— Я сожалею насчет твоей мамы, должно быть для тебя это было очень трудно, — говорит она, и в её глазах плещется грусть.

— Да, было трудно, но отец был рядом. Когда ей поставили диагноз — рак яичников — отец был уверен, что она пройдет через это, и поэтому я тоже так думал. Не прошло и двух месяцев, как ее похоронили, остались только шестилетний мальчик и отец.

— С тех пор он мне и отец, и мать, — я тихо засмеялся, пытаясь разрядить обстановку. — Он ни разу не оттолкнул меня или не сказал мне, что он очень занят. Думаю, спустя первые пару месяцев, когда горе немного поутихло, я тоже начал стараться поддерживать его.

Я смотрю на нее, и она все еще улыбается грустной улыбкой.

— Как насчет твоих родителей? — спрашиваю я.

— Меня вырастила бабушка. Мне было пять, когда моя мать сказала мне, что устала от того, что ей приходится иметь дело с чертовой ошибкой, и она оставила меня на пороге дома бабушки. Моего отца я никогда не знала, даже сомневаюсь, что мать знала, кто он.

Она качает головой и пожимает плечами.

— Поэтому, когда меня бросили, моя бабушка приняла меня. Вырастила меня как свою собственную дочь. Она умерла полтора года назад, она всё, что у меня было... кроме Итана.

Эйвери замолкает и поднимает бутылку, залпом осушая её. Вздыхая, она ставит бутылку и смотрит куда-то вдаль, пока я протягиваю руку через стол и сжимаю её руку. Сначала она вздрагивает, будто забыла, где находится, затем кажется, будто она стряхивает с головы паутину.

— Все деньги, что были у бабушки, ушли на оплату счетов. Она получала помощь, но этого все равно не хватало. Я даже не могла позволить себе похоронить её. Мне предложили её кремировать, но она хотела, чтобы её похоронили рядом с моим дедушкой. Итан появился неожиданно и оплатил похороны. Даже не дал мне возможности возразить, просто сделал это. У меня такое чувство, будто это было единственным, что он когда-либо делал, как будто был связан обязательством.

Я киваю головой:

— Да, думаю, я могу это понять.

Снова появляется официант и интересуется, не желаем ли мы повторить. Я киваю головой за себя, Эйвери тоже соглашается.

— Когда умерла моя мама, мы не были в бедственном финансовом положении, но психологически мы по-настоящему не были способны даже на пару вербальных предложений. Было тяжело. Я представить не могу горе, которое тебе пришлось пережить, даже сейчас не могу.

— Сейчас ситуация лучше, по крайней мере, в эмоциональном плане. Я знаю, она успокоилась, — сказав это, она делает резкий вдох и обмахивает лицо рукой до тех пор, пока на глаза не перестают наворачиваться слезы. Снова появляется официант, и, похоже, ей удается взять себя в руки. У меня возникает впечатление, что она из тех девушек, которые не любят плакать на людях. У меня болит сердце при мысли, что она плачет в одиночестве, где-нибудь наедине с собой. Затем я готов что-нибудь сломать, когда думаю, что Итан когда-то был рядом, чтобы утешить её.

— В финансовом отношении всё до сих пор сложно, но есть надежда на лучшее, — говорит она, будто сказать об этом — значит поверить в это.

Я киваю и беру вторую порцию напитка у официанта. Я хочу побольше узнать об Эйвери, но разговор явно принял грустный оборот. Я больше не хочу говорить о прошлом, я хочу думать о будущем, и все, что собираюсь сделать, это помочь ей чувствовать себя лучше. Я хочу, чтобы она вспоминала этот вечер с улыбкой.

— Потом не хочешь поехать ко мне? Если тебе еще нужно выпить, у меня есть немного, хотя моя выпивка немного крепче, чем ты пьешь сейчас.

Эйвери

Я киваю головой Чейзу. В голове гудит. Я явно начинаю чувствовать онемение в теле, и мне становится теплее.

— Мне бы хотелось, — говорю я ему. Я просто умираю, как хочу увидеть, где живет Чейз. Поговорив с ним сегодня, мне приятно узнать, что под всеми его упругими, сексуальными, выступающими мышцами реальный человек. Реальный человек, о котором я действительно хотела бы узнать побольше.

Я приканчиваю бутылку, готовая уйти отсюда. Слизывая последние капли напитка с губ, я ставлю пустую бутылку на стол. Чейз смотрит на меня немного внимательнее, слишком жадно, доставая свой бумажник. Мои щеки теплеют, когда я улыбаюсь.

— Готова? — спрашивает он и, достав несколько купюр, швыряет их на стол.

Я киваю и встаю, вешая сумку на плечо. Чейз выскальзывает со своего места и тянется к моей руке. Весь вечер мы держались за руки, как будто быть рядом и не прикасаться друг к другу сложно. На самом деле, это странно. Вы бы подумали, что после того, как мы дважды переспали за последние двадцать четыре часа, искра между нами должна была бы потухнуть, по крайней мере, потускнеть.

Даже наоборот, сейчас притяжение кажется сильнее. У нас только что был один момент, даже два. Как хорошо открыться кому-то. Единственный человек, с которым я говорила об этом, был Итан, и это было совсем не одно и то же. Когда я разговаривала с Чейзом, я чувствовала, что он по-настоящему понимает.

Подъездная дорога к дому Чейза темная и тихая. Я держу его руку все время и едва сдерживаю желание протянуть руку и сжать его твердое бедро. Я изо всех сил стараюсь быть хорошей девочкой. Я хочу увидеть его дом, прежде чем начну срывать с него одежду.

Он просто совершенно другой, совсем не такой, каким я его себе представляла. Должна признать свою абсолютную вину в том, что судила книгу по обложке. Я приложила бы все усилия, чтобы избегать таких, как он. Слишком горячий, слишком пугающий, слишком самовлюбленный. Он весь просто воплощение мужественности, сексуальности, и все в нем кричит о том, что он альфа-самец.

И к тому же Чейз сладкий. Может быть, он и кажется одним из тех, кто груб с девушкой и требует контроля, но он милый и внимательный. Все, что он сделал для меня, это защитил, и сейчас он старается сделать так, чтобы я чувствовала себя в безопасности и уютно.

Хотя влюбиться в Чейза опасно, должна себе напомнить, но я уже чувствую, что ничего не могу с собой поделать. Это уже началось. Как гром среди ясного неба или что-то вроде этого.

Он как неожиданный удар под дых.

Чейз съезжает с главной дороги на обдуваемую ветром просёлочную дорогу. Где он живет, спрашиваю я себя, когда дорога огибает огромных размеров озеро. При деньгах ли он? До сих пор живет с отцом? Конечно, только богатые могут позволить себе жить в таком милом районе, как этот.

Район кажется отдаленным, будто так и планировалось. Как будто каждое дерево, каждая скала и каждое растение были тщательно посажены в специальном месте, чтобы создать особенный вид, особенное чувство. Это так отличается от того места, где я живу, я привыкла к грязному бетону и граффити, покрывающим стены зданий. Воздух грязный, вокруг витиеватые ограждения и протоптанные тропинки.

Чем ближе мы подъезжаем, тем больше я нервничаю. Может быть, это ошибка. Моя рука, держащая руку Чейза, становится липкой. Я высвобождаю свою руку из его руки и вытираю о свои джинсы.

— Ты здесь живешь? — спрашиваю я. — Или ты везешь меня в отдаленный коттедж, где никто не услышит моих криков?

— Ты меня раскусила, — Чейз улыбается мне, его белые зубы сверкают в полумраке. — Я прячу тела прямо здесь.

Он снова тянется к моей руке, и я разрешаю ему взять ее. Он прижимает мою руку к своим губам и целует. Ему неизвестно, но этот жест заставляет меня чувствовать себя немного лучше, я нервничаю чуть меньше. Но только до тех пор, пока мы не останавливаемся у его дома.

Спрятавшийся среди деревьев, как раз у озера, стоит двухэтажный белый дом. Я наклоняюсь к окну, жмурясь, так как свет фар направлен вперед для лучшей видимости. В темноте сложно что-то увидеть, но мне удается разглядеть две каменные колонны по обе стороны от двери, а за его лужайкой явно хорошо ухаживают. Здесь есть фонтан и несколько небольших садиков.

— Это твой дом? — спрашиваю я недоверчиво.

— Ага, — гордо отвечает Чейз, затем отпускает мою руку, чтобы нажать на кнопку, присоединённую к солнцезащитному щитку.