А вечером Игорь Сосков не вышел к ужину. Температура тридцать девять и пять, а судовой ролью врач на судне не предусмотрен.

Мы мобилизовали весь имеющийся у нас опыт и содержимое аптечки, но улучшения не наступило.

У нас с Игорем каюта на двоих. Каждый час меряю температуру, но хорошего мало. Ночью поднимаюсь на мостик и сообщаю капитану, что температура поднялась до сорока. Что делать?

Начальник судовой рации Тулупов тревожит морзянкой эфир. Конечно, берег сейчас не ответит, одна надежда — на суда. И вдруг:

— Есть! Нашел!

Работа на ключе сменяется радиотелефоном.

— Отвечает «Коля Мяготин», кто вы?

— Гидрографическое судно «Маяк».

— С кем говорим?

— Начальник радиостанции.

— Что случилось?

— Заболел человек. Есть ли у вас врач? Пригласите врача.

— Есть.

Судовой врач «Коли Мяготина» Зырянова запрашивает симптомы. Мы скрупулезно сообщаем все. Она назначает медикаменты, мы тщательно записываем.

Капитан судна «Коля Мяготин» запрашивает наши координаты. Тулупов сообщает. Капитан предлагает изменить курс и следовать к ним, чтобы Зырянова сама осмотрела больного.

Вахтенный штурман рассчитывает время. Ближайшая больница находится в Лаврентия, но до Лаврентия идти чуть больше, чем до «Мяготина». Что делать?

— В море может случиться всякое, — решает наш капитан. — Рискнем идти в Лаврентия, там все-таки стационар.

Тулупов прощается с «Мяготиным», благодарит, а через несколько часов в сплошном тумане мы входим в залив.

Раннее утро. Переносим Игоря на бот. Он в беспамятстве.

— Можете возвращаться на судно, — говорит дежурный врач лаврентьевской больницы. — Больной остается у нас. Судя по всему, тяжелая форма пневмонии.

Мы прощаемся с Игорем.

— Ну вот, старики, — еле шепчет он, на минуту придя в себя, — пора мне «завязывать» с Арктикой.

— Брось паниковать, — успокаивает его Воскресенский, — впереди рейс в море Бофорта. Скоро зайдем за тобой, все образуется.

А уже на берегу замечает философски, ни к кому не обращаясь конкретно:

— Большое дело требует жертв.

…Через неделю, закончив работу в Чукотском море и на острове Ратманова, мы снова в Лаврентия, Игорю значительно лучше, но долечиваться мы его отправляем в Провидения на самолете.

И вот тогда, когда я рассказывал эту историю деду Киему, и сейчас, когда я пишу эти строки, Игорь в море. Ему скоро пятьдесят. Но тому, кто крещен Арктикой, оказывается, не так-то просто с ней «завязать».

Закончилось наше чаепитие у костра на границе Полярного круга. Мы собираем вещи, торопимся домой, в пустующий поселок Чегитунь. Спускаемся с холма по узкой тропинке… Первыми резво вышагивают мои два напарника, за ними не спеша, опираясь на посох, шествует Кием. Я плетусь последним, мне не хочется уходить. Когда еще состоится свидание со знаком?

Я не иду в избушку, а сворачиваю с тропинки к снежнику. Там еще вчера я закопал в снег, и прикрыл кусками льда гуся на ужин. Увы, тайник разворован. Чайки растерзали гуся, они проследили, как я его прятал. Что ж, тогда придется на завтрак подстрелить двух чаек. Ничего в том плохого, птица как птица, если уметь ее приготовить. Надо вот только у Киема спросить эскимосский или чукотский рецепт. Он хорошо знает таинства национальной кухни. Впрочем, ни к чему все это. Рыбы в лагуне достаточно.

Поселок Чегитунь оставлен давно. Жители его переселились в Инчоун, часть на запад — в Энурмино, а кое-кто на юг, в Лорино. Дома хоть и пустые, но не сломаны. Двери аккуратно прикрыты, чтобы зимой не намело снегу. Зимой тут останавливаются охотники, когда объезжают свои участки, отдыхают, пережидают непогоду. Летом живут рыбаки да всякий проезжий экспедиционный люд вроде нас — геологи, ботаники, геодезисты, биологи. Поселок оставлен, но людям служит исправно, и люди его поддерживают, как и наш знак «Граница Полярного Круга».

Я вижу, как большая черная птица плавно планирует и садится рядом со знаком. Это ворон, он собирается чем-нибудь поживиться на месте нашей недавней чаевки.

И вдруг неожиданная мысль обжигает меня. Ворон может прожить жизнь трех поколений людей. Как знать, а вдруг этот ворон свидетель горестей и радостей трех последних поколений людей древнего стойбища, выбравших местом своей жизни Полярный круг? Сколько же ты видел, ворон? Не зря же чукчи и эскимосы поклонялись тебе и никогда не убивали, а шаманы считались потомками ворона…

Птица степенно расхаживает вокруг нашего кострища, но там все аккуратно прибрано, пустые банки засыпаны землей, поживы птице нет, и, тяжело взмахнув крылами, ворон улетает за сопку.

Если он полетит на юг, в тундру, то в десяти километрах от сопки в верховьях безымянного ручья, впадающего в Чегитунь, может найти нашу лабазную бочку. В ней ящик галет, немного сгущенки, спички, палатка, свечи, брезент. Но бочка крепко затянута проволокой, перевернута крышкой к земле, ворону с ней не совладать. Разве что медведь может похулиганить. Но место вокруг бочки мы облили соляркой. Медведи, правда, нынче пошли ученые, запахом солярки их не отпугнешь — в соседней партии один лабаз разграбили в самом начале сезона, там по рации ребята сообщили.

Вместе с вечерними сумерками с моря ползет туман. Мгла. Зажглось окно нашего домика. Скоро из трубы потянет дымок, начнем «гонять» вечерние чаи и планировать день на завтра. Встаем все рано… с первым солнцем. Утром хорошо идет голец. Он здесь особый, очень крупный, арктическое стадо. Под руководством Киема будем ловить, коптить и вялить. Будет чем угостить друзей после поля. Они такой рыбы не ели, это уж точно…

Печь поначалу дымит, не хочет разгораться, но вот пламя загудело, плита быстро накаляется докрасна, и мы незлобиво спорим, кому бежать к ручью за водой.

Дед Кием похихикивает, затем рассказывает короткую чукотскую притчу о ленивом мальчике, который с детских лет ничего не хотел делать, а когда вырос, то ни одна девушка не пошла за него замуж.

Я погашаю, что ленивый мальчик вел себя плохо, беру ведро и иду за водой.

По дороге к реке думаю о том, что пройдет немного времени, и там, в Магадане, вдали от тундры и Ледовитого побережья я часто буду вспоминать беседы с лукавым Киемом, и ребят, моих молодых помощников, и неторопливый размеренный быт поля, а чаще всего мне будет видеться знак Полярного круга моя мечта, которую удалось осуществить.

Как же случилось, что это мне удалось?

Пока что я знаю одно. Сначала надо, чтобы были высадка в Чегитуне, встречи с рыбаками и морскими охотниками, высокие скалы Инычурена и древние стойбища Уткан и Юневрлькин.

А потом надежда, что найденный каляквун — почерневший амулет из клыка белого медведя, который сто лет назад помогал чутпенскому шаману, на сей раз поможет и мне разжечь костер в промозглой сырости тумана на месте бывшего стойбища Чутпен.

Потому что иначе стоило ли тащиться по скалам в ночной дождь, когда горные козлы спокойно смотрят на тебя с вершины и ты не стреляешь в них, а только думаешь, что в конце пути надо не поскупиться и побольше наварить перловой каши, но сначала надо не заблудиться и брать в тумане ориентиром крик чаек справа. Потому что никаких дальних вершин не видно, и карта тут не поможет…

Да, многое было на пути к заветному кругу!

Чем же все-таки притягательна эта земля у Полярного круга, что всегда хочется сюда возвращаться?

Я знаю, когда оживает океан и на трассе Северного морского пути начинается большая работа, пароход, проходя мимо нашего знака, дает короткий гудок, салютуя ему, а самолет ледовой разведки, низко пролетая над льдами, качнет ему крылом. Это значит: «Пересекаю границу Полярного круга». Удачи идущим за Полярный круг.

Геодезисты Магаданского предприятия, вернувшиеся из Арктики, сообщили, что знак по-прежнему на месте, он выдержал суровый натиск зимы, и он охраняется, поддерживается неизвестными добрыми руками, как того и требуют неписаные морские традиции.