговорил он, потупившись; слова с трудом сходили у него с языка.

– Как это – к хозяину? – заинтересовался Сократ, на что другой бедняк ответил:

– Чего ты удивился? Служить хозяину идет. Так, поденщина.

– Афинянин – афинянину? – ужаснулся Сократ.

– А что мне делать? Ничего другого не остается.

– Утратить достоинство гражданина? Бедняк – злобно:

– Утратить голод! Вот перетаскаю на своем горбу весь груз с его парусника – утратит голод и моя семья!

Из перистиля Анитова дома донеслись аккорды кифары, пение. В столовом покое, выходящем в перистиль, – пир горой; запахи яств перетекают даже поверх стены.

По этим аппетитным запахам бедняки, зная обычаи, стали гадать, что делается в доме, а главное – что там едят.

– Теперь – вальдшнепы, фаршированные желтками, – сказал Сократ.

– А ты ведь прав, старый. Пожалуй, вальдшнепы и есть. Что мы, бывшие земледельцы, узнали запах, это понятно. А ты-то откуда знаешь?

– Случается и мне бывать на пирах.

– Ага. Стоишь, поди, в дверях да декламируешь Гомера?