За письмами должны были приехать около семи. Поужинав, дон Луис положил пакет в карман и вышел за калитку, с удовольствием прислушиваясь к тишине вечерних полей. На восточной стороне неба уже дрожали первые звезды, в наполнившемся от дождей кювете звонко и печально перекликались лягушки, едва слышно шелестели эвкалипты.

Через несколько минут из-за поворота показалась знакомая тележка — высокая, двухколесная, с парусиновым тентом, украшенным по краям фестончиками и побрякушками. На затейливо расписанной боковой стенке тележки вилась надпись: «Одинокий орел».

Человек, сидевший на тележке среди корзин с салатом и апельсинами, мало походил на орла. Это был паренек в комбинезоне и маленьком каталонском берете — самый обычный паренек из предместий Буэнос-Айреса, каких можно десятками видеть у ворот фабрики или в пивной за обсуждением последнего футбольного матча.

— Ола, дон Луис! — крикнул паренек, соскочив с тележки. — Значит, вернулись? Скажите, а я и не думал, что вы так скоро… Вчера Тонио говорит мне ехать к вам, а я думаю — как же так, он же собирался…

— Да вот, Альберто, так вышло. — Дон Луис пожал ему руку. — Мало ли кто что собирается делать, а выходит иначе. Ну, присаживайся, рассказывай.

— Опять письма, дон Луис?

— Опять. Какие тут у вас новости? Я вчера успел только позвонить Тонио. Он сказал, что ты расскажешь. Что случилось с Санчесом?

Альберто помрачнел.

— Да что случилось… Убили, — сказал он, свертывая самокрутку.

— Это я знаю. При каких обстоятельствах? Где?

— Там же, в Кильмесе. Прямо в помещении ячейки. В понедельник это случилось, часов в десять вечера… Там как раз был Санчес, и еще Бланкита Обрегон, — вы ее знаете, верно? — и Хуан Каличук из Берасатеги… Они проверяли списки пожертвований на газету. Ну, альянсисты[50] как раз в это время и явились…

— Сколько их было?

— Каличук говорит — человек десять. Вы понимаете, у них там печка топилась, Санчес ведь все время болел, а тут как раз дождь, холод, ну он и затопил… Так когда те ворвались, он успел бросить списки в эту печку, а один альянсист как даст ему по виску рукояткой кольта — ну и на месте… Списки-то сгорели, печка там чугунная, «саламандра», с узенькой такой дверцей наверху, туда сразу и не залезешь… Они тогда начали бить Каличука, говорят: «Вы сожгли доказательства своей преступной деятельности». Ну, он им сказал, что партия никакой преступной деятельностью не занимается и что сожгли просто списки жертвователей, потому что людям могут быть неприятности. Тогда они за Бланку взялись. А другие все перерыли — искали оружие. Ротатор выбросили из окна, библиотечку сожгли тут же в патио. Бланкиту они здорово избили, и ногами и по-всякому, она даже сознание потеряла, а Каличук — тот ведь парень крепкий, вы его видели, — так он удрал, когда их потащили в машину. Дал одному ногой вот сюда и удрал, хорошо, там улица темная. Он после чуть не ревел. «Может, — говорит, — не нужно мне было бежать, как это я девушку дал арестовать, а сам удрал…»

— Он сделал правильно, — сказал дон Луис. — Ей он все равно не мог помочь.

— Вот и Тонио так же ему сказал, и мы все то же говорили. Но только он убивается до сих пор.

— Полиции не было при налете?

— Постовой на углу стоял, сволочь — пальцем не шевельнул! Бланкита ведь кричала сперва, после уже ей рот зажали… А тот стоит на углу, вроде ничего и не слышит. На другой день наши заявили официальный протест генералу Бертольо, а он знаете что ответил? «Это, — говорит, — ваши внутренние драки, нас эти дела не касаются, и по имеющимся у нас сведениям АЛН к этому происшествию непричастна». Вот же сволочи, дон Луис!

Дон Луис помолчал.

— Где сейчас камарада Обрегон, не узнали?

— Есть слухи, что ее отвезли в Сексьон Эспесиаль…

— Да. Плохо. — Дон Луис опять помолчал. — И еще хуже, что ничего нельзя сделать.

— Нельзя?

— А ты сам как думаешь?

Альберто докурил свою самокрутку и затоптал окурок.

— А что тут думать, — проворчал он. — И так уже мы только и делаем, что думаем… У меня вчера были ребята с фригорифико[51], они правильно ставят вопрос…

— И как же они его ставят?

— А так, что нужно действовать, — сказал Альберто с упрямым выражением. — Почему-то все действуют, даже попы… А коммунисты…

— Что коммунисты? — резко спросил дон Луис. — Что, по-твоему, мы должны делать, а? Участвовать в заговорах вместе с попами и латифундистами, а после переворота отдать им власть? Или ты воображаешь, что мы сможем ее удержать? Запомни хорошо одну вещь: это фашисты могут силой навязывать народам свои идеи, а мы приходим к власти только тогда, когда ход исторического процесса поднимает сознание народа до определенного уровня. Вот и получается, что наша задача сейчас — не заговоры устраивать, а организовывать народ, повышать его классовое сознание, даже, если хочешь, — учить его! Понятно тебе это? А ну-ка, отверни свой комбинезон…

Альберто, смутившись, дернул книзу застежку-молнию. На нагрудном кармане, изнутри, был пришпилен значок: серп и молот на развернутой книге.

— Так я и знал, — кивнул дон Луис. — Сколько раз вам всем говорилось не носить партийного значка, но всякий, понятно, считает себя умнее… Погляди-ка на него хорошенько. Как ты думаешь, почему аргентинская компартия взяла себе такую эмблему — книгу? Случайно?

— Да это понятно всякому, — буркнул Альберто.

— А если понятно, то вот ты и должен был объяснить это своим ребятам с фригорифико. А ты вместо этого развесил уши и сам уже собрался чуть ли не обвинять партийное руководство в оппортунизме…

— Да нет, что вы, дон Луис, я и не думал…

— Ну, бери письма и кати, а то не успеешь. Скажешь Тонио, что я буду у него в середине недели.

Альберто взял письма, попрощался и уехал на своем разукрашенном возке, громко понукая ленивую лошаденку. Дон Луис остался сидеть у ворот, хмуро уставившись взглядом себе под ноги.

Когда до него донесся шум мотора, он сначала не обратил внимания, потом удивился — шум становился все сильнее, кто-то ехал по приватной дороге, оканчивающейся тупиком у ворот кинты. Странно, к ним обычно никто не ездил, кроме поставщиков, всегда приезжавших по утрам. Может быть, сеньора решила вернуться без предупреждения?

Шум мотора приближался, из-за эвкалиптов на повороте вынырнула маленькая светлая малолитражка, идущая с погашенными фарами. Впрочем, было еще довольно светло. Малолитражка — дон Луис узнал новую модель фиата, «миллеченто», — подкатила к воротам, мотор чихнул и умолк, и из распахнувшейся дверцы выскочила незнакомая сеньорита в черном английском костюме. «Э-э, заблудилась девчушка», — подумал дон Луис. Сеньорита в черном торопливо направилась к нему.

— Добрый вечер, сеньор, — сказала она странным задыхающимся голосом, — будьте добры, мне нужно видеть сеньора Бюиссонье…

— Добрый вечер. — Дон Луис приложил пальцы к берету. — Боюсь, вы сделали неудачную прогулку, сеньорита: патрон улетел сегодня утром… Если у вас к нему дело, позвоните на будущей неделе, он, очевидно, уже будет дома. Если бы вы приехали вчера…

— Да, — безжизненно повторила девушка, — если бы я приехала вчера… Конечно…

Она опустила голову и сорвала перчатку с правой руки, потом начала ее натягивать.

— Сеньор Бюиссонье улетел во Францию? — спросила она совсем тихо.

— Зачем во Францию — в Штаты. Вы бы зашли, сеньорита, отдохнули в доме. Я вам приготовлю кофе…

— Нет. — Девушка качнула головой, даже не поблагодарив за приглашение. — Он улетел сегодня утром?

Дон Луис видел, как дрожат ее пальцы, судорожными движениями расправляющие перчатку.

— Утром, сеньорита, самолет ушел в полдевятого. С аэропорта «Панагра», в Мороне.

— В полдевятого, — повторила девушка. — Я понимаю… Вы видели его… перед отъездом?

Она подняла голову, глядя на собеседника снизу вверх, губы ее тоже дрожали. «Каррамба, я замешался в романтическую историю, — подумал дон Луис, — подружка это его, что ли…»