— А у нее есть? — спросил Фрэнк.
— Говорят, есть, только где-то далеко.
— Ее зовут Джин?
— Джин, да. Джин Бакстер. Феноменальная стерва, но красива. Я ее видел в бассейне, с месяц назад. Можно подумать, рисовал Варга. Прямо хоть сейчас на календарь. Вам брюнетки нравятся?
Фрэнк кивнул и непослушными пальцами стал отвинчивать пробку с новой бутылки. Он хотел еще сказать, что брюнетки ему нравятся далеко не всякие и, во всяком случае, совсем не такие, как эта Бакстер, что если говорить всерьез, то ему нравятся не брюнетки вообще, а одна-единственная брюнетка, и вообще «нравится» — это не то слово, совершенно не то, но он ничего этого не сказал, потому что у него перехватило горло и застлало глаза. «А здорово же я сегодня насосался», — подумал он в эту секунду, а в следующую секунду сообразил, что и хорошо, что так получилось, так как здесь не время и не место для упоминания — хотя бы намеком — о Трикси Альварадо. Отвинтив наконец проклятую пробку, он стоял пошатываясь, слушая бульканье и плеск льющейся в стакан жидкости, потом перелил ее в себя, пошел по коридору и дальше, толкая двери, пока не очутился на воздухе.
…Как они оказались вместе — вышла ли она вслед за ним или уже была там раньше, — он так и не мог вспомнить. Она стояла спиной, положив руки на перила, и проехавшая машина на миг осветила ее фарами — темные блестящие волосы, — и он подошел к ней и положил руки на ее плечи, прохладные от ночной свежести, и прижался щекой к ее затылку, а она не пошевелилась и не сказала ни слова, и это уже была не она, Джин Бакстер, а та, другая, вернувшаяся вдруг из своего немыслимого и непреодолимого отчуждения и стоящая теперь рядом с ним здесь, под летящими осенними звездами Нью-Мексико…
— Решили мириться? — спросила она негромко, голос у нее был чуть хрипловатый и тон такой, точно она сдерживала смех. — А вам идет быть грубым, вам никто этого не говорил?
— Нет, — сказал он, отвечая сразу на оба вопроса, и сам спросил, стараясь выговаривать слова твердо и внушительно, почти строго: — Где ваш муж?
Она рассмеялась, коротко и так же хрипловато.
— Не беспокойтесь, он далеко отсюда…
— Что он делает?
— Сторожит наш благословенный свободный мир. Он служит в САК[70], понимаете? Летает с этой водородной штукой в кармане. Что еще вас интересует?
— Я понимаю, — сказал Фрэнк, почему-то не убирая рук. — А почему вы не с ним?
Джин Бакстер опять коротко рассмеялась.
— Не люблю холода. Я жила на трех базах — на Гаваях, в Северной Африке и на Формозе. А сейчас он в Туле, Гренландия, — по полгода без солнца, весело? Будь они прокляты со своим водородом и своей стратегией — глобальной, гемисферической и вообще всякой. Да и потом, я хочу жить, понимаете?! Я не такая уж идиотка, чтобы не представить себе, что произойдет на этих базах в первый же час… Они там уже сейчас все как психопаты, заранее. Моему мужу еще нет тридцати, а он уже ни на что не годен. Почему? Да потому, что он летает на «би-сорок семь», я же вам сказала…
Она говорила еще что-то, зло и насмешливо, но Фрэнк уже не слушал ее, убеждая себя в том, что не нужно ему стоять здесь и не нужно держать ее за плечи, ощущая ладонями обнаженную кожу — такую гладкую и прохладную от ночного воздуха (в этот момент ему вспомнились слова Джонни из цеха холодной штамповки — насчет Варги). Наверное, это не по-джентльменски в отношении того парня, ее мужа. Его можно пожалеть уже за одно то, что бедняга служит у генерала Лимэя. Круглосуточное, из месяца в месяц, состояние готовности номер один, непрекращающаяся лётная тренировка в немыслимо трудных условиях, с дозаправкой в воздухе и прочей акробатикой, наконец, пресловутое «стратегическое патрулирование» с термоядерным оружием на борту — полеты, любой из которых может в любую минуту превратиться в первый боевой вылет новой войны…
Джин Бакстер опять засмеялась негромко и хрипловато и прижалась к Фрэнку спиной, закинув голову; руки его соскользнули с ее плеч и как-то сами — совершенно сами, непроизвольно — сомкнулись ниже.
— Вы хоть целоваться-то умеете? — спросила она деловито.
Конечно, он вообще умел. Но только ему не очень хотелось целоваться с этой Бакстер, и поэтому, когда они все-таки поцеловались, то скорее по ее инициативе. Ну а потом он сделал это уже и сам. Раз или другой — трудно сказать. Может быть, и три. Все-таки она была красива, — гораздо красивее, чем там в комнате, при ярком свете, — и звезды летели взад и вперед, точно все небо раскачивалось гигантским маятником, и музыка слышалась из комнат, где танцевали остальные, — очень красивая музыка, не какой-нибудь рокинг, а что-то южноамериканское, что он слышал уже не раз, и всегда думал при этом о Трикси Альварадо и был уверен, что уж в следующий раз, услышав эту проклятую музыку, он непременно расплачется, как мальчишка, хотя плакать ему в жизни пришлось до сих пор только два раза: в сорок третьем году, когда его письмо к отцу вернулось с четким фиолетовым штемпелем «Addressee killed in action»[71], и еще в ту ночь в Брюсселе. Сейчас он снова слушал эту проклятую музыку и думал о Трикси Альварадо и целовал совсем другую…
…Ее машина стояла в самом конце, такая открытая, серебристая.
— Пустили бы вы меня к рулю, — посмеиваясь, сказала Джин, передавая ему ключи. — Или рискнем?
Сердито сопя и стараясь сосредоточиться, Фрэнк обшарил переднюю панель, включил освещение приборов, стал нащупывать ногами педали.
— Вторую не ищите, — сказала Джин, — это гидроматик. Может, все-таки лучше мне?
Фрэнк, не отвечая, запустил мотор и с места дал полный газ — только непривычно мягкая гидропередача спасла их от аварии. Проехав несколько блоков, он почти отрезвел. Он почему-то всегда трезвел за рулем.
Джин указывала дорогу. Прямо, направо, свернуть вон у того указателя, теперь снова прямо. Они были уже в поле. Во всяком случае, огни и рекламы остались позади. Городок-то, в общем, небольшой — не успеешь оглянуться, как проскакиваешь его из конца в конец. Она достала плоскую фляжку, Фрэнк пил прямо из горлышка, запрокинув голову, удерживая руль одной рукой.
Она тоже здорово насосалась у девчонок, хотя держала себя в руках. Закурив сигарету, она сунула ее в рот Фрэнку, потом зажгла вторую — уже для себя. Фрэнк снова начал пьянеть.
— Разобьемся, — выговорил он с усилием и прибавил скорости.
— Не стоит, — сказала Джин. — Едем лучше ко мне. На первом перекрестке разворачивайтесь и обратно.
Удивительно, что они все же доехали благополучно. В лифте он смотрел на себя в зеркало и видел что-то расплывчатое. Что за дрянь была у нее во фляжке? Хотя, наверное, самое обычное виски. Просто он сегодня… перебрал. Да, вот именно. Он повторил эту мысль про себя еще раз и с некоторым усилием высказал стоящей рядом Джин. Та согласилась и сказала, что и сама она тоже, кажется, выглядит не лучше.
— Сейчас голову под кран, — сказала она, — и все станет на место.
Так оно и случилось. Фрэнк долго вертел головой под холодными секущими струйками душа, не сняв пиджака и даже не развязав галстука, и почувствовал себя значительно лучше. Когда он вошел в ливинг, Джин, уже успев переодеться в кимоно, возилась у открытого шкафчика-бара.
— Готовы? — спросила она. — Ну, теперь моя очередь. Но только я сделаю это более основательно. Займитесь пока чем-нибудь, слушайте музыку или просто сидите и пейте. Смешать вам? Ну как хотите. Если надумаете — приготовите себе сами. Вы уже протрезвели. Когда мы ехали, я еще никогда в жизни так не боялась. Впрочем, за рулем вы молодец, если и в постели такой же, то все в порядке…
Все-таки она была красива — даже сейчас, при ярком свете. Или японский наряд ей шел, или просто он раньше не рассмотрел как следует. Он поймал ее, когда она проходила мимо.
— Стоп, стоп, — сказала она смеющимся шепотом, — не все сразу, верно? — Вырвавшись, она запахнула кимоно и ушла, а он остался ходить по ливингу, натыкаясь на мебель.